вых  удается  сохранить  его
более полным. Лучше  смотри,  как  получается  у  Анастасии  вытаскивать
своего мужа с того света.
   - Нам удалось победить смерть?
   - Лучше сказать, раскрыть некоторые секреты жизни.
   Значит, далекую прабабку звали Анастасией? И то, что  она  делает,  -
таинство? Вон какой изумленной... да что там, восторженной, как при виде
чуда, выглядит ее помощница.
   ...Воспаленная рваная рана на  боку  мужчины.  Его  хриплое  дыхание.
Наверняка у него жар. Лизе даже  странно  было,  что  она  понимает  так
отчетливо задачу, которая стоит перед молодой целительницей.
   Она даже подумала, что та возьмет сейчас острый нож, который держит в
руке ее помощница, чтобы разрезать рану. Но  нет,  целительница  сделала
это одними руками. Причем.., не прикасаясь к ране! Действительно, чудо!
   Но каких усилий ей стоило лечение. Лоб  Анастасии  покрыт  испариной.
Кажется, она держится на ногах лишь усилием воли. А между  тем  руки  ее
продолжали нелегкую работу. Удаляли из раны нагноение,  и  ее  помощница
лишь успевала менять тампоны.
   Анастасия, опять же не прикасаясь к раненому,  сдвинула  вместе  края
поврежденной кожи, и рана  на  глазах,  под  невидимым  воздействием  ее
пальцев, стала затягиваться.
   Последнее,  что  Лиза  увидела,  -  молодая   целительница   потеряла
сознание. Неужели лекарский дар Астаховых так тяжел в применении?
   - Это всего лишь неумение  им  пользоваться,  -  сказал  голос.  -  В
будущем она научилась тратить лишь столько  силы,  сколько  надо,  а  не
выплескивать ее наружу, как воду из кувшина...
   Лиза проснулась с чувством облегчения. Впервые с  тех  пор,  как  она
жила  в  замке  Поплавских,  пробуждение  не   тяготило   ее   ожиданием
неприятностей. Она сунула руку под подушку и нащупала письмо отца...
   Интересно, как оно ей досталось. Разговор  за  столом  в  присутствии
Василисы супруги вели нейтральный: обо всем  на  свете  и  ни  о  чем  в
частности. Так, обычный светский обед с  тостами  за  здоровье  княгини.
Между тем все трое  догадывались,  что  такой  совместный  обед,  скорее
всего, последний.
   Станислав предложил  руку  Лизе,  когда  она  выходила  из-за  стола,
проводил ее до дверей комнаты - она хотела переодеться - и спросил вроде
невзначай:
   - Ты ни о чем не хочешь меня попросить?
   - Дай мне письмо отца, - сказала Лиза, впрочем, не очень надеясь, что
ее просьбу муж выполнит. - Хотя бы одно, последнее.
   Он не только не удивился просьбе жены, но как будто  ждал  ее.  Сунул
руку в карман сюртука и протянул ей письмо.
   Если  бы  отношения  между  ними  не  были  такими  натянутыми,  Лиза
бросилась бы на шею Станиславу и расцеловала его, а так она  всего  лишь
произнесла:
   - Спасибо. Если не возражаешь, я пойду к себе и прочту письмо.
   Отцовское послание, против ожидания, оказалось  невскрытым.  То,  что
Станислав его не отдавал, очевидно, было  лишь  черточкой  в  его  плане
сделать жизнь Лизы рядом с ним адом.
   Отец писал:

   "Рим, 8 сентября 1848 г.
   Дорогая доченька!
   Не знаю, получаешь ли ты мои письма, но я продолжаю стучать в  дверь,
которая упорно не желает открыться.
   Ультиматум твоего мужа я принял - ни  при  каких  обстоятельствах  не
пытаться с тобой увидеться, если я не хочу сделать жизнь своей дочери  в
Польше невыносимой.
   Как говорил кто-то из мудрецов, никогда не давай зароков! Вот я  живу
в Италии, а вовсе не в  России,  как  собирался,  вместе  с  кем  бы  ты
думала ? С твоей матушкой, дитя  мое!  Я  нашел  ее  в  ужасной  пишете,
одинокую, всеми позабытую, и простил. Что поделаешь,  человек  слаб.  Не
судите, да не судимы будете...
   Теперь у нас с нею небольшой, но очень  красивый  домик  недалеко  от
Piazza del Spania, там, где ты так любила гулять.
   Половина доходов Отрады управляющий высылает мне в  Рим,  а  половину
Николеньке в Петербург. К слову сказать, мы с твоей матушкой  тратим  не
очень много у нас всего одна горничная и кухарка.
   Мы теперь часто ходим в церковь - маменька твоя говорит, что ее  грех
перед нами всеми не замолить, и потому часто подолгу молится, что  меня,
признаться, расстраивает. Не потому, что я безбожник  какой,  а  потому,
что после этих долгих молитв она чувствует себя совсем разбитой  все  же
мы уже не молоды.
   Ангел мой, я так и не получил от тебя ни одного письма,  кроме  того,
первого, из тех, что пишутся, когда за спиной кто-то  стоит,  но  сердце
мое неспокойно, и я часто вижу ваш замок - серый на фоне серых же  скал,
тебя  с  грустными  глазами  и  рядом  какую-то  женщину,  видимо,  твою
экономку, которая тебя  по-настоящему  любит,  так  что  хоть  это  меня
успокаивает.
   Если все-таки напишешь мне письмо, черкни  пару  строк  матушке,  она
будет очень рада.
   Пишу коротко, хотя ежели мы у видимся, так  и  не  враз  наговоримся,
столько всего я мог бы тебе сказать, дорогое мое дитя!
   Целую тебя крепко.
   Любящий отец Н.Н. Астахов".

   Письмо и вправду было непривычно коротким.
   Отец мог и любил писать подробные, интересные письма,  но  Лизе  даже
эти несколько строк, написанные его рукой, казались неизмеримо  ценными.
Словно, как в детстве, ее погладила по голове любящая отцовская рука.
   - Папа, папенька, - прошептала Лиза и некоторое время плакала над его
письмом, а потом не заметила, как заснула. Проснулась от  робкого  стука
Марыли, которая пришла раздеть ее перед сном.
   - Не рано ли ты поднялась, голубушка, - строго сказала ей Лиза.  -  У
тебя были такие тяжелые роды, а ты, я глядела, по  двору  легкой  серной
скачешь. Побереглась бы, да и  малышка,  наверное,  по  ночам  спать  не
дает?
   Марыля в ответ на увещевания княгини тотчас просияла  лицом  и  опять
попыталась поцеловать Лизе руку.
   - Как же мне не скакать этой самой серной,  -  счастливо  проговорила
она, - ежели ваше сиятельство меня и мою малышку с того света вытащили?!
   А моя Лизонька - в честь пани княгини мы ее назвали,  пше  прошам!  -
спит как медвежонок зимой. День с ночью  не  пугает.  Просыпается,  чтоб
пеленки поменяли да поесть дали...
   Любящая мать, казалось, готова была говорить о своем ребенке  часами,
но, заметив отрешенность княгини, спохватилась, пожелала Лизе  спокойной
ночи и выскользнула из комнаты.
   Теперь молодая княгиня лежала в постели, как будто ей  не  предстояла
впереди целая ночь, и, как сказал бы отец, сна у нее не было ни в  одном
глазу.
   Она вдруг невольно прислушалась и услышала, как за  стенкой  в  своей
комнате ходит Станислав. "Мечется, как зверь в  клетке",  -  отстраненно
подумала она.
   Лиза отчетливо увидела, как супруг, будто решившись, подошел к двери,
протянул руку, но потом отдернул ее и бросился на кровать. Зарылся лицом
в подушку, и она услышала его глухие рыдания.
   "Я не хочу этого видеть!" -  сказала  себе  Лиза  и  будто  сморгнула
видение. Отчего-то лицезрение  мучений  супруга  ее  не  взволновало,  а
скорее раздосадовало.
   Картина, которую она только что наблюдала, исчезла, но зато  возникла
другая. Станислав, идущий по улице Кракова,  -  она  узнала  эту  улицу,
которая в центре была широкой, а к  концу,  к  более  бедным  кварталам,
сужалась, и вместе с нею как бы уменьшались, съеживались дома.
   Незримо  присутствуя  за  спиной  Станислава,  Лиза  шла   следом   к
небольшому домику на окраине, который выходил своим  крыльцом  прямо  на
улицу.
   А еще она чувствовала, что, кроме него, по  ночной  улице  идут  двое
мужчин. Причем они не просто идут, а крадутся, подтягиваются все  ближе,
и она ничем не может помочь Станиславу, ни  предупредить,  ни  защитить,
потому что на самом деле там  ее  нет.  Потом  один  из  преследователей
выхватил из складок одежды нож, броском догнал Станислава и ударил его в
спину...
   - Надо же, глупость какая! - громко сказала Лиза, чтобы избавиться от
чувства страха.
   В последнее время происходящие с нею странности участились. Она стала
видеть  какие-то   картины,   слишком   правдоподобные   для   сна   или
кратковременного забытья. И потому Лизу теперь мучил вопрос: а нормально
ли это? Не сходит ли она с ума?
   Как тут не вспомнить Грибоедова: "Из огня тот выйдет невредим, кто  с
вами жизнь прожить сумеет, подышит воздухом  одним,  и  в  нем  рассудок
уцелеет..." .

20.

   Странный посетитель появился в этот день в краковском морге.  Мужчина
благородного вида, необычайно бледный, одетый  во  все  черное.  Он  дал
сторожу золотой - монету, которую тот держал  в  руках  лишь  однажды  в
молодости, когда плавал матросом на паруснике "Скат", пока не  спился  и
не был списан с судна.
   Своим видом посетитель напомнил сторожу старшего  помощника  капитана
"Ската" по кличке Вурдалак. У того было  такое  же  бледное,  бескровное
лицо и бордово-красные губы. Взгляд его тоже  не  сиял  добротой:  когда
сторож попытался задать незнакомцу какой-то вопрос, тот так посмотрел на
него, что слова у служителя морга застряли в глотке.
   Страх пробрал его до печенок, и в мгновенном порыве он  даже  подумал
было пожертвовать этот золотой церкви, но вовремя опомнился...
   Прежде такие люди сюда не забредали, ибо в морг свозили всякого  рода
нищих и бродяг, а также тех горемык, которые  умирали  в  больницах  для
бедных и подлежали захоронению за счет средств городской казны.
   Сторож знал, что накануне в  больнице  умерла  от  родильной  горячки
какая-то бродяжка, вот за ее телом и приехал господин, который  дал  ему
золотой.
   Еще накануне,  когда  скромный  служитель  морга  с  помощью  возчика
больницы укладывал труп умершей  рядом  с  другими  телами,  он  обратил
внимание на то, что усопшая была молода, совсем девочка, и  вот  поди  ж
ты, умерла без покаяния, и похоронить по-человечески ее некому.
   Выходит, зря печалился. Нашелся у нее какой-то  родственник  -  иначе
зачем платить ему бешеные деньги за какой-то  труп?  -  так  что  теперь
нищенка уйдет в мир иной как полагается...
   Если честно, то за  такую  пустяковую  услугу  хватило  бы  и  медной
монетки, но, раз дают, надо брать, это охранник  усопших  усвоил  еще  в
раннем детстве.
   Странный посетитель приехал на черной карете безо  всяких  гербов,  и
сторож подсмотрел, что гроб,  в  который  положили  умершую,  был  такой
богатый, каких прежде ему не доводилось видеть.  Бедный  работник  морга
едва шею не свернул, разглядывая, как в него кладут бродяжку и закрывают
крышкой с позолоченными ручками, бахромой  и  прочими  финтифлюшками,  с
какими хоронят богатых.
   Он, конечно, не мог знать, а если бы и узнал, то никак бы  не  связал
эти два события: вскоре  после  случившегося  в  морге  происшествия  по
Кракову разнеслась  весть,  что  молодая  жена  Станислава  Поплавского,
которую он привез из России, скончалась при родах.
   Этому никто особо не удивился. В последнее  время  на  званые  вечера
князь  Станислав  ездил  один,  объясняя  любопытным,   что   его   жена
недомогает.
   Будь княгиня полькой,  свет  насчет  князя  непременно  отозвался  бы
неодобрительно. Развлекаться, когда жена недомогает, не очень прилично.
   Но княгиня была русской, а эту нацию поляки особо не любили.  Слишком
часто в истории пересекались интересы двух государств, а теперь  к  тому
же Россия диктовала свои условия вольнолюбивым полякам.
   Женщины-польки, в отличие от своих мужчин, не так живо интересовались
политикой и к русской жене князя относились  ревниво  лишь  потому,  что
полагали: не стоит полякам искать себе жен на стороне,  и  потому  знали
кое-какие подробности из жизни Поплавских. Например, о том,  что  рожала
княгиня раньше срока, врача  привезти  не  успели,  и  потому  при  пани
Елизавете оказалась одна экономка, а что она могла сделать  там,  где  и
врач оказался бы бессилен?
