Лариса ШКАТУЛА
   ПАНИ КОЛДУНЬЯ



Анонс

   Невесту похитили прямо из-под венца, по дороге в церковь.
   Кузен жениха Станислав Поплавский  насильно  увез  Лизу  Астахову  из
Петербурга  в  Польшу  в  свое  родовое  княжеское   имение,   но   пути
обвенчавшись с йен в нервом же костеле. Лиза была как в бреду, она плохо
соображала, что же произошло. А впервые пришла в себя,  когда  Станислав
сказал ей, что он - ее судьба, а от судьбы,  как  известно,  не  уйдешь.
Выходит, Поплавский считает, что укротил ее? Лиза  про  себя  мстительно
усмехнулась.
   Ведь  недаром  петербуржцы  говорили,  что  княжна   Астахова   самая
настоящая колдунья...

1.

   - Полагаешь, Венеция - веселый город? - переспросила пятнадцатилетняя
Лиза Астахова свою закадычную подругу Аннушку Гончарову. -  Мне  так  не
показалось. Я видела дворцы, оставленные своими  обедневшими  хозяевами,
пустые и запущенные, безлюдные тихие улицы,  черные  гондолы  на  темной
воде... Бр-р! По-моему, Венеция очень печальный город...
   Она ненадолго задумалась.
   - Однако я не так уж права - печаль  сия  порою  нарушается  криками.
Венецианцы странный  народ:  говорят  громко,  жестикулируют,  о  чем-то
спорят, не слушая друг друга. Торговцы  кричат  под  окнами:  Frutti  di
mare! Frutti di mare! .
   - Все равно ты счастливица, - вздохнула Аннушка. - Пусть  итальянский
город и  печальный,  но  сколько  романтизма  в  одном  только  слове  -
Ве-неция! - Подумала и произнесла нараспев:
   - И-та-лия!
   Ка-за-но-ва!
   Она хихикнула:
   - Неужели Казанова действительно был таков, как о  нем  рассказывают?
Думаю, я бы хотела видеть этакого мужчину у своих ног!
   - И чтобы он тебя соблазнил! - в унисон подсказала Лиза.
   Аннушка покраснела:
   - Ах, Лизок, говорить  о  таком  девице  на  выданье  mauvais  ton...
.
   - Миль пардон, девица на выданье!  -  шутливо  склонилась  перед  нею
Лиза. - Впредь я  не  стану  в  вашем  присутствии  даже  поминать  всуе
Казанову и не поведаю о том, как он бежал из  темницы,  откуда  до  него
никому бежать не удавалось. А  уж  о  знаменитой  куртизанке  Венеции  -
Веронике - тем более умолчу, чтобы не оскорблять ваш девственный слух!
   Аннушка затормошила ее:
   - Расскажи, Лизок, о Веронике! Видела ли ты ее портрет?  Так  ли  она
хороша?  А  тебе  показали  дворец,  в  котором  она  жила,  или  он  не
сохранился? А правда ли, что Вероника спасла Венецию от нашествия турок,
когда соблазнила короля Франции  и  заставила  его  помочь  венецианцам?
Кажется, он выделил им сто французских кораблей! Подумай, всего за  одну
ночь, проведенную с этой удивительной куртизанкой...
   - Ого, сколько вопросов! Какой нездоровый  интерес  к  сиим  одиозным
личностям! Мне жаль графа Галицкого, который получит  в  жены  девицу  с
подобными наклонностями...  Вероника  славилась  не  только  красотой  -
немало  было  красивых  венецианок,  -  она  имела  острый  ум,   писала
недурственные стихи и даже в турнире  стихотворцев  победила  одного  из
лучших пиитов Венеции...
   - Как думаешь, она была счастлива?
   Горевшие любопытством глаза Аннушки  уставились  в  зеленые  глубокие
глаза подруги, словно выискивая в них недосказанное.
   - Была ли она счастлива? Не знаю. Венецианцы чуть было не казнили ее,
как и других девиц, служивших удовлетворению их же похоти, будто нарочно
забыли о  том,  что  именно  своим  ремеслом  она  спасла  неблагодарный
город...
   Внезапно Лиза прислушалась, а потом лукаво посмотрела на подругу.
   - Чу, у крыльца колокольчик звякнул. И будто бы знакомый.
   - Неужто, Лизок, и колокольцы на слух разбираешь? Ничего такого я  не
слыхала. Думаешь, по одному твоему слову сразу к окну кинусь? А ты  меня
и разоблачишь... Ничего у тебя не выйдет. У меня вовсе нет  интереса  ко
всяким там колокольцам!
   - Не хочешь верить - как хочешь, - пожала плечами Лиза; она подошла к
окну  и  теперь  глядела  на  улицу  сквозь  маленький  глазок,  который
продышала среди морозных узоров на  стекле.  -  А  только  подле  нашего
крыльца санки остановились. И седок  на  них  как  вальяжен!  Так-то,  с
шиком,  лишь  один  человек  подкатывает,  некий  Роман  Сергеевич,  но,
поскольку он тебе безразличен...
   Аннушка, не дослушав, кинулась к окну.
   - Ой, и правда граф Галицкий. На крыльцо взошел...
   Она вернулась к креслу, села в него и изобразила на лице  равнодушие,
приняв позу непринужденную и грациозную.
   - Должно, к князю Николаю Николаичу по какой нужде заехал...
   - Вроде никаких дел у него с папенькой не намечается... Мне  кажется,
все же граф к нам зайдет.
   - Думаешь, он здесь будет? - Аннушка машинально оправила  кружева  на
платье. - Что ж, можно с ним и  поздороваться...  Только  гляди,  Лизок,
чтобы никаких насмешек! Тут же оденусь и уйду.
   Подруги сидели в малой гостиной, которая примыкала к Лизиной спальне.
Слева от входа располагался камин,  напротив  которого  на  стене  висел
огромный персидский ковер,  служивший  не  столько  украшением,  сколько
основой для выставки коллекции оружия.
   Поначалу эта коллекция,  которую  собирал  отец  Лизы  князь  Николай
Николаевич Астахов, размещалась в  библиотеке,  но  постепенно  шкафы  с
книгами, занявшие там все стены, вытеснили оружие.
   -  Когда  бряцает  оружие,  молчит  ученая  мудрость,  -   так   Лиза
перефразировала известный афоризм.
   Именно она и предложила для коллекции отца свою гостиную.
   -  А  как  это  соотнесется  со  вкусами  юной  девы?  -  недоверчиво
высказался князь. - Пожалуй,  практического  человека  отпугнет  -  кому
нужна воинственная жена?
   - За всех молодых людей, что станут  у  нас  бывать,  я,  как  бы  ни
хотела, все равно не смогу выйти замуж, - резонно ответствовала Лиза,  -
но один, думаю, найдется и воздаст должное коллекции, а вовсе не тому, в
какой комнате она располагается.
   Теперь по соседству с персидским ковром, на котором висели пистолеты,
черкесские шашки, казацкие сабли, турецкие  ружья,  грузинские  кинжалы,
стоял столик с красками и мольберт, за которым  порой  сиживала  княжна,
рисуя очередную акварельку.
   Причем не то чтобы акварели так  уж  Лизу  влекли,  но  принято  было
петербургским девам выказывать  склонность  к  изящным  искусствам,  так
почему бы не пойти на поводу  у  мнения  света,  ежели  это  тебе  не  в
тягость?
   Здесь же, рядом с мольбертом, стоял  небольшой  письменный  стол,  за
которым княжна изучала анатомию и латынь. А в самом углу  справа  стояли
диванчики и кресла  -  на  них  любили  сидеть  немногочисленные  Лизины
подруги и угощаться горячим шоколадом. Его всякий раз варил  им  Гектор,
который в доме Астаховых был за все про все.
   Но вот в дальних от девичьей апартаментах послышался молодой  веселый
мужской голос и к маленькой гостиной Лизы протопали быстрые шаги.
   А затем раздался решительный стук в дверь.
   - Входите, граф, - сказала Лиза, кивая на страшную  предупредительную
гримасу, которую состроила ей подруга.
   - Здравствуйте,  Елизавета  Николаевна!  -  Он  с  порога  поклонился
хозяйке. - Здравия и вам  желаю,  Анна  Дмитриевна!  К  ручкам  припасть
позволите?
   -  Припадайте,  Роман  Сергеевич,  -   стараясь   не   расхохотаться,
проговорила Лиза и картинно вытянула вперед изящную белую ручку.
   Галицкий поцеловал, щекотнув ее своими роскошными пшеничными усами, и
оглянулся на Аннушку. Та не шелохнулась.
   Лиза поспешила прийти на помощь гостю:
   - Аня, не сиди букой, дай графу руку. Он больше  не  будет.  Осознал,
как был не прав. Ведь так, господин Галицкий?
   Она незаметно, но чувствительно толкнула Романа локтем.
   - Точно так, виноват. От осознания вины  весь  извелся.  Ни  сна,  ни
отдыха. Аппетит потерял. Муки мученические терплю. С лица спал...
   Аня, не выдержав, прыснула, но тут же ее лицо приняло прежнее суровое
выражение.
   - Не казните, ма шер, - взмолился  Галицкий.  -  Разве  я  посмел  бы
нарочно не прийти, коли обещал, но тут,  как  назло,  случился  в  наших
палестинах  мой   полковой   товарищ.   Год   не   виделись,   посидели,
повспоминали...
   - В ресторации у мадам Зверевой, - подсказала Аннушка.
   - Уже доложили, - с досадой вздохнул Галицкий. - Надо же, Петербург -
словно село, в котором все соседи друг за дружкою следят  и  все  все  о
каждом знают!.. Что же это получается - неужели прощения мне не будет?
   - Не будет! - поджав губы, произнесла Аннушка.
   - А я хотел вас на санках прокатить, про охоту на волков рассказать.
   - Ах, как это  славно!  -  Лиза  захлопала  в  ладоши,  но  осеклась,
взглянув на неприветливое лицо подруги.  -  Прости,  Аннушка,  я  совсем
забыла, что тебе нездоровится!
   - Как, Анна Дмитриевна недомогает? - обеспокоился молодой граф.
   Аннушка не пожелала принять Лизиной подсказки, которая тотчас привела
бы к примирению. Она жаждала аутодафе Галицкого.
   - Я прекрасно себя чувствую.
   - Говорят, государыня императрица Екатерина Алексеевна  прощала  даже
закоренелых каторжников, кои чистосердечно раскаивались, -  вроде  ни  к
кому не обращаясь, заметил Галицкий.
   Публичное сожжение осужденных на костре.
   От избытка переполнявших его чувств он никак не мог усидеть на месте.
Прошелся по комнате, разворошил кочергой уголья  в  камине  и  подбросил
пару поленьев.
   Его будущая невеста - оглашения еще не было, но родственники с  обеих
сторон чуть ли не с рождения  определили  их  друг  другу  в  супруги  -
обиделась и никак не хотела графа простить. А он, не  привыкший  просить
прощения у кого бы то ни  было,  в  этой  роли  чувствовал  себя  весьма
неловко.
   Кажется, Аннушка после его  слов  заколебалась,  хотя  и  постаралась
сохранить на лице бесстрастность. Ее губы шевельнулись  было  в  попытке
откликнуться, но потом девушка передумала, плотно сжала их и промолчала.
Граф тяжело вздохнул:
   - Тогда, царица моей души, позвольте удалиться в пустыню,  чтобы  там
до конца моих  ничтожных  дней  искупать  вину,  предаваясь  единственно
молитвам, в жалком рубище, в веригах, питаясь одним лишь черствым хлебом
и водой...
   Он даже стал на одно колено и  покаянно  склонил  голову,  увенчанную
шапкой густых рыжих волос.
   - Ежели упоминать монарших особ, - со вздохом сказала Аннушка,  -  то
прав был государь Петр Алексеевич, когда запрещал рыжим,  как  пройдохам
особенного сорта, свидетельствовать в суде!
   - Я сражен вашими  познаниями  в  истории,  мой  ангел!  -  удивленно
заметил Галицкий, целуя протянутую наконец Анной руку.
   -  Это  вовсе  и  не  мои  познания,  -  призналась  она.  -  У  нас,
петербургских девиц, есть свой просветитель.
   - Не стану  и  допытываться,  кто  сия  таинственная  персона.  Лучше
скажите, желаете ехать кататься или нет?
   - Желаем! - воскликнула Лиза. - Но нам нужно время на сборы.
   -  Понятное  дело,  -  сразу  поскучнел  Роман.  -  Тогда,  с  вашего
позволения,  пойду  с  князем  поздороваюсь.  Часика  через   два,   как
соберетесь, позовите!
   - Поздороваться можете, а вот в шахматы с ним садиться не советую,  -
сказала Лиза. - Все равно сыграть не успеете, потому  как  соберемся  мы
быстро, за десять минут. Лучше нас в санках обождите.
   - В санках? Ни за что! Я хоть и  верю  молодым  девицам,  но  чувство
времени у них совсем другое, нежели у точных  часовых  механизмов.  Чему
равняются их десять минут, никому из мужчин не ведомо... Как  говорится,
мороз невелик, а стоять не  велит.  Эдак  отморозишь  все,  что  есть...
Собирайтесь, а я, пожалуй,  на  кухню  загляну,  да  у  Гектора  рюмашку
водочки спрошу. Тогда и ждать будет не в пример веселее...
   Галицкий ушел, а Аннушка обратила к подруге недовольное лицо:
   - Ты что, Лизок, десять минут взяла? Да за это время я  и  шляпку  не
завяжу.
   - Я тебе помогу, - сказала Лиза. - И соберемся мы не за десять минут,
а за пять, чтобы утереть нос этому противнику эмансипации. Или  тебе  не
чудится в его речах некая насмешка над несовершенной женской природой?
   - Чудится, как не чудиться! Только маменька говорит,  все  мужчины  в
своих оценках одинаковы, так что умные женщины на их измышления внимания
не обращают, но не упускают случая поводить за нос всезнаек в  брюках  и
умеют тихой сапой, если надо, настоять на своем...
   - Маменька у тебя женщина выдающаяся, - согласилась Лиза.
   - Она-то выдающаяся, да я супротив нее... - тяжело вздохнула  Аня.  -
Видела, как я долго в отчуждении  продержалась?  На  своем  настоять  не
могу,  отходчива  и  незатейлива.  Такие,  наверное,   мужчинам   быстро
наскучивают.
   - Ничего, может, сила твоя именно в  слабости,  -  сказала  Лиза,  но
Аннушка ее не очень поняла. Как может быть силен слабый?
   Обе подружки были красавицами.
   Аннушка  -  смуглолицая,  с  большими  черными   глазами,   по-южному
горячими,  с  темно-каштановыми  густыми  кудрями,   которые   живописно
выбивались из ее прически, несмотря на все усилия горничной.
   Волосы Лизы, светло-русые, тоже вились, но укладке не противились,  а
серо-зеленые глаза, в зависимости от освещения меняющие свой оттенок  до
чисто-зеленого, глядели подчас излишне  серьезно.  Или,  по  утверждению
некоторых молодых людей, холодно. Но в целом  ее  лицо,  с  бело-розовой
кожей, сияющими глазами, прямым точеным носиком и чуть припухлыми  алыми
губками, точно магнитом притягивало мужские взоры.
