нее он довольно натурально удивился:
   - Конкурента? Это интересно. Какие у вашего мужа дела в Риге?
   - Ну вообще-то такие вопросы как-то не принято  задавать.  Но  вам  я
отвечу. Никаких. Речь идет  о  крупном  международном  заказе.  На  него
претендовали  мой  муж  и   хозяин   Влада.   Получил   заказ   господин
Скоробогатов. Это стало известно накануне покушения.
   - Стрелять из-за заказа?
   - Задействованы десятки миллионов долларов, Убивают и за меньшее.
   Я была терпелива,  разъясняя  очевидное.  Полковник  зашел  с  другой
стороны:
   - Почему стреляли в вас?
   - А в кого надо?
   - Ни в кого не надо.
   Ершов поерзал на краешке стола. Я  перевела  взгляд  на  его  колено.
Мужской голос повторил мне в макушку:
   - Ни в кого не надо. Но логичней было в Скоробогатова.
   - Меня проще достать.
   - Нет, не думаю.
   - Не хотели никого убивать. Просто пугали.
   - Кого?
   - Мужа.
   - Зачем? Заказ-то уже все равно его.  Да  и  стреляли  на  поражение.
Парень хотел убить. Вас.
   - Почему меня?
   Я все так же не видела лица Ершова. Мне это неудобства не доставляло.
А полковнику доставляло.
   Я совсем не стремилась смотреть ему в глаза.  А  вот  он  видеть  мои
глаза стремился. Ему это было необходимо.
   Поэтому полковник протянул руку, ухватил за  спинку  ближайший  стул,
поставил его напротив моего и сел верхом, положив на спинку руки,  а  на
них подбородок.
   Теперь я оказалась глаза в глаза с милиционером.
   Очень любопытным и очень неглупым милиционером.
   - Почему меня?
   - Не знаю. А вы?
   - И я не знаю.;
   -  Вообще  странная  история,  вот  вы  говорите,  что  это   происки
обойденного конкурента вашего мужа.  -  Полковник  выпрямился  и  теперь
сидел, придерживаясь за спинку вытянутыми руками.  -  Я  бы  принял  эту
версию, если бы...  -  Он  поднял  вверх  указательный  палец.  Красивое
задумчивое лицо озарилось легкой улыбкой. - Если  бы  киллер  ждал  вас,
предположим, в  подъезде  и  стрелял  наверняка.  Три  пули  в  грудь  и
контрольный выстрел в голову.
   Меня  передернуло  от  его  делового  тона.  Он   заметил,   довольно
пожмурился и закончил:
   - Но этот парень палил в центре Москвы, на глазах толпы людей, рискуя
не попасть в вас, зато попасть в милицию.
   Собственный каламбур понравился Ершову, и теперь его  лицо  светилось
улыбкой от уха до уха.
   Удивительно несимпатичный мужчина!
   Ершов  легко  поднялся  со  стула  и  снова  присел  на  край  стола,
постукивая кулаком по колену.
   - Нестыковочка выходит.
   Зато у меня в этот момент все состыковалось! Вспомнился взгляд Влада,
самый последний,  в  Рижском  аэропорту.  Направленный  на  меня  взгляд
загнанного, но не укрощенного зверя.
   Значит, не Виллис послал Влада рассчитаться со мной. Я  почувствовала
облегчение и радость. Во всей этой истории меня больше  всего  угнетало,
что Вилька-латышонок мог приговорить меня.
   Нет, это не он. Убийцу никто не посылал.  Его  пригнала  неукротимая,
нерассуждающая злоба. Наверное, он не  собирался  стрелять  там,  просто
хотел  посмотреть,  разведать,  но,  увидев  меня,  потерял  способность
думать. Его единственной мыслью, единственным желанием было убить.
   Ершов не отрываясь смотрел мне в лицо. Он подобрался,  построжел,  но
проговорил обманчиво мягко:
   - Расскажите все.
   Как? Как рассказать все и ничего не сказать?
   Я провела ладонью по лицу.
   - Да, вы правы. Он хотел убить меня.  Думаю,  хочет  и  сейчас.  Если
сможет - убьет. Потом еще кого-нибудь. Пока он  не  убийца,  но,  начав,
будет убивать.
   Я устала от разговора  и  больше  не  играла,  говорила  что  думала,
смотрела прямо в темные внимательные глаза.
   Что-то удивило Ершова. Он ответил мне потрясенным взглядом.
   Соскользнув со стола, полковник резко повернулся и направился в  угол
комнаты к холодильнику. Открыл дверцу, достал бутылку боржоми. Посмотрел
на нее, потом на меня, решительно убрал ее и достал две бутылки пива.
   Пиво  было  холодным.  Я  не  люблю  немецкое  пиво,  но   сейчас   с
удовольствием сделала несколько глотков и поставила  бутылку  на  пол  у
ножки стула.
   Я чувствовала себя измотанной, и что-то подсказывало, что разговор не
закончен.

***

   Полковник Ершов снова сидел напротив меня за своим  столом.  Пиво  он
выпил одним глотком и сейчас  задумчиво  крутил  бутылку,  держа  ее  за
горлышко крепкими пальцами.
   Мы оба смотрели, как он это делает.
   Прошло не менее пяти  минут,  прежде  чем  Ершов  оторвал  взгляд  от
бутылки и взглянул на меня. Его лицо неуловимо изменилось.  Передо  мной
сидел немолодой мужчина. И голос его звучал устало и обыденно.
   - Елена Сергеевна, я  должен  сообщить  вам  о  гибели  вашего  зятя.
Троицкого Михаила Павловича.
   Я тупо смотрела на него. Клянусь,  в  первый  момент  я  не  испытала
никаких эмоций. Я даже не сразу поняла, о ком  он  говорит.  Кажется,  я
перестала думать о Мише в тот миг, когда за  ним  закрылась  дверь  моей
Квартиры. Я предоставила его судьбе. Что бы он ни сделал  в  дальнейшем,
меня это не касалось.
   Миша вышел из моей квартиры и ушел из  моей  жизни.  Оказывается,  из
своей тоже. Что ж, это его выбор. Или нет?
   - Что с ним случилось?
   - Вам, конечно, известен дом в деревне?
   - Да. Этот дом достался дочке от бабушки. Но он сдан в аренду.
   - Именно арендатор и сообщил в милицию.  Они  с  женой  на  эту  ночь
уезжали в город. Возвратившись, обнаружили у забора машину Троицкого.  А
потом и его самого. Вернее, тело. Оно лежало у  основания  голубятни  на
бетонной плите. По заключению врачей, смерть наступила мгновенно.
   Полковник замолчал и посмотрел мне прямо в глаза.
   Я тоже молчала и смотрела на него. Я все еще ничего  не  чувствовала.
Совсем. Только мне требовалось немедленно вернуться домой и закрыться  в
своей комнате.
   Ершов чего-то ждал. Не дождался, легко вздохнул, выдвинул ящик стола,
достал пачку сигарет,  заглянул  в  нее.  Обнаружив,  что  пачка  пуста,
досадливо скомкал ее и не глядя бросил за спину в корзину.
   Я проследила взглядом за летящим комочком. Попал.
   У меня в сумочке лежала пачка дамских сигарет с ментолом.  Я  открыла
сумку, показала Ершову сигареты.
   Он поморщился, потом кивнул. Я достала одну сигарету, пачку  толкнула
по полированной столешнице в сторону полковника.
   Мы закурили - каждый от своего огня.
   Полковник  выдохнул  струйку  дыма,  махнул  рукой,  разгоняя  ее,  с
интересом взглянул на длинную черную сигарету.
   - Так вот, поскольку нигде  поблизости  не  было  обнаружено  никаких
следов, кроме принадлежащих Троицкому, версия об убийстве отпала  сразу.
Итак: самоубийство или несчастный случай?
   Я решительно покачала головой:
   - Самоубийство исключено. Миша был молод, здоров, обеспечен. И  очень
себя любил.
   - Но разве у него  не  могло  быть  депрессии?  Скажем,  связанной  с
недавней потерей жены?
   Я опять покачала головой:
   - Жена была для него только женой.
   Ершов  непонимающе  уставился  на  меня.   Я   объяснила,   испытывая
непонятную самой боль от своих слов:
   - Она не была смыслом его жизни.
   Ершов понял, кивнул:
   - Может быть, вы правы. Значит, остается несчастный случай. В  пользу
этой версии говорит то, что рядом с телом найдены  обломки  перекладины.
Она крепилась наверху голубятни болтами. Видимо, со  временем  крепление
ослабло и, когда Троицкий  ухватился  за  перекладину,  один  из  болтов
вылетел.
   Я не сомневалась, что так и было. Интересно, удалось ли найти в траве
болт? Захотелось спросить. Неожиданно  вспомнились  детективные  истории
про лейтенанта Коломбо.  Это  помогло  взять  себя  в  руки  и  обуздать
неуместное любопытство.
   Полковник Ершов проводил меня до дверей. У самой  двери  извинился  и
вернулся к столу. Вспомнил об оставшихся на столе моих сигаретах.
   - Оставлю пару? - обернулся ко мне.
   - Конечно, - охотно позволила я.
   - Спасибо.
   Он протянул мне узкую  длинную  пачку.  Наши  руки  встретились.  Его
пальцы оказались твердыми и горячими, он не спешил их убрать.
   Неуловимым движением мужчина взял мою руку, и мне показалось, что  он
поднесет ее к губам. Одно мгновение он колебался, потом, подавив  вздох,
легко сжал мою ладонь и с видимым сожалением отпустил.
   Очень недолго, одну коротенькую  секунду,  его  лицо  было  нежным  и
печальным.
   Потом все прошло.
   Полковник, словно сбрасывая наваждение, тряхнул копной волос,  открыл
дверь и почти весело спросил:
   - Зачем он туда залез?

