Лялька. Я  не  видела  ее,
просто ощущала присутствие. Она была рядом и была грустна. И я почему-то
знала, что ее печалит мое состояние.
   Юра вошел в комнату, и я попросила горячего чая с лимоном.
   Он просиял и, изо всех сил кивая, кинулся выполнять просьбу.
   Я выпила чай и откинулась на  подушки,  испытывая  слабость.  На  лбу
выступила испарина.
   - Юра, сколько дней я в постели?
   - Сегодня шестой.
   - Дай мне телефон.
   Я поговорила с Танькой. Она все знала и ревела белугой,  но  пыталась
утешать меня.
   - Я тебе звоню, звоню! Каждый день! И девчонки. Мы все с ума  сходим.
Лялька, ой, горюшко, девочка моя, племяшечка, кровинушка... И ты... Я не
знала, что  думать.  Ни  Юра,  ни  Костя  ничего  не  говорят.  Я  Пашке
телеграмму дала. И плачу, плачу. Вдруг ты тоже... Ой, Лена, Леночка, что
же это? Она ж мне двух недель нет, как звонила. Только  и  сказала,  что
нездоровится, отдохнуть надо. А что так-то плохо... Не  сказала  ничего.
Ты-то как? Держишься?
   - Держусь. Я вот чего хотела-то...
   Мы обо всем договорились. С этого момента у меня появилась цель.
   Я встала, борясь с головокружением, на дрожащих ногах  отправилась  в
ванную.
   Из зеркала на меня смотрело чужое измученное лицо.
   Я заставила себя есть и ходить по квартире. Сидя  на  кухне  напротив
Кости, поужинала с ним вместе. Он сиял.  А  когда  я  спросила  о  делах
фирмы, он вдруг часто заморгал и уткнулся  горячим  лицом  в  мою  руку,
лежащую на столе.
   К вечеру я очень устала. Может быть, поэтому мне  удалось  уснуть.  И
снова мне приснилась Лялька.
   Тихий свет ласкал мою измученную душу, ободряя меня, призывая жить.
   А наутро я сделала небольшую зарядку (после чего  пришлось  полчасика
полежать), позавтракала и села за компьютер. На много меня  не  хватило,
но жизнь возвращалась ко мне.

Девятый день

   В то утро я встала, приняла душ, позавтракала и позвала Юру.
   - Юрочка, возьми список, купи фруктов.
   - Я позвоню Олегу. Он пришлет кого-нибудь.
   - Не надо. Быстренько сбегай, купи на базарчике  у  универсама.  А  я
немного приберу у себя. За полчаса со мной ничего не случится.
   Юра поколебался, но ушел. Я сняла  с  гвоздика  в  прихожей  ключ  и,
осторожно выскользнув из  квартиры,  поднялась  на  верхний  этаж.  Ключ
подошел к двери одной из квартир. Ее хозяин, художник Шатров,  уехал  на
этюды в Среднюю Азию и оставил мне ключи.
   Я прошла через большую светлую комнату к  маленькой  резной  двери  в
углу противоположной стены.
   От этой двери у меня тоже был ключ.  За  дверью  открылась  лестница,
ведущая на чердак, где у Шатрова оборудована мастерская.
   Закрывая по дороге все двери, я миновала мастерскую  и  через  другую
дверь попала на лестничную клетку в соседнем подъезде.
   В этом подъезде вахтера не было, и я, никого  не  встретив,  покинула
дом.

***

   "Господи! - взмолилась я, глядя на скорбный лик  Христа.  -  Господи,
помоги мне, дай мне простить себя, дай поверить, что моя дочь упокоилась
с миром".
   Почему, ну почему я не умею молиться? Меня с детства учили никого  ни
о чем не просить, справляться самой, жить по собственным силам.
   Я так и жила. Сейчас моих сил не хватает. Я прибегаю к твоей  помощи.
Господи!
   Ласковые руки обнимают меня сзади. Мы с матушкой  Ларисой  выходим  в
старый парк, садимся на скамейку.
   Тянется разговор,  вроде  бы  ни  о  чем:  о  здоровье,  о  детях,  о
каждодневных незначительных новостях.
   На самом деле мы говорим о другом. Я  жалуюсь  на  нестерпимую  боль,
Лариса сочувствует, жалеет, утешает. Слов вроде бы  не  произнесено,  но
мне становится чуточку легче.
   И тут Лариса говорит:
   - А ведь она была здесь. Твоя Лялька. Пришла  после  заутрени,  нашла
меня. Я ее сразу даже не узнала. А ведь видела не так давно. Она  всегда
на день ангела причащается. За месяц с небольшим она постарела на десять
лет. Похудела, подурнела.
   - Ляленька, ты не больная ли? - спрашиваю.
   - Прихватило меня, тетя Лариса.
   - Ты у врача была?
   - Да что врачи? Врут все.  Я  за  здоровьем  следила  всегда,  каждые
полгода анализы сдавала, а она ухудшение  пропустила  и  не  признается.
Твердит, что ничего страшного. Хорошо, Миша другого врача нашел.  Теперь
после обследования лечить начнут.
   - Дай Бог! Ляленька, хочешь, дядя Коля "во здравие" отслужит?
   - Хочу. Спасибо вам. И еще знаешь, я с Акулькой помирилась.
   - Слава Богу!
   - Ой, а я-то как рада! Мы встретились, обнялись.
   Она совсем не сердится. Уже звонила мне. У меня в последнее время сил
нет бегать, как раньше, я лежу и вспоминаю. Как мы с  Акулькой  жили.  Я
отца почти не знала, его вечно дома не было. Мы все вдвоем. Везде.
   У меня было самое счастливое детство, самая лучшая мама. А потом отец
мне сказал... Я убежала в Бронницы и два дня ревела в  бабушкином  доме.
Потом решила домой ехать, соскучилась по ней. Выхожу, а она на  крылечке
сидит. Тоже два дня просидела. Я сейчас болею  и  думаю  -  это  мне  за
грехи. Два греха на мне: мать и дети.  Три  аборта.  Первый  сразу,  как
замуж вышла. Миша говорит: "Что же, мы еще  не  пожили,  я  на  тебя  не
налюбовался..." А потом уж сама.  Бизнес,  бизнес.  Думала,  потом,  еще
молодая. Да вот уж пятый год не беременею. Не поверишь -  радовалась.  А
мама...
   Я приехала у нее денег просить, а она не дает. "Подожди, - говорит, -
несколько месяцев, я дачу продам". Я  требую.  Она  уперлась.  Я  просто
озверела.
   Она мне никогда не отказывала. Ну я и сказала ей те гадкие слова.  Не
знаю, как я могла. Она вся побелела и спокойно так говорит:  "Уходи".  И
все. Ты ведь знаешь, чем  я  ее  попрекнула,  как  язык-то  мой  поганый
повернулся, но где-то месяца через полтора  позвонил  Яковлев,  говорит,
мать согласна дачу продать.  Но  я  уже  вроде  перекрутилась.  С  Мишей
посоветовалась.
   Он говорит: "Дорого яичко к светлому дню. А сейчас нам от нее  ничего
не нужно". Потом вдруг приглашение на свадьбу.  Кто?  Что?  Миша  узнал.
Какой-то уголовник, только что из тюрьмы. Я хотела поехать  на  свадьбу.
Миша не разрешил. Говорит: "Я съезжу, посмотрю. Если бы  ей  твой  совет
был нужен, она бы его спросила".
   Так и все. Привыкла. Жила. Вроде счастлива. А душу свербило: как  моя
Акулька? Теперь все будет хорошо.

Девятый день
(продолжение)

   - Алло?
   - Марина, здравствуй. Я тебя не разбудила?
   - Нет. Ты как?
   - Спасибо, выжила. Твой муж дома?
   - Дома. Позвать?
   - Если можно.
   - Нужно. Он там с Сашкой физику делает. Ты очень вовремя, пока у  них
до смертоубийства не дошло.
   - А почему бы тебе самой Саше не  помочь?  Ты  ведь,  помнится,  МИФИ
заканчивала.
   - Так всегда и бывает. Но сегодня папочка устроил родительский  день.
Вернее, вечер. Катьку он уже полностью воспитал. Она  добровольно  спать
легла в семь часов. Сейчас завершает  воспитание  Сашки.  И  образование
заодно.
   Судя по голосу, Марина была на  пределе,  а  ее  семейная  жизнь  под
угрозой.
   - Ну позови мне его.
   - Гена! Тебя к телефону. Лена, я твоя должница. - И негромко,  совсем
другим тоном:
   - Я хочу, чтоб ты знала. Нам с Генкой очень жалко  Лялю.  И  еще.  Ты
можешь рассчитывать на нас во всем.
   - Я знаю. Спасибо.
   Я успела проглотить комок в горле до того, как услышала мужской голос
с остатками гнева:
   - Слушаю.
   - Привет, Макаренко!
   - Привет. Маринка совершенно распустила ребят. Не представляю, что из
них вырастет.
   - И не надо. Поживем - увидим. Но что-то подсказывает мне - все у них
будет хорошо. Да и как иначе? Оба - твоя копия.
   Генка попался на лесть, как и всякий мужчина.  Он  перестал  пыхтеть,
успокоился и повеселел.
   - Ты чего звонишь ночью? Не спится?
   - Еще и не ложилась.
   - Ах да. Сегодня же English club. - Он хихикнул - По этому  поводу  и
звоню.
   - Забавно было?
   - Как всегда.
   - Значит, забавно. А что наш клиент? Кормилец был прав?
   - Как всегда, - повторила я.
   Генка обеспокоенно спросил:
   - Лена! Ты в порядке?
   - Да. Я звоню по делу.
   - Так давай.
   - Ты что-нибудь о продаже "Сибири" слышал?
   - Краем уха. Лялька отказалась.
   - А Миша продает...
   - С чего ты взяла?
   Я кратко пересказала подслушанный в клубе диалог. Яковлев  молчал.  Я
терпеливо ждала.
   - Интересно... - раздумчиво протянул мой собеседник и повторил:
   - Интересно.
   - О чем ты?
   - Вот что. Я с утра кое с кем переговорю, а потом к тебе приеду.  Ну,
скажем, часам к двум. Заодно и пообедаю. Ты бы могла приготовить грибную
лапшу?
   Только не покупную, а домашнюю. И голубцы...

***

   Разговор под пальмой не шел у меня из головы.
   Сама не понимая зачем, разыскала сумку, в которую, уходя  с  поминок,
переложила ампулку. Ампулка оказалась на месте - в маленьком  карманчике
под "молнией".
   Я долго рассматривала под  настольной  лампой  стеклянный  цилиндрик,
разбирала надпись на нем. Название лекарства мне ни о чем не говорило. Я
переписала его на бумажку. Ампулку положила в коробочку из-под  сережек,
которые ношу чаще всего, и убрала в шкатулку с драгоценностями,  радуясь
тому, что господин Скоробогатов все еще не вернулся из  клуба  и  некому
задавать мне вопросы.
   Юра позвал меня на кухню пить чай. Я  отказалась,  но  он  все  равно
принес чашку свежезаваренного чая с лимоном.
   - Спасибо. Что-то я сегодня устала.
   - Как Илья Муромец.
   Я удивленно смотрела на Юру. Что-то я не помню, чтобы он рассуждал на
отвлеченные темы. Да еще с привлечением фольклора.
   А Юра, продолжая меня удивлять, развил свою мысль:
   - Он тридцать три года просидел на печи - и сразу  на  подвиг.  И  вы
девять дней из дома не выходили, а потом сразу на подвиг.
   Повернулся и вышел из комнаты. Вот так.
   Юра совершенно прав. Взрыв  энергии,  сменивший  полный  упадок  сил,
выглядит болезненным. Похоже на истерику.
   Чай  горячий,  сладкий,  необычайно   вкусный.   Выпила   я   его   с
удовольствием, но беспокойство не отпустило меня.
   И снова в моих руках телефон.
   - Вас слушают очень внимательно.
   - Здравствуй, Андрюша.
   - Тетя Лена, ты как? Мать сказала про Лялю. Я поверить не могу. Мы  с
ней пару месяцев назад в театре встретились. Она нас  с  Иркой  в  буфет
сводила.
   Шампанское, мороженое, шоколад. Она была такая, как всегда: красивая,
веселая. Так жалко...
   - Я знаю, Андрюша. Спасибо.
   - Ты как? Мать говорила, заболела. Сейчас лучше?
   - Лучше.
   - Хочешь, мы с Танюшкой приедем?
   - Хочу. В пятницу на дачу. Ладно?
   - Ага. На все выходные.
   - Мама не спит?
   - Не знаю. Подожди, я посмотрю.
   - Алло? - Хриплый со сна голос.
   - Лидунь, прости. Я тебя разбудила?
   - Не бухти. Я рада тебя слышать. Как доехала?
   Костя бушевал?
   - Не очень. Лидунь, что это за лекарство?
   Я по слогам прочитала название. Лидуня переспросила. Я прочитала  еще
раз.
   - Нет, Лен, я его не знаю. Даже никогда не слышала. Завтра  спрошу  у
заведующей.

***

   Кости все не было. Я переоделась ко сну, но не ложилась.
   Смерть дочери вызвала  во  мне  болезненное  неприятие.  Я  не  могла
смириться с  произошедшим,  не  могла  поверить,  что  молодая  здоровая
женщина буквально сгорела от неожиданной болезни.  А  потом  ее  тело  с
какой-то неприличной поспешностью было доставлено в  крематорий,  и  там
оно сгорело, оставив лишь горсточку пепла.
   Сгорела, сгорела, моя дочка сгорела...
   Очень хотелось позвонить Леве Бронштейну. Он  вполне  мог  знать  это
лекарство. Я помаялась, побродила по квартире, но решила отложить звонок
на утро.
   Костя  пришел,  когда  я  уже  лежала  в  постели.  Дохнув  коньяком,
поцеловал меня в висок.
   - Костя, Лялькин бизнес чего-то стоит?
   - Немало.
   - Все достанется Мише?
   - Конечно.
   - Когда он сможет продать "Сибирь"?
   - А зачем ему продавать?
   - Ну, если захочет...
   - Сразу, как вступит в права наследства.
   - Это быстро?
   - По-разному. Думаю, в данном случае около месяца.
   - А можно затормозить?
   - Если нужно.
   - Ты можешь?
   - Понадобится - скажи.
   - Считай, сказала. Пусть он вступает в свои права максимально долго.

***

   - Лева, здравствуйте. Это Скоробогатова.
   - Здравствуйте, Лена. Я вам звонил. Вы в курсе?
   - Спасибо.
   - Рад быть полезным. Как дела у вашей дочки?
   - Она умерла.
   - Печально. Примите мои соболезнования. Как это случилось?
   - Сразу. В заключении врача - сердечная недостаточность.
   - Правда? Странно... И вскрытие подтвердило?
   - Его не делали.
   - Почему?
   - Не знаю. Так зять решил. Ее кремировали.
   - Кремировали?
   Господи! Что он все переспрашивает? Тупой, что ли?
   - Лева, с этим уже все. Я просто не могу больше об этом  говорить.  И
думать.
   - Да, конечно. Простите.
   - Лева, вам известно такое лекарство?
   Я уже безо всякой бумажки, на память, выговорила трудное слово.
   - Нет. По названию похоже на синтетический наркотик.  Продиктуйте  по
латинским буквам, я попытаюсь узнать. Только я, к сожалению,  должен  на
неделю уехать из Москвы. По приезде сразу займусь. Вам не к спеху?
   Нет, мне не к спеху. Мне это вообще непонятно зачем  нужно.  Не  могу
объяснить, что меня беспокоит в этом лекарстве.
   Лялька так давно отдалилась от меня, что ее смерть никак не  повлияла
на внешнюю сторону моей жизни.
   Я сидела за компьютером, выезжала по делам, говорила по телефону.
   Костя обосновался в моей спальне. На все попытки его выдворить только
поднимал короткую черную бровь.
   Я жила обычной жизнью и вела себя как всегда.
   Но иногда, оставшись одна, я вынимала ампулку и подолгу  смотрела  на
нее.

***

   Женщина моих лет  что-то  писала  за  столом,  заваленным  карточками
больных, и не сразу подняла голову. Ее лицо было  спокойным  и  усталым.
Светлые,  небрежно  накрашенные  глаза  за   стеклами   очков   смотрели
равнодушно.
   - Талончик, - потребовала она.
   - Извините, но я хотела поговорить.
   - У меня прием, больные ждут, мне некогда разговаривать.
   - Я понимаю, но прошу  вас.  Это  не  долго,  всего  один  вопрос.  Я
высидела очередь и все равно не уйду.
   -  Давайте,   только   быстро,   -   неохотно   покорилась   женщина.
Чувствовалось, что у нее просто не осталось сил, чтобы  еще  и  спорить.
Она откинулась на спинку стула, но не выпустила из рук авторучку.
   - Вы помните Елену Сергеевну Троицкую?
   Лицо врача изменилось. Раньше оно  было  просто  недовольным,  теперь
излучало неприкрытую неприязнь.
   - Она больше не является моей пациенткой.
   - Это я знаю. Но хочу знать почему.
   - А вы, собственно, кто?
   - Меня тоже зовут Елена Сергеевна. Я мать Троицкой.
   - Вот оно что! Ваша дочь отказалась от моих услуг.
   Женщина обиженно поджала губы. Она все еще переживала ту историю.
   - Моя дочь как-то объяснила свой поступок?
   - Сказала, что я  недостаточно  компетентна.  А  было  так.  Троицкая
пришла ко мне с жалобами на ухудшение  состояния.  Я  назначила  обычную
серию  анализов.  Они  ничем  не  отличались  от   предыдущих,   обычная
послегепатитная печень в состоянии  ремиссии.  Больная  не  согласилась,
потребовала устроить ей консультацию.
   Я  не  видела  оснований.  Она  отправилась  к  заведующей,  устроила
скандал. А что, собственно, случилось?
   - Она умерла.
   Лицо напротив выразило непонимание:
   - От чего? Несчастный случай?
   - Нет. От рака печени.
   Врач решительно покачала головой и уверенно заявила:
   - Это невозможно. У нее не было рака печени. Ее печень была несколько
увеличена, и все. После желтухи ваша дочь очень  следила  за  собой.  Вы
можете взять в регистратуре ее карточку, там анализы за многие годы.
   Повторяю, ваша дочь очень следила за собой после желтухи.
   Она сняла очки, потерла указательным пