я! Они же могли вас растерзать!
   - Наверное, граф не с голыми руками поехал, ружьишко взял,  немецкое,
пристрелянное...
   Именно потому Галицкий и выбрал целью  своих  матримониальных  планов
Анну, а не Елизавету!  Астахова-то  молодая  чересчур  независимая.  Нет
ничего в ней женского, слабого, тонкого. Даже восхищения его  доблестью.
Все норовит своей холодностью испортить. Ее не столько интересовало  то,
какой опасности он подвергался, сколько волки, которых он ждал.  А  ведь
могла бы хоть из женского кокетства повосхищаться. Ей - никакого  труда,
а ему приятно...
   Хуже всего то, что волки поросенком не  соблазнились,  хотя  Роман  в
поле их следы видел. И на поросячий визг не явились.
   Получилось, граф зря проездил. Вроде и похвалиться нечем, но в глазах
Аннушки он прочел такое восхищение его храбростью, такую  гордость,  что
посчитал за лучшее на вопрос Лизы и вовсе не обращать внимания. До  чего
зловредная барышня! Ехидство сквозит в каждом ее слове!
   Впрочем, до срока ссориться с нею не стоило, потому что  юная  княжна
имела на его будущую жену довольно сильное влияние.
   Галицкий еще некоторое время покатал  подружек  по  полю,  полихачил,
слишком круто забирая на поворотах. Все хотел добиться вскрика или визга
от заносчивой княжны. Но если кто и визжал, пугался, молил о пощаде, так
только Аннушка. У Лизы, кажется, и губы не дрогнули. То  есть  дрогнули,
но в смехе, а не в испуге. Крепкий орешек!
   Пришлось ему возвращаться в город с некоторым сожалением в душе.  Как
в тот день, когда тщетно ждал в засаде волков, заставляя снова  и  снова
визжать бедного поросенка.
   Остановил санки Галицкий у  кондитерской  Либермана,  решил  еще  раз
испытать девушек. На этот раз сладким. Он уже знал, как Аннушка  борется
со своей любовью к пирожным, и почему-то был уверен, что его невеста так
ведет себя, глядя на Елизавету. Та тоже наверняка себя ограничивает,  но
лишь менее заметно.
   Здесь ему опять пришлось удивляться, потому что юная Астахова уминала
пирожные за обе щеки, ничуть не заботясь об их количестве.  Он  подметил
завистливый взгляд Аннушки и подумал, что у княжны  есть  свои  секреты,
как не толстеть, и ими она попросту не хочет делиться с подругой.
   А  ведь,  несмотря  на  все  ухищрения,  Аня  Гончарова  была  этакой
пышечкой, грозившей со временем приобрести  фигуру  весьма  внушительных
размеров, в то время как  Лиза  была  стройной,  не  имея,  как  говорят
англичане, ни одной лишней унции жира.
   Вообще-то, насколько  знал  Галицкий,  большинству  мужчин  нравились
именно  пышечки.  Если  они  и  пели  гимны  худобе  и   граничащему   с
костлявостью. изяществу, то лишь в угоду  красоткам,  которые  следовали
английской моде.
   Но вот в чем беда: первой  женщиной  Романа  Сергеевича  была  именно
англичанка. Изящная, не по-русски худощавая, она не только научила юного
графа обращению с женщинами,  но  и  на  будущее  определила  ему  идеал
женской фигуры, которому полностью соответствовала княжна Астахова...
   - Лизок из Венеции вернулась, -  заговорила  Аннушка,  наверное,  для
того, чтобы  хоть  таким  манером  пореже  брать  из  вазочки  очередное
пирожное, - ей там не понравилось.
   - Не понравилась Венеция? - удивился Галицкий.
   - Я такого не говорила. - Лиза стряхнула кружевным платочком сахарную
пудру с красивых губ и взяла с вазочки следующее пирожное.
   - Но ты сказала, что это печальный город.
   - Печальный, - кивнула та с  набитым  ртом,  ничуть  не  озабочиваясь
правилами этикета. - Может, нам с папенькой  не  повезло  и  мы  застали
город-легенду не в лучшее время, но  я  себе  представляла  все  намного
романтичнее. Гондолы узкие,  входить  в  них  надо,  пардон,  задом.  На
улицах, как и в гондоле, не развернешься. Нет, конечно, дело не в  этом.
Просто я подумала, что отдельному человеку не всегда бывает хорошо  там,
где хорошо многим. Венеция не то что мне не понравилась.., она по-своему
хороша, но я подумала: как хотите, а мне наш Петербург милее...