   Впрочем, как ни странно,  ребенка  -  у  княгини  родился  мальчик  -
удалось  спасти.  Так  что  Станислав   лишился   жены,   но   обзавелся
наследником.
   Это тоже послужило предметом обсуждения света. Станислав остался один
с грудным ребенком на руках. Конечно,  он  возьмет  сыну  кормилицу,  но
разве сможет она присмотреть за малышом так,  как  это  сделает  женщина
благородная, пусть даже мачеха.
   Потому как раз в этот момент краковский  бомонд  занимался  тем,  что
подбирал Поплавскому новую жену, о чем он мог только догадываться...
   Врач,  приехавший   на   следующий   день   после   смерти   княгини,
констатировал,  что  умерла  она  от  естественной  причины,  и  выписал
свидетельство о смерти, так что никаких кривотолков по этому  случаю  не
возникло. Разве что подивились, почему Поплавский не обратился к  своему
домашнему врачу, который к тому же проживал гораздо  ближе  к  замку,  а
привез другого, из Кракова.  Пан  Завадский,  конечно,  известный  врач,
только чем мог помочь его приезд умершей княгине? Не  иначе,  странности
Поплавского объяснялись свалившимся на него несчастьем.
   Малыша эскулап нашел вполне здоровым и даже  присоветовал  кормилицу,
которая накануне потеряла месячного ребенка.
   Князя жалели. В Обществе  давно  уже  ходили  слухи  о  болезненности
княгини,  и  кое-кто  высказывал  опасение,  что  она  может  родов   не
перенести. Так и случилось.
   - Она из Петербурга, - качали головами знающие люди. - Город стоит на
болоте. Люди потому и рождаются слабыми, болезненными.
   Наиболее  язвительные  говорили,  что  княгине  не  подошел  польский
климат.
   Были в Кракове и люди, например Ева Шиманская и вся ее родня, которые
не просто жалели Поплавского,  но  и  радовались  случившемуся.  Теперь,
когда сама судьба освободила князя от уз брака - ясно же  было,  что  он
женился  на  русской  княжне  по  расчету!  -  Станислав  наконец  может
выполнить свое давнишнее обещание и жениться на Еве Шиманской, с которой
в свое время поступил не слишком благородно.
   Если бы Станислав участвовал в этих рассуждениях,  он  бы  непременно
уточнил, что никакого слова  Еве  он  не  давал,  что  она  приняла  его
молчание за знак  согласия,  а  непроизнесенные  слова  вовсе  не  могут
считаться обязательством.
   Шиманские послали соболезнование Поплавскому одними из первых и между
строк намекали, что помогут ему справиться с  горем,  потому  приглашают
посещать их в любое время, как своих старых друзей.
   То, что происходило в замке на самом деле,  знали  лишь  посвященные:
Станислав, Василиса  и  сама  Лиза.  Причем  в  последний  момент  князь
заколебался,  правильно  ли  он  поступает,  слушая  жену  и   подвергая
опасности не только ее жизнь, но и жизнь будущего наследника.
   Оказалось, что волновался он напрасно. Лиза родила  сына  без  особых
осложнений - даже схватки продолжались  у  нее  всего  около  часа,  что
вообще было редкостью. Ей помогала  одна  Василиса,  но  наготове  стоял
запряженный конь, на котором в любую  минуту  мог  помчаться  за  врачом
Казик.
   Даже  в  течение  этого  времени  Станислав,  по   его   собственному
выражению, чуть не поседел, вышагивая у двери, за которой рожала Лиза, и
тщетно прислушиваясь,  когда  из-за  нее  донесутся  крики  княгини.  Он
совершенно точно знал, что женщины страшно кричат  при  родах.  Ему  еще
помнились  вопли  рожавшей  Марыли.  Но  Елизавета  Николаевна  во  всех
отношениях была женщиной на других непохожей...
   Слава господу, все обошлось, и Станислав вместе с Казиком  отправился
в Краков, чтобы отыскать для похорон подходящий труп.  Надо  сказать,  и
здесь ему повезло. Умершая женщина была молодой, светловолосой, так  что
ему оставалось лишь пригласить в замок врача, который княгиню при  жизни
не видел...
   В день похорон в замок неожиданно приехала уйма народу.  Словно  весь
краковский бомонд решил проводить  в  последний  путь  русскую  княгиню.
Прислуга сбилась с ног.
   Станислав делами не занимался, потому  что  должен  был  играть  роль
горюющего супруга, так что вся тяжесть проведения похорон легла на плечи
Василисы и Казика.