***

   Все спрашивали:
   - Зачем он туда залез?
   Только Милка спросила:
   - Как ты заставила его туда залезть?
   Конечно же, вся гоп-компания примчалась навестить "жертву покушения".
Посмотреть, "как ты тут".
   И не только смотрели, но и щупали, охали-ахали, шмыгали носами.
   Мой новый телохранитель, которого все звали по фамилии, да и  сам  он
говорил о себе в третьем лице - Филатов,  оторопело  таращился  на  моих
подруг.
   Посмотреть действительно было на что.
   Все четыре представительные  дамы  говорили  одновременно,  порой  не
соглашаясь друг с  другом,  переходили  на  крик.  При  этом  непрерывно
перемещались по комнате, то садясь,  то  вскакивая,  подбегали  ко  мне,
обнимали, ощупывали, прижимали  к  себе,  отталкивали  "на  длину  руки,
чтобы, всхлипывая, получше рассмотреть. Снова притягивали и орошали  мое
лицо слезами.
   Даже уравновешенная Лариса  пару  раз  вскочила  с  дивана  и  нервно
побегала по комнате.
   Мне с трудом удалось оторвать  Филатова  от  потрясающего  зрелища  и
уговорить пойти на кухню приготовить гостьям чай.
   Парень  усилием  воли  подтянул  отпавший  подбородок  и,   оглушенно
потряхивая круглой головой, покинул нас.
   Чтобы как-то разрядить обстановку, я рассказала девчонкам о Мише.
   Повисла тишина. Все молча переглядывались.
   Лариса перекрестилась  и  взглянула  на  меня,  словно  говоря:  "Вот
видишь. Бог его наказал". Она не произнесла этого вслух, и я  благодарно
обняла попадью за все еще гибкую талию.
   Довольно быстро шок  от  сообщения  прошел,  и  все  заговорили.  Как
водится, одновременно.
   - Ну зачем? Зачем он туда залез?
   А потом, когда все напились чаю и засобирались  домой,  оставшись  со
мной наедине, Милка спросила:
   - Как ты заставила его туда залезть?
   Ее зеленые глаза щурились  в  сильно  накрашенных  ресницах.  Ресницы
слиплись, на них застыли комочки туши. Пудра на  Милкиных  щеках  лежала
неровно, не скрывая, а подчеркивая неровность кожи и морщинки.
   Губная помада размазалась.
   И хотя не это вызвало мое раздражение, я не стала его сдерживать:
   - Господи! Ну что ты за чувырла?! Ну чего, кажется,  проще  научиться
прилично краситься? А ты тридцать пять лет мажешься, и все без толку!
   Милка не обиделась. Махнула рукой:
   - Теперь уж и не научусь. Поздно, Леночка, старые мы...
   И она обняла меня. Второй раз за одну неделю. И  кажется,  третий  за
всю жизнь.

***

   - Алло?
   - Привет!
   - Привет! Ты в курсе, который час?
   - Ага. А ты чего - спишь?
   - Нет.
   - И я нет. Ты как?
   - Вроде нормально. Кажется, я вообще начинаю привыкать к такой жизни.
   - Да ладно тебе. Все проходит. Чем ты расстроена?
   - Как ты догадался?
   - Догадался. Что случилось?
   - Ничего. Правда ничего. Просто Милка сказала, что мы старые...
   - Да уже не девочки.
   - Генка!
   - Ладно, ладно, я шучу. Эмилия Владиславовна просто устала.
   - Нет. Дело не в этом. Милка права. Мне сейчас больше  лет,  чем  мои
родители прожили.
   - Это ничего  не  значит.  Твой  возраст  не  старость.  Просто  твои
родители умерли очень рано. Они не успели состариться. А некоторые живут
долго. Вот, к примеру, у моей бабушки жива родная тетя.
   - Знаю. Эта тетя моложе  твоей  бабушки  на  два  года.  Ты  сам  мне
рассказывал.
   - Разве? Больно ты памятливая себе во вред.
   - А ты болтушка.
   - Есть немного. Тебе лучше?
   - Пожалуй. Спасибо.
   - На здоровье.
   - А чего ты звонишь?
   - Чтобы поздравить.
   - С чем это меня сейчас можно поздравить? С очередным криминалом? Что
там у нас - убитые, раненые?
   - Не заводись. У меня хорошая новость.
   - ?
   - Готовы документы на усыновление. Через неделю можно  будет  забрать
мальчика.
   - Геночка, милый... Что же ты молчишь?
   - Я не молчу. Ты счастлива?
   - Не знаю. Я так ждала этого...
   - Перестань, Лена, не реви. Вот черт! Ну что ты, в  самом  деле?  Все
будет хорошо. Слышишь?
   - Да. Спасибо. Я знаю,  все  будет  хорошо.  Просто  очень  давно  не
случалось ничего хорошего. Я отвыкла.
   - Привыкай. Не раскисай, Лена. Ладно?
   - Ладно.
   - Вот Маринка тоже тебя поздравляет. И Костю.
   - Передай спасибо.
   - Передам. Ну все, спокойной ночи.
   - Подожди. Ген, у меня еще одна просьба...
   - - Все, что хочешь...
   - Я хочу выкупить "Сибирь".
   - Разумеется. Я сам проведу переговоры с наследниками.
   - Мой долг тебе все больше.
   - Что есть, то есть. Целую.
   - И я;

***

   Юра все еще без сознания. Мне снова позволили посмотреть на  него.  Я
смотрела и смотрела. А он лежал беспомощный и равнодушный. И мог умереть
каждую минуту. Он такой молодой, в его жизни еще ничего не было.  Он  не
должен умереть.
   Но если это случится...
   В больницу меня возил Вадим. Олега нет в городе.
   Он занимается поисками Влада.
   Мне сказал об этом Костя, перед тем как уехать на работу.
   - Милиция, конечно, что-то делает. Но и мы тоже.
   Костя разглаживал кончиками пальцев складочку у  меня  меж  бровей  и
задумчиво смотрел мне в глаза.
   - Не знаю, чего я боюсь больше: что Влад будет охотиться за тобой или
что ты будешь охотиться за ним.
   Его глаза были близко-близко, и я поняла, что он не шутил, и не стала
делать вид, что не поняла его слов.
   Эти месяцы и ему добавили морщин, но никогда прежде он не был так мил
и близок мне. Я обняла своего мужа.
   - Человек не может любить сильнее, чем я люблю тебя.
   Костя беспомощно опустил ресницы, на щеках вспыхнул  слабый  румянец.
Но тревога не ушла из его глаз.
   Его поцелуй был нежным и обреченным. Бедный мой муж! Нет  покоя  моей
душе.

***

   - Мама!
   Я снова просыпаюсь среди ночи от тихого зова.  Знаю,  что  больше  не
засну. Вылезаю из-под одеяла, в; темноте,  стараясь  ничего  не  задеть,
выбираюсь из комнаты.
   Я  еще  не  привыкла  к  расположению  предметов  в  ней.  На  пороге
задерживаюсь, прислушиваюсь к ровному сопению Кости  и  выскальзываю  за
дверь.
   По лестнице спускаюсь уже смелее. В доме мы с  Костей  одни.  Но  это
только сегодня.
   Завтра приезжает наш сын. И в доме появятся новые люди. Домработница,
охранник. Но не няня. Няни не будет.
   Мое переселение в "домушку"  произошло  самым  естественным  образом.
Ребенок не должен жить в загазованной части города.
   В кухне, не зажигая света, просовываю руку в  свой  тайник  и  достаю
сигареты.
   Открываю створку окна, сажусь на подоконник и закуриваю.
   Ночь ясная и почти теплая, хотя на дворе начало сентября. Или  именно
поэтому. Бабье лето.
   У самого моего окна дерево.  Если  протянуть  руку,  можно  коснуться
ветвей с остатками листьев. Днем листья желтые, ночью - черные.
   Уже  несколько  ночей  я  курю  у  раскрытого  окна   и   смотрю   на
дерево-растрепку.
   Я стараюсь не вспоминать. Жду, что вспыхнет  свет  и  знакомый  голос
произнесет сакраментальное:
   - Курить вредно для здоровья. Курить по ночам - преступление!
   И можно будет вступить в дискуссию по поводу  курения  и  убежать  от
воспоминаний.
   Воспоминания. Они преследуют меня, досаждают,  отравляют  каждый  час
жизни, вламываются в  сознание,  бессистемные,  тяжкие,  радостные,  вне
всякой хронологии  и  повода,  возникающие  в  мозгу  и  перед  глазами,
требующие осмысления и признания.
   Воспоминания мучат и радуют меня. Я знаю, что не смогу жить, пока  не
покончу с воспоминаниями, не освобожусь от них...

***

   Влада видели в Рижском аэропорту.