   - Не находите, княжна, что у  вас  по  пословице  получается:  каждый
кулик свое болото хвалит.
   - Ежели кому хочется называть Петербург болотом - вольному воля. Коли
историю вспомнить, так город наш и так на месте прежних болот стоит.
   А только я как есть квасной патриот и  ничуточки  этого  не  стыжусь.
Может, судьба мне на болоте жить.
   Последняя фраза,  сказанная  Лизой  в  шутку,  прозвучала  неожиданно
серьезно, так что Аннушка с удивлением взглянула  на  нее,  но  Галицкий
ничего не заметил. Он усиленно размышлял.
   Ну, скажите, люди, разве это речь пятнадцатилетней девушки? Послушать
- по меньшей мере,  государственный  деятель  рассуждает.  И  две  такие
разные девушки могут дружить между собой?!
   Он все же спросил Аню:
   - А как вам такое мнение о Венеции, Анна Дмитриевна?
   - Лизок, по обычаю, чересчур серьезна - так я считаю.  Моя  бы  воля,
хоть завтра в Италию поехала!
   Или в Египет! Или в Индию! Или на край света!
   И все смотрела бы, смотрела, пока глаза не устанут!
   - Сколько чувств и романтизма в сей юной  деве!  -  скупо  улыбнулась
Лиза. - Вам, Роман Сергеич, повезло:  Аннушка  так  не  похожа  на  иных
северных чопорных красавиц, в ней все открыто, ясно, чисто.
   И когда вы станете старше, то поймете, каким сокровищем  со  временем
станете обладать...
   - Лиза! - вскрикнула Аннушка, отчаянно покраснев. - Зачем ты так меня
расхваливаешь, словно товар на ярмарке!
   - А что, разве петербургский свет не есть ярмарка  невест?  -  пожала
плечами Лиза. - Каждый знает, сколько та или иная невеста стоит и  какие
у нее достоинства...
   - Ты сегодня невыносима! - тихо сказала Аня. - Мой брат бывает таким,
когда у него наутро  после  шампанского  голова  болит.  Тогда  он  всем
недоволен и всех хает. Папенька ему в такое  время  пиявки  рекомендует.
Чтобы дурную кровь отсосали.
   - Спасибо, подружка, на добром слове!  -  холодно  сказала  Лиза,  не
обращая внимания на Анну, глаза которой уже наполнились слезами.
   Но тут же опомнилась. В самом деле,  что  с  нею  происходит?  Уж  не
сглазил ли кто? Набросилась на Аннушку ни с того ни с сего. Вон  и  граф
так глядит, будто закадычные подружки на его глазах, точно поссорившиеся
дворовые девки, вцепились друг другу в волосья...
   - Аннушка, прости меня, Христа ради! -  взмолилась  она.  -  Сама  не
знаю, чего меня бес за язык тянет.
   Утром с левой ноги встала!
   - Не сержусь я на тебя, - разулыбалась  отходчивая  Аня.  -  Маменька
говорит, у нас, женщин, организация тонкая, оттого  мы  можем  позволить
себе покапризничать и побаловать себя плохим настроением.
   - Побаловать плохим настроением? - удивился Галицкий.  -  Это  что-то
новенькое. Видимо, и мне у  госпожи  Гончаровой  стоит  взять  несколько
уроков, чтобы хоть чуть-чуть понять вашу женскую природу.
   Они опять ехали в санках - на этот раз отвозили домой Лизу.  А  потом
Галицкий должен был отвезти Аннушку.
   Зимние дни коротки, вот и этот уже клонился к вечеру. Небо  посерело,
а  на  севере  появились  и  стали  собираться  в  кучу  темные  облака,
подцвеченные закатом до лилового цвета.
   Постепенно темные облачка сбились  в  плотную  черную  тучу,  которая
теперь потихоньку надвигалась на город,  обещая  ближе  к  ночи  снежную
бурю.
   "Вот отчего у тебя такое нервное настроение, - мысленно сказала самой
себе Лиза. - К перемене погоды!" Это вроде бы объясняло точившее девушку
беспокойство.
   Санки наконец остановились напротив дома Астаховых,  и  Галицкий  как
раз помогал Елизавете сойти, когда из  дома,  будто  вытолкнутый  мощной
рукой, вывалился наружу какой-то человек.  Он  широко  перекрестился  на
видневшийся вдалеке собор и  пробормотал  скороговоркой,  но  достаточно
слышно:
   - Колдун, прости меня господи! Как есть, чистый колдун!
