м отдельный отстроить, и еще на много чего другого останется...
   Все бы, может, обошлось, да чудить начала сама княжна...
   Оставшись без подруги,  Лиза  некоторое  время  тосковала,  но  потом
подумала, что у них в роду это фамильное  -  пускаться  от  безделья  на
всякие глупости. Потому она решила заняться  делом  и  однажды  отыскала
книги брата по медицине, чтобы потихоньку их изучать, помня, как Николка
целыми днями зубрил латинские названия различных частей тела.
   Может, латынь Лизе и не была нужна, но  на  всякий  случай  некоторое
время она  брала  уроки  у  одного  студента-медика,  который  заодно  и
объяснил ей кое-что из анатомии.
   К сожалению, уроки были прерваны. Студент увлекся своей  ученицей  не
на шутку, княжна же не питала к нему никаких нежных чувств.  Настойчивое
обожание медика в  конце  концов  Лизу  утомило,  и  с  учебой  пришлось
проститься.
   Стремлению дочери к сугубо  мужскому  образованию  -  известно  ведь,
освоить медицину женщине не дано! - князь тем не менее не препятствовал.
Даже посмеивался: мол, не пойдет ли его красавица-дочка по стопам брата,
от которого уже четыре года не было никаких известий.
   - Николай все моровые болезни изучал: чуму, холеру...
   Чувствовалось, что отец не только  пенял  сыну  на  своеволие,  -  не
послушался, на государевой службе  быть  не  захотел!  -  но  и  пытался
понять, что Николая интересует? Решил избавить землю от эпидемий?
   Утопист! Надо было отдать его в монастырь. Мог бы тогда хоть  изредка
поехать поглядеть на него...
   -  А  ты  навроде  бабки-знахарки  станешь.  Будешь  пиявки  ставить,
клистиры, заговоры-наговоры вкупе с молитвой читать.
   - Отчего не почитать молитву, ежели она поможет, - спокойно  отвечала
Лиза, но пока вовсе не чувствовала в себе достаточно  знаний  и  умений,
чтобы всерьез говорить о медицине.
   А потянуло ее к этой науке после того, как Лиза перенесла жесточайшую
инфлюэнцу .
   Никогда прежде она не видела отца таким испуганным. В первую же ночь,
когда она металась в жару, он сам, оказывается, поехал за врачом. Слугам
доверил лишь заложить лошадей, сам же ими и правил, считая, что кучер не
сможет так быстро доехать.
   Он вытащил врача из постели, не давал ему толком одеться. Путался под
ногами и жалобно причитал:
   - Быстрее, голубчик, миленький, быстрее, дочь умирает!
   Пока наконец рассерженный доктор силком не усадил его в кресло  и  не
налил рюмку водки со словами:
   - Возьмите себя в руки, князь! Я буду готов через три минуты...
   А потом Лиза слышала, будто через вату - или это ей показалось? - как
доктор говорил:
   - Все в руках божьих!
   Девушка ненадолго приходила  в  себя,  потом  опять  проваливалась  в
забытье  и  каждый  раз  в  минуты   просветления   видела   у   кровати
бодрствующего отца.
   Но по-настоящему хорошо она  почувствовала  себя  лишь  тогда,  когда
князь положил ладонь на ее лоб и стал что-то шептать. Чувство  неземного
блаженства охватило Лизу.
   В один момент будто лопнул обруч, который жестко сковывал ее  голову;
девушке показалось, что именно он не давал болезни выйти наружу.
   Наверное, это блаженство отразилось  на  ее  лице,  потому  что  отец
отдернул руку, но Лиза прошептала:
   - Пожалуйста, папенька, подержи еще свою руку.
   Мне стало так легко, словно я заново родилась.
   Потом она заснула и уже не видела, как ушел  отец,  а  на  его  месте
Лиза, проснувшись поутру почти здоровой, увидела  свою  любимую  нянюшку
Варвару Алексеевну, которую нарочно привезли из Отрады.
   Лиза  ей  и  обрадовалась  и  подосадовала:  она   чувствовала   себя
достаточно бодрой и здоровой, чтобы встать  с  кровати,  но  знала,  что
нянюшка этого никогда не допустит.
   - Ишь, чуть жар спал, сразу  из  кровати  прыг!  -  сердилась  та.  -
Вергилий Иваныч наказал: встать не ранее чем через неделю.
   Лизе ничего не оставалось, как покориться.
   Князь заходил проведывать дочь каждый день  и  как  бы  между  прочим
интересовался:
   - Лизочек! Ты ничего особенного в себе не чувствуешь?