   Словом, обе подруги, каждая своим обликом оттеняющая красоту  другой,
радовали глаз стороннего наблюдателя молодостью и свежестью.
   Лиза все-таки на своем настояла, и меньше чем через десять минут  обе
девушки, закутанные в меха, выпорхнули на крыльцо. Граф  Галицкий,  сидя
на облучке санок, лишь развел руками  в  притворном  изумлении.  Вороной
конь, в санки запряженный, нетерпеливо перебирал стройными ногами.
   Граф усадил девушек, обернув их ноги медвежьей полостью, и  заливисто
свистнул:
   - Паш-шел, Блэк!
   Имя,  выбранное  коню  самим  Галицким,  говорило  о  его   некоторой
образованности - например,  знании  английского  языка.  Или  нескольких
слов, достаточных для того, чтобы черное назвать черным.
   Французский он знал получше, потому что  бонны  его  с  детства  были
француженками.
   Вообще же, как говорил Пушкин, мы все учились понемногу чему-нибудь и
как-нибудь. Это относилось к Галицкому в полной мере, но ничуть  его  не
печалило. Он не любил себя обременять. Ни знаниями, ни размышлениями  на
эту тему.
   К тому же знания - такая эфемерная вещь!  Кто  оценит  их  глубину  и
множественность? Демонстрировать свою ученость всем и каждому?  Нет  уж,
увольте! С этой точки зрения  Аннушка  ему  в  качестве  спутницы  жизни
вполне подходила - девица без особых  претензий  на  образованность.  Он
даже удивился ее высказыванию насчет уложения Петра: неужели умные книги
читать принялась?
   Впрочем, Галицкий  догадывался,  кто  ее  таинственный  просветитель.
Лизонька Астахова. К ней бы в женихи он не сунулся, не дурак! Небось эта
начала бы его в лупу, точно букашку какую, разглядывать: что сказал, как
сказал, о чем подумал? Сплошное напряжение души и нервов такая женщина!
   Конечно, нынче она не станет свою ученость показывать.  Нынче  в  ней
детское  играет:  быстрая   езда,   залихватский   кучер.   Ишь,   сидит
безмятежная, ничего не боится, только глаза поблескивают в  предвкушении
острых ощущений...
   Санки  промчались  по  Петербургу  как  ветер.  Причем   Роман,   как
заправский кучер, кричал на прохожих:
   - Па-берегись!
   Наконец санки миновали  последние  домишки  окраины  и  вырвались  на
наезженный тракт.
   Галицкий крутнул ус и слегка тряхнул вожжами.
   Блэк, умница, тут же шаг ускорил и теперь почти летел над слепящей на
солнце глаза снежной равниной.
   Раскрасневшиеся на  морозе  девушки  повизгивали,  хохотали,  заражая
Галицкого своим весельем. Аннушка кричала:
   - Тише, граф, опрокинете!
   Настроение у него было  -  лучше  некуда,  впереди  виделась  долгая,
полная приключений жизнь... Нет, Аннушка  вполне  устраивала  его  своей
беспечностью и  веселым  нравом.  И,  насколько  он  мог  судить,  легко
поддавалась воспитанию, какое граф хотел бы видеть  в  своей  жене.  Вот
только от дурного влияния бы ее оградить. Подружки. Чересчур  дерзкой  и
самостоятельной.
   Почти полгода провела Елизавета за границей вместе с отцом, и все это
время он не спеша  прибирал  к  рукам  свою  будущую  невесту.  То  есть
Галицкий хотел такую власть над Анной Гончаровой  приобрести,  чтобы  по
одному его слову она беспрекословно исполняла бы любое пожелание  своего
господина и повелителя. И безо всяких женских глупостей вроде истерик  и
упрямства.
   Теперь вернулась Елизавета, и Аннушка на глазах  переменилась.  Стала
строптивой, гордячкой. Вон какой пустяк чуть ли не в катастрофу возвела!
   Галицкий опустил вожжи, и Блэк сразу перешел  на  шаг.  Почувствовал,
что в быстрой скачке более нет необходимости. Один к  одному  -  молодой
хозяин! Тоже не любит зря утруждаться!
   - Отчего вы. Роман Сергеевич, так меня не любите? - вдруг среди всего
этого веселья спросила его Лиза.
   Галицкому стало не  по  себе:  неужели  на  его  лице  явственно  все
написано или юная Астахова еще  и  мысли  читает?  Нет,  конечно,  такое
невозможно,  но  ощущение  открытости  перед  нею,  прямо-таки  душевной
обнаженности, осталось.
   - Что вы, Лизонька, - отшутился он, - разве ж можно  такую  красавицу
не любить?
   Может, правдивы слухи об их семейке? Ее папенька  настолько  славится
своими чудачествами, что кое-кто его и впрямь  побаивается.  И  это  еще
мягко сказано. Болтают о нем чуть ли не как о колдуне, чернокнижнике...
   Стоит  только  поверить  этому,   как   и   Лизонька   предстанет   в
неблаговидном свете... Несмотря на  ее  красу,  древний  род  и  немалое
приданое, найдутся ли охотники связать с нею свою жизнь?..
   Лиза про себя улыбнулась удивлению и даже некоторой ошеломленности от
ее догадки. Тут не надо ни мыслей читать, ни особым физиономистом быть.
   Не такой уж хороший актер Роман Сергеевич, чтобы умело  прятать  свои
чувства. На его лице прямо-таки написано, что он боится, как бы  Аннушка
от Елизаветы независимости не набралась. Проступают в  Галицком  замашки
восточного владыки - женщина только для утех и продолжения рода...
   Да и мало кто из мужчин  придерживается  иного  мнения.  Просвещенная
женщина в княжне горестно  вздохнула,  а  юная  девушка  напомнила,  что
выехала Лизонька развлекаться, а не философии предаваться.
   - Граф, вы обещали нам про охоту на волков  рассказать,  -  напомнила
Аннушка.
   Галицкий заставил  себя  вернуться  мыслями  к  юным  девам,  которых
вызвался развлекать. Но успел все же подумать: "А  почему  Астахова  так
часто занимает мои мысли?"
   - Не знаю, слыхали вы или нет, но в Покровском волки съели женщину  с
ребенком.
   Понесло его! От досады, что ли? На себя самого.
   Кто его тянул за язык с этой волчьей охотой? Ведь не состоялась, хоть
и не по его вине...
   - Какой ужас! - передернулась Аня. - А  как  же  после  этого  вы  не
боялись... Неужели вы. Роман Сергеевич, ездили один?
   - Один... А если точнее, с поросенком.
   -  С  поросенком?  -  не  могла  успокоиться  Аня.  -  Но  зачем  вам
поросенок?
   - Зачем? - хмыкнул Роман. - Затем, чтобы он визжал - и  на  его  визг
волки явились...
   - Ну и как, явились? - поинтересовалась Лиза.
   Галицкий вполне бы мог живописать подобную картину, тем более  что  в
прошлом году он присутствовал на такой охоте.  И  впечатления  были  еще
свежи. Но он не хотел выставлять себя героем там, где никакого геройства
у него не получилось. Отвлечь от этой охоты девиц или  поведать  о  том,
чего не было?
   Вот,  пожалуй,  еще  одна  причина  его  раздражения  княжной:  в  ее
присутствии он говорил почему-то не то, что хотел, и действовал не  так,
как ему было свойственно...
   - Какой вы, граф, отчаянный! - продолжала восхищаться Аня.  -  Это  ж
надо, сам к волкам в пасть отправилс