   - Опять! - сердито топнула ногой Лиза, едва сдерживая слезы. -  Опять
он взялся за свое!
   -  Лизок,  -   обеспокоенно   окликнула   ее   Аннушка,   моментально
разобравшаяся, в чем дело;  она  придержала  Галицкого,  который  ничего
особенного в увиденной картине не заметил и как  раз  собирался  пустить
вороного во весь опор. - Может, ты к нам поедешь?
   - Вот еще! - передернула плечами Лиза. - Нет уж, разберусь по горячим
следам!
   Она  рванула  на  себя  входную  дверь  с  таким  ожесточением,   что
державшийся за нее дворецкий, по прихоти ее  отца  прозванный  Гектором,
едва не столкнулся с Лизой лбом.
   Дворецкий заегозил,  как  будто  в  случившемся  был  виноват  он,  и
забормотал:
   - Простите, княжна, я тут как раз дверь закрывал  на  засов,  Николай
Николаич приказали...
   - Кто на этот раз? - грозно спросила Лиза, не поддаваясь на  нарочито
униженный тон Гектора.
   - Пустяшный человечишко,  -  презрительно  скривился  тот.  -  Купец.
Несвежую икру привез...
   - Несвежую? - сумрачно повторила Лиза и, не раздеваясь,  как  была  в
шубке и меховом капоре,  стремительно  пошла  через  анфиладу  комнат  к
библиотеке, в которой отец любил проводить время и порой там же принимал
гостей.
   Она открыла дверь, против обыкновения, даже не постучав.

2.

   Князь Астахов Николай Николаевич, папаша юной княжны, сидел в  кресле
за массивным письменным столом, украшенным бронзовыми львиными головами.
Он положил на этот самый стол ноги в гусарских  сапогах  со  шпорами  и,
размахивая левой рукой, в которой была зажата кубинская  сигара,  что-то
напевал.
   Вид у князя был самый причудливый. К сапогам - длинный стеганый халат
и чалма со страусиным пером, скрепленным крупным рубином.
   - Вырядился! - сердито сказала Лиза, потому что  прекрасно  понимала:
нелепый наряд отца - не что иное, как попытка ее рассмешить и тем  самым
отвлечь от происшествия, которое только что здесь  произошло,  хотя,  по
заверениям отца, не должно было произойти.
   Не так давно Николай Николаевич  торжественно  пообещал  дочери,  что
никогда  больше  не  станет  шокировать  гостей  всевозможными  штуками,
которым он научился у бродячих фокусников, когда путешествовал по Индии.
   - Папа! - Лиза подошла и остановилась подле стола - сплошной укор.  -
Ты же обещал!
   - А я и не нарушил обещание. - Князь тем не менее снял ноги со стола,
стараясь не смотреть в глаза дочери. - Купец! Это же не гость.
   - Как ты не понимаешь, что это  еще  хуже!  -  рассердилась  Лиза.  -
Купец. Представь, если он расскажет всем, что ты  вытворяешь.  Молочница
перестанет носить нам молоко, мясник - присылать мясо...
   Да что я тебе объясняю! Ты хочешь, чтобы  я  осталась  старой  девой.
Синим чулком.
   Она была так расстроена, что выпаливала все, что придет в голову. Что
бы она ни говорила, в случившемся ее больше  всего  волновал  сам  отец,
который от тоски пускался на такие вот авантюры - показывал всевозможные
трюки,   которые   он   подсматривал   или   покупал   у    всевозможных
престидижитаторов .
   Он не понимал, почему  фокусы,  показываемые  мастерами  иллюзионного
искусства в  цирке,  воспринимаются  зрителями  как  должное,  а  в  его
исполнении кажутся колдовством, а вовсе не ловкостью рук или напряжением
воли...
   - Ну уж и старой девой... - смущенно пробормотал  князь  в  ответ  на
горячую речь дочери. - Разве ты собираешься выходить замуж за мясника?
   - Не прикидывайся. - Лиза вздохнула и села в кресло напротив. - Нынче
же напишу тете Софи в Москву, пусть возьмет меня к себе. Мы с нею загодя
беседовали, она не возражает...
   - Что значит - не возражает?! - Астахов  вышел  из-за  стола  и  стал
возмущенно ходить по комнате. - Не забывай, что ты - моя дочь, а я  пока
еще твой отец! Ишь, моду взяли - на Европу  оглядываться.  Уж  как  царь
Петр ни мудрствовал, как западные привычки ни насаждал, а Россия  так  и
осталась страной патриархальной: совершеннолетняя ты, несовершеннолетняя
- родителям изволь покоряться!.. С Сонькой я еще разберусь, не возражает
она, видите ли, старая курица!..