   В первый раз Лиза весело ответила:
   - Чувствую, папенька!
   И с удивлением заметила, как он вздрогнул.
   - Я чувствую, - продолжала она, - что уже выздоровела и отлежала себе
все бока, а нянька Варвара продержит меня в постели еще не один день! Ты
бы замолвил словечко...
   Князь  отчего-то  рассердился  и  пробурчал,  что  лежать  она  будет
столько, сколько скажет доктор. Раз он  говорит,  что  нельзя  вставать,
значит, так тому и быть!
   А потом началось то, чему  Лиза  вначале  удивилась,  чему  не  сразу
поверила и даже подумала, будто у нее что-то случилось со зрением.
   - Ну, как тут наша больная?
   С таким привычным для  себя  и  пациентов  вопросом  доктор  Вергилий
Иваныч вошел  на  следующее  утро  в  спальню  Лизы  Астаховой.  Девушка
машинально взглянула на торчащий из кармана врача стетоскоп и совершенно
отчетливо увидела, как прямо за ним, будто не  в  грудной  клетке,  а  в
прозрачном сосуде, бьется сердце.
   Лиза сморгнула и даже прикрыла глаза, а когда перевела взгляд  левее,
то есть, по отношению к доктору, на правую половину его тела, совершенно
отчетливо увидела его печень. Тогда она точно и не знала, что это именно
печень, просто догадалась. Такое видение девушку ничуть  не  обрадовало,
тем более что ему не находилось никакого объяснения.
   Впрочем, она припомнила слова отца насчет того, что может чувствовать
что-то особенное, и заподозрила поначалу: уж не заколдовал ли он ее?  Но
тут же над собой посмеялась - слишком батюшка любил  ее,  чтобы  нанести
своему дитяти какой-нибудь вред...
   Значит, пока Лиза сама не разберется, что к чему, она никому о  своих
странных способностях говорить не станет. И раз уж так  получается,  что
она видит человека насквозь в самом прямом смысле слова,  то  нужно  как
следует изучить, что же она  видит?  Иными  словами,  нельзя  ли  помочь
больным людям - вовремя подсказать, что надо лечить тот или иной  орган,
который они пока не считают больным...
   В своем  изучении  анатомии  Лиза  преуспела.  Она  уже  основательно
разбиралась  во  внутреннем  строении  человека,  знала,  как   выглядит
здоровый орган и как - пораженный болезнью. Правда, пока не знала-,  как
полученными знаниями распорядиться.
   Зачем ей это ясновидение? С кем поделиться?
   У кого попросить совета? Лиза напоминала самой себе Петуха  из  басни
Крылова: "Петух нашел жемчужное зерно и говорит: "Куда оно?"
   Елизавета  уже  два  года  как  выезжала  в  свет  и,  надо  сказать,
поклонников  имела  вполне  достаточно,  чтобы  не  сидеть  у  стены   с
равнодушным видом, обмахиваясь веером и беседуя ни о чем с  какой-нибудь
такой же девицей, обойденной вниманием.
   Не иначе, по неразумению девическому или из озорства, именно на  балу
у генерал-майора Бутурлина весьма  предерзко  Лиза  отвечала  на  упреки
некоего графа Роговцева, обозвавшего ее Снежной королевой.
   В последнее время граф частенько бывал с визитами в доме Астаховых, и
всегда с одним и тем же: делал Лизоньке предложение руки  и  сердца.  Он
считался одним из самых завидных женихов Петербурга по причине огромного
богатства и потому никак не мог понять холодности княжны, в то время как
в других  домах  его  всегда  принимали  с  распростертыми  объятиями  и
просто-таки заглядывали в рот: не произнесет ли Владимир  Львович  слов,
которых так ждут от него матери невест на выданье...
   - Ну почему вы  ко  мне  холодны,  Елизавета  Николаевна,  почему?  -
вопрошал граф.
   Он так допек Лизу своими приставаниями, что она выпалила:
   - Потому, Владимир Львович, что  не  хочу  в  скором  времени  вдовой
остаться. Может, другая какая девица порадовалась бы  вашему  несчастью,
согласилась, но я не могу... Ваша печень.., она же совсем разрушена!
   Граф отшатнулся от княжны, как от прокаженной.  И  даже  те,  кто  не
слышал их разговора,  заметили  смертельную  бледность,  покрывшую  лицо
Роговцева.
   Больше в особняке Астаховых он не появлялся, а Лизе  рассказывали  ее
знакомые, что граф посещает самых дорогих врачей и выспрашивает  их  про
свою печень - так ли его дела плохи?
   Но дорогие врачи потому и дороги, что они не говорят своим  пациентам
всей правды, а то и вообще правды не говорят, зато  очень  хорошо  умеют
успокаивать.
   Печень  Роговцева  щупали  и  мяли,  что-то  бормотали  по-латыни,  а
перевели ему так:
   - Увеличена печенка, не  без  того.  Надо  ехать  на  воды.  Лучше  в
Карлсбад.
   Ободренный ими граф в момент собрался и отбыл на воды, где  вскорости
и скончался.
   Надо сказать, весть о его смерти петербургский  бомонд  не  поразила.
Все вдруг стали вспоминать, что в последнее время граф и  вправду  плохо
выглядел: был весь какой-то желтый, под глазами мешки.
   Княжна Астахова оказалась не то чтобы проницательнее других, а просто
не по-девичьи резвой на язык, в силу своей  молодости  и  недостаточного
воспитания.
   Как тут не вспомнить Грибоедова,  который  говорил,  что  злые  языки
страшнее пистолета. Но опять действие развивалось вовсе не по той пьесе,
которую   пытался   ставить   поручик   Щербина:   вместо   того   чтобы
заинтересоваться дьявольскими способностями княжны, свет  стал  привычно
объяснять несдержанность княжны недостатком  воспитания.  Мол,  что  еще
можно ожидать от дочери Александры Кохановской!
   Так  бы  происшествие  и  забылось,  вполне   объясненное   светскими
умниками, если бы через некоторое время не последовало второе.
   На этот раз конфуз случился на балу у  обер-прокурора  Синода  .  Потому  и  событие
получило широкую огласку.
   Некий гусарский полковник, схоронивший уже двух жен  и,  несмотря  на
это, опять подбиравший себе девицу из самых молодых,  заявил  при  всех,
что не  потерпит  отказа,  ежели  княжна  не  мотивирует  причины  своей
холодности к столь блестящей  партии,  каковой  он  себя,  безо  всякого
сомнения, считал.
   Полковнику было пятьдесят. Он имел в придачу к своим обширным имениям
солидное брюшко и  склочный  характер.  А  кроме  того,  считал,  что  с
молоденькими девицами церемониться не стоит, потому как они нуждаются  в
хорошей дрессировке и выучке, как и столь любимые им лошади.
   Кое в чем  он  был  прав:  Лиза  в  отсутствие  над  нею  бдительного
родительского   ока   стала   позволять   себе   чересчур    откровенные
высказывания, что в конце концов  должно  было  плохо  кончиться.  Кроме
того, она не чувствовала особого пиетета ни к возрасту  своих  ухажеров,
ни к их регалиям, ни к общественному положению, а потому  и  вызывала  у
них раздражение.
   Подобные разговоры и тон, конечно же, не красили девицу на выданье  и
отвращали от нее людей солидных и понимающих толк в девическом  смирении
и покорстве.
   Вот что, например, она сказала бравому полковнику:
   - Ах, мон ами, не с вашим сердцем на молодых лугах галопировать!  Вон
и каменья в почках у вас, и сосуды сужены, и каверна правого легкого.
   Полковник от такой непочтительности побагровел и начал было  говорить
что-то о розгах, коих недополучила в детстве недостойная девица...
   Один из приятелей поспешил полковника увести, потому как сей  монолог
непременно окончился бы скандалом, - молодые  люди,  толпившиеся  вокруг
княжны и наслаждавшиеся ее острым язычком и тем, как она  убирает  с  их
дороги очередного соискателя ее руки и сердца, получали удовольствие  от
вида униженного богатого старика,  которые  так  часто  вырывали  у  них
из-под носа самых красивых невест...
   Если бы  князь  Астахов  не  был  так  погружен  в  свои  собственные
переживания, он, возможно, раньше успел бы пресечь  подобные  упражнения
своей доченьки.
   Вместо этого по прошествии трех лет отец и  дочь  как  бы  поменялись
ролями: князь присмирел, а Лизонька разошлась не на шутку.
   Но даже теперь о  Лизиных  выпадах  он  узнал  из  вторых  рук  -  от
баронессы Евлампии Порфирьевны Милорадович, которая однажды  приехала  к
нему с визитом, чтобы поговорить с ним тет-а-тет.
   Хороша была баронесса - той самой осенней женской красой, которую  по
аналогии с природой можно было бы описать  словами  Пушкина  как  пышное
природы увяданье, в багрец и золото одетое...
   Князь величал себя консерватором. Когда  при  нем  порой  обсуждались
достоинства той или иной субтильной красавицы, он  от  спора  уклонялся.
Иначе вынужден был бы признать, что  красотки  Рубенса  куда  милее  ему
бледных, затянутых в корсет северных дев.
   Евлампия Порфирьевна была полностью в его вкусе. Он так и сказал  ей,
рассыпаясь в комплиментах:
   - Не стареете, баронесса, с годами вы только  ценность  приобретаете,
как изделие природы выдающееся, радующее глаз мужчины, который  понимает
настоящую красоту...
   - Ишь, распелся! - Баронесса шутя хлопнула его по  руке,  которой  он
нарочито долго удерживал ее руку.
   - Кофе, чаю или изволите отобедать со мной? - поинтересовался он.
   - Разговор у нас, Николай Николаевич, пойдет сугубо приватный, потому
вели накрыть  в  библиотеке.  Небольшой  ленч,  как  говорят  англичане.
Видишь, и я в таких делах образовываться стала. Знаю, библиотека -  твое
любимое убежище. Хочу и я этим воздухом подышать, юность вспомнить...
   Они понимающе переглянулись. Когда-то баронесса - урожденная  графиня
Шелихова - бывала в  этой  библиотеке.  И  Николаю  Николаевичу  удалось
сорвать поцелуй с невинных девичьих губ красавицы  Евлампии,  но  судьба
распорядилась  таким  манером,  что  девицу  Шелихову  отдали  замуж  за
Милорадовича тогда, когда Астахов о женитьбе и не помышлял.
   С той поры близко общаться старым знакомцам не доводилось.
   Теперь Евлампия приехала к нему  сама,  и  некоторое  время  товарищи
юности жадно разглядывали друг друга, что-то молча отмечая для себя.
   - Постарела  я,  Николушка,  чего  уж  там!  -  с  усмешкой  заметила
баронесса. - Гляди не гляди, а молодость уже не вернешь...
   - Подхалимничать не стану,  не  девица,  это  так,  но  женщина,  как
говорится, в самом соку, приятно посмотреть.
   - Ах ты, старый льстец!  Ну  да  ладно,  все  одно  приятно  сердечко
потешить, лестное  о  себе  послушать.  Только  я  к  тебе  не  за  этим
пожаловала...Тебе ведомо, Николя, что наши дочери  подружились?  Людмила
моя все уши прожужжала, какая умница Лизонька Астахова, какая затейница!
Я супротив их дружбы не возражала. До вчерашнего дня...
   - А что случилось вчера? - удивился  князь.  -  Лиза  мне  ничего  не
рассказывала.
   - Разумеется,  таким  поступком  она  вряд  ли  станет  хвалиться!  -
усмехнулась баронесса.
   В ее устах "таким" прозвучало зловеще. Астахов нахмурился:
   - Сдается мне, что-то я упустил.
   - Упустил, вовремя не подумал, - кивнула она. -  Раз  уж  ты  супругу
похоронил...
   Баронесса будто невзначай споткнулась на этом  слове,  и  у  Астахова
мелькнула мысль: неужели она ЗНАЕТ? Но откуда?
   - ..Но что твое, то твое, на тайну сердца покушаться  не  стану...  А
вот о дочери ты не позаботился.
   Надо было либо жениться на другой, привести в дом  женщину,  пусть  и
мачеху, была бы умная,  либо  взять  какую-нибудь  экономку.  А  то  как
получается? Что ни слуга у тебя,  то  мужик,  и  всякий,  как  и  ты,  с
причудами. Взять хотя бы твоего Гектора. Уж такому бы  я  свою  дочь  не
доверила...
   - Ты, Лапушка, как и  прежде,  все  норовишь  от  печки  начать...  -
проговорил князь и осекся, как она среагирует на "Лапушку".
   - Лапушка, - грустно повторила баронесса. -  Так  уж  меня  давно  не
кличут... Потерпи, не  перебивай,  вопрос  больно  важен...  Я  за  свою
Милочку не боюсь, она у меня девка крепкая, ее с пути  не  своротишь,  а
вот слухи, что по Петербургу поползли, могут  и  ее  задеть.  Как  я  ни
сочувствую тебе, вдовому, а своя кровинушка мне дороже, согласись...
   - Давай уж, рассказывай, что давеча случилось?
   Что учудила моя послушная дочурка? Ты знаешь, не о  себе  пекусь,  по
мне - что думает свет, пустое, наплевать...
   - Да уж,  -  согласилась  Евлампия  Порфирьевна,  -  видела,  что  ты
вытворял на Сенатской. В  шлафроке,  в  шлепанцах...  -  Она  оживилась,
вспоминая. - Ну-тка, поведай мне, как старому товарищу, откуда  на  тебе
потом фрак оказался? Очевидцы шептались, что, мол, это колдовство,  а  я
так думаю, фокус какой-то. Колдовство! Какой из тебя, Николушка,  прости
господи, колдун?.. Поделился бы, как ты это делаешь.
   - Секрет сего фокуса. Лапушка, я в Индии купил  у  одного  факира  за
тысячу рупий...
   - Рупий у меня нет, но четвертной билет я тебе уплачу.
   - Ты всегда была любопытной! Как девчонка,  ей-богу!..  Станешь  этот
фокус другим показывать, и тебя колдуньей прозовут...
   - Ох, и взаправду куда-то меня повело! Воздух у тебя такой,  что  ли?
Попробуй только колдовать! - Она погрозила Астахову пальцем. - А  голову
ты мне все-таки заморочил. Совсем, дура старая, забыла, зачем приехала.
   -  Рассказать  о  бале  у  обер-прокурора,  на  котором  моя  Лизочек
отличилась.
   - Ты прав, Николя, дочь в папеньку удалась...
   А был на том бале известный тебе гусарский полковник, с которым  Лиза
предерзко себя повела. По моему разумению, он того заслуживал, да только
устои нашего общества не дозволяют молодым девицам  вести  себя  подобно
мужчинам-бретерам ...  Но
даже не то плохо, что Лиза  дерзила,  а  то,  что  она  при  всех  стала
рассказывать, что у старого гусара со здоровьем: мол, и сердце  больное,
и почки, и еще что-то...
   Особу мужеского пола он бы на дуэль вызвал, а что с девицей делать? В
общем, то ли от расстройства, то ли еще от чего, а с  полковником,  едва
он до дома добрался, случился апоплексический удар. Да такой  удар,  что
не приведи бог! Паралич его разбил.  Петербург  пока  молчит,  но  когда
узнают... Я о том по секрету от молочницы проведала...  Добро  бы,  один
такой случай, но после Роговцева слухи поползли, что Лиза твоя,  прости,
мон шер, чистая ведьма. Что, бают, немудрено при отце-то колдуне!
   - Это про какого ты Роговцева говоришь?  -  спросил  Астахов.  -  Про
того, что умер недавно?
   - Про того самого. Именно ему твоя прелестница-дочурка эту  смерть  и
предсказала!.. Выдал бы  ты  ее  замуж  за  хорошего  человека,  Николай
Николаич!
   Появятся у нее домашние заботы, дети  пойдут,  глядишь,  и  забудется
все... Что глаза-то опустил? Обидела я тебя?
   - Насторожила. Понимаю ведь, не только о своей Милочке печешься.
   - Признаюсь, не только о ней. В память о нашей юношеской дружбе. Ведь
ежели я тебе о том не поведаю, ты же так и будешь сидеть сычом  в  своем
углу.
   Молодых  девиц  воспитывать  надо.  И  учинять   над   ними   строгий
родительский надзор, ибо молодая кровь в них играет и порой  они  границ
своих сил не ощущают...
   С тем баронесса уехала, оставив Астахова в глубоком раздумье.

4.

   - И давно это у тебя началось?
   Князь почти ворвался в спальню к Лизе, когда она едва открыла  глаза,
чтобы поудобнее  устроиться  у  подноса  со  свежим  кофе  и  хрустящими
рогаликами, которые принесла ей горничная.
   Лиза не то чтобы испугалась взъерошенного  и  разозленного  отца,  но
неприятно поразилась. Прежде он никогда к ней вот  так,  без  стука,  не
являлся. Виду она не показала, а не  спеша  откусила  кусочек  рогалика,
отпила глоток кофе и только потом поинтересовалась:
   - Что, папенька, началось?
   - "Что, папенька"! - передразнил Астахов нарочито  округленные  глаза
дочери и ее якобы непонимающий взгляд. - А то ты не знаешь - что!
   Лиза опустила глаза, как бы не в силах выдержать пронизывающий взгляд
отца. То есть теперь она могла бы  посмотреть  на  него  так  же,  но  у
девушки хватало ума не состязаться с родителем в том, в чем он давно был
мастер. Да и разочаровывать его не хотелось, раз уж  он  предпочитал  не
замечать, как выросла его дочь и как много она теперь понимает.
   - После того, как я переболела инфлюэнцей, - тихо проговорила она.
   - Господи, за что караешь? - побледнел князь.