   К счастью, из  поместья  Янковичей  приехала  Жозефина  с  дочерью  и
воспитанницей, и эти энергичные женщины взяли на  себя  прием  гостей  и
следование церемонии, благодаря чему впоследствии  в  Кракове  говорили,
что похороны княгини были очень пышными и достойными.
   Умершая лежала в  гробу  под  вуалью,  и  мать  Теодора  единственная
захотела посмотреть на лицо Лизы.
   Василиса едва успела перехватить ее руку. Она мягко отвела Жозефину в
сторону и сказала:
   - Лучше этого не делать. Родильная горячка, она никого не красит. Вам
потом станут сниться кошмары.
   -  Я  хотела  проститься  с  Елизаветой  Николаевной,   чтобы   потом
рассказать сыну... - Жозефина вытерла платком глаза. - Теперь можно, как
говорится, открыть уста: мой сын любил княгиню Поплавскую.
   Он сходил по ней с ума. Я даже не представляю, как расскажу ему о  ее
смерти...
   - Разве Теодора сейчас нет в Польше? - спросила Василиса.
   - Вы не знаете, - прошептала Жозефина,  -  мой  бедный  сын  сидит  в
тюрьме...
   - Не может быть! - воскликнула пораженная  Василиса;  занятая  своими
переживаниями, Лиза совсем позабыла рассказать ей об этом. -  А  за  что
могли посадить в тюрьму такого порядочного и благородного человека,  как
Теодор?
   - Увы, -  опять  заплакала  Жозефина,  -  он  участвовал  в  каком-то
обществе, которое призывало к восстанию за свободу Польши.
   - Как же об этом узнали австрийские власти?
   - Среди товарищей Теодора нашелся предатель.
   Анонимным письмом он сообщил о времени и месте встречи,  где  молодые
патриоты Польши собирались, чтобы обсудить судьбу родины... Как бы то ни
было, он жив, а женщина, которую он любит...
   - Успокойтесь, пани Янкович, прошу вас, все мы смертны...
   - Да, да, простите, Василиса, я сейчас возьму себя в  руки.  В  конце
концов, я приехала, чтобы помочь Станиславу, а не проливать слезы!
   Приглашенный на похороны священник осведомился:
   - Умершая была католичкой?
   - Католичкой, - твердо сказал Станислав; на этот раз он  не  покривил
душой.
   Умершая бродяжка была католичкой.
   Когда во время небольшой передышки Василиса подошла к князю,  который
сидел в гостиной в трауре и только  кивал  на  соболезнования  друзей  и
знакомых, он вдруг спросил ее:
   - Бог не покарает меня за это?
   - Бог - вряд ли, ведь вы сделали все, чтобы одну из  отверженных  душ
похоронить достойно, но законные власти вполне могли бы  найти  в  ваших
действиях нарушение закона, - честно ответила она.
   Игнаца оставили  в  доме  на  болоте  вместе  с  Лизой.  Впрочем,  он
настолько был увлечен устройством оранжерейных посадок на  новом  месте,
что, казалось, ничего вокруг не замечал.
   В землю он добавил немного торфа,  который  добыл  собственноручно  с
болота, и надеялся, что это удобрение существенно улучшит рост цветов.
   Лиза стала  помогать  Игнацу  в  его  работах,  потому  что  мысли  о
происходящих в это время  в  замке  ее  собственных  похоронах  навевали
уныние на молодую женщину. Помощь княгини садовник и ученый  принял  как
должное и даже сердился и ворчал, если она делала что-то не так.
   - Осторожнее, ваше сиятельство! - кричал он и добавлял:
   - Представьте себе, что это ваши дети, но  с  гораздо  более  хрупким
тельцем...
   После, вспоминая происходящее, Лиза корила себя  за  несерьезность  и
удивлялась, что Станислав ее идею поддержал. Они, как дети, развлекались
подготовкой к мнимым похоронам и делали  все  для  сохранения  тайны,  в
которую вынуждены были все же посвятить Василису и Казика -  без  них  у
супругов Поплавских вряд ли все так гладко получилось бы.
   Впрочем, гладко, да не совсем! Лиза хотела кормить ребенка  сама,  но
Василиса отсоветовала. Дело в том, что, идя навстречу желанию жены  жить
отдельно от него, Станислав вытребовал  право  время  от  времени  брать
ребенка к себе, чтобы показывать его родственникам и друзьям, а в  таком
случае Лизе пришлось бы ездить следом, по договору же она не должна была
теперь покидать пределов Змеиной пустоши.