   - Тетя Софи здесь ни при чем. Это ведь я ей такое  предложила,  а  не
она мне.
   - А она могла сказать: как решит папенька, так и сделаем. И  не  идти
на поводу у глупой девчонки!
   - Ну да, она, значит, должна  о  твоей  репутации  заботиться.  После
того, как ты с  нею  уже  пять  лет  не  разговариваешь,  на  письма  не
отвечаешь и всем рассказываешь, что у тебя ни братьев, ни сестер нет...
   Видишь, опять разговор в сторону увел!
   - Прости, Лизочек,  душа  куражу  захотела!  Этот  купчишка  был  так
самонадеян,  так  высокомерен,  что  я  просто  не  мог   над   ним   не
посмеяться...
   - И в каком ты виде перед ним предстал?
   - Да ни в каком! Клянусь, из-за стола не выходил...
   - Все ясно, змею ему показывал. Кобру небось.
   И откуда она у тебя появлялась?
   - Из-за портьеры, - буркнул Астахов, сраженный догадливостью дочери.
   - А перед тем заставил его на графин глядеть?
   - Понятное дело,  пообещал  его  водочкой  угостить,  а  пока  он  на
хрустальное стекло любовался, я ему зрение и отвел... Уж  больно  ты  со
мною строга, душечка! Я в Индии столько всего узнал, и что же  теперь  с
этими знаниями делать прикажешь, если они против воли наружу просятся?
   На самом деле  в  фокусе,  который  показал  ее  отец  купцу,  ничего
таинственного не было. Ежели,  конечно,  знать  секрет.  Так  называемый
магнетизм. Внушение. Свою жертву отец заставлял смотреть  на  что-нибудь
блестящее, сосредоточиться, а сам тем временем внушал  ей  какие  угодно
видения. Больше всего Астахову  нравилось  пугать  свои  жертвы  змеями:
кобрами или, того паче, анакондами...
   - И ты не нашел ничего  лучше,  как  пугать  невежественных  людей...
Может, тебе в петербургских салонах  представления  устраивать,  публику
веселить?
   Поговорим с Дементьевыми, этими завзятыми театралами и меломанами. Уж
они-то тебе аншлаг обеспечат... Подумай над моим предложением,  а?  Будь
мы победнее, могли  бы  таким  манером  деньги  зарабатывать,  а  так..,
сиротскому приюту благотворительность окажешь...
   - Я тебе не шут балаганный! - обиделся Астахов и  вернулся  к  столу,
чтобы сесть в свое любимое кресло. - Наших скучающих Печориных веселить!
После такого женихов у тебя не прибавится!
   Представительская сигара в его руке погасла, и он с досадой бросил ее
в корзину для бумаг.
   Теперь князь сидел за столом, подперев рукой красивую  голову,  и  не
смотрел на дочь, целиком уйдя в свои мысли.
   Лизе стало жалко  отца.  Нестарый,  энергичный,  полный  сил  мужчина
попросту не знал, куда себя девать. Он никак не  мог  найти  забвения  и
покоя после случившейся трагедии, когда из его жизни  ушла  единственная
женщина, которую он любил, - мать Лизы. И почти в это же время уехал  из
дома наследник  -  старший  сын  князя.  Уехал  и  затерялся  где-то  на
просторах России.
   Князь совсем забросил свои хозяйственные дела, и, если бы  не  умный,
знающий управляющий, огромное имение Астаховых давно бы пошло прахом...
   В свое время Николай Николаевич дал приют семейству своего товарища -
Виктора Гаврилова, с которым когда-то учился во  Франции,  в  знаменитой
Сорбонне .  Гаврилов  оказался
по-настоящему талантливым управителем. Он разумно сочетал  новые  методы
обработки земли с искони принятыми в этих местах, к крестьянам относился
с сочувствием.
   Как это ни парадоксально, крестьяне Гаврилова любили. И ходили к нему
со всякой своей нуждой, не хуже, чем к третейскому судье.
   Прежде Астаховы наезжали летом в имение, где для  Александры  -  жены
князя, их сына и маленькой дочери был выкопан пруд и на пруду  сооружены
деревянные купальни.
   Имение называли Отрадой. Обычно  сестра  Виктора  Гаврилова,  которая
после гибели на дуэли любимого жениха жила с братом в имении,  разводила
перед особняком великое  множество  цветов.  Таким  образом,  чтобы  они
цвели, сменяя друг друга, целое лето.
   Лиза знала о тоске отца по матери Александре Астаховой, в  девичестве
Кохановской,  и  знала  о  слухах,   которые   ходили   по   Петербургу:
красавица-княгиня сошлась с певцом-итальяшкой, бегала к нему на свидания
в номера, за что в припадке ревности Астахов  ее  задушил,  чтобы  потом
выдать причиной смерти жены сердечный припадок...
   - Какой там припадок! - шептались кумушки. - Отчего тогда в  закрытом
гробу хоронили? Душегубец князь.  Не  выдержал  звания  рогоносца,  коим
наградила его любимая супруга, вот и убил ее.
   - Но врач-то заключение о смерти выдал в полной  форме!  -  возражали
недоверчивые.
   - Врачу такой куш за молчание отвалили, что он до собственной  смерти
рта  не  откроет.  Семейный  врач  -  почище  исповедника.  А  иной  раз
приходится и как бы соучастником быть. За столько лет врачи так к  своим
пациентам привыкают, что становятся почти членами семьи...
   - Зачем Спесивцеву, - это была фамилия врача, - какой-то там куш,  он
и сам не из бедных людей, - не соглашались все те же неверующие.
   - Затем, что денег никогда  не  бывает  много!  -  заключали  первые,
приговорив как пособника душегубству несчастного врача.
   Словом, слухи о  персоне  князя  Астахова,  ходившие  по  Петербургу,
рисовали его в самом зловещем свете. В основном в глазах женщин. Правда,
им не переставали интересоваться вдовы и перезрелые  девушки,  поскольку
он был не только знатен, но и богат...
   Мужчины его втихомолку оправдывали. Мало ли кто грешит, но надо знать
меру и не позорить своего супруга  в  глазах  света...  Да  разве  умеют
женщины делать что-нибудь тихо, как говорится, шито-крыто?
   Обязательно растрезвонят на весь свет! Если он действительно придушил
неверную супругу, значит, князю ничего другого не оставалось. Не станешь
же вызывать на дуэль безродного итальянца?!
   Одна  только  Лиза  знала,   насколько   эти   наветы   ее   батюшкой
незаслуженны. И когда она пыталась удержать его от  стремления  вновь  и
вновь эпатировать столичное общество, то надеялась,  что,  угомонись  ее
батюшка, о его чудачествах потихоньку забудут.
   Но Астахов не  унимался.  В  последний  раз  между  отцом  и  дочерью
разгорелся настоящий  скандал,  следствием  которого  явилось  раскаяние
Николая  Николаевича  и  его  торжественное  обещание  жить  по  законам
общества.
   - Я буду паинькой! - обещал он, целуя рассерженную дочь.
   И что  же?  Он  продержался  всего  полмесяца  после  того,  как  они
вернулись из Италии...
   - Отпугнет батюшка от тебя всех женихов, - причитала тетка  Софи,  та
самая, с которой князь перестал поддерживать  отношения.  -  Одно  тебе,
сиротке, останется - в монастырь идти!
   Несмотря на то, что Софья Николаевна, урожденная Астахова,  постоянно
проживала в Москве, весь петербургский бомонд знал причину  ссоры  между
братом и сестрой.  Она  посмела  напомнить  Николя,  что  в  свое  время
предупреждала его и пыталась удержать от  женитьбы  на  одной  из  девиц
Кохановских.
   Те хоть и отличались красотой, но воспитывались матерью  в  нестрогих
правилах, смотрели на мужчин без должной скромности, как и сама  мамаша,
так что те самые головные украшения,  о  которых  говорил  Петербург,  -
называть Николя рогоносцем у нее  не  поворачивался  язык!  -  были,  по
мнению Софьи Николаевны, вполне братом заслуженны.
   Она, собственно, и не  успела  ничего  такого  о  распутной  Сашеньке
произнести, кроме:
   - А ведь я тебя предупреждала!
   Князь разгневался так, что сестра испугалась, не хватил бы его  удар!
И закричал на нее - из-за такой то ничтожной женщины!
   - Во-о-он!
   Выгнал из своего дома родную сестру! Софья Николаевна поклялась,  что
брата ни в жизнь не простит,  и  не  приехала  потом  даже  на  похороны
невестки.
   Своим подругам она признавалась, что вовсе не так зла на Николя,  как
хотелось бы. Любой бы на его месте вскинулся.
   - На любимую мозоль князю наступила, - каялась она.
   Прежде в роду Астаховых-мужчин не было ранних браков. Мужчины  обычно
женились после тридцати, когда  уже  получили  образование  в  одном  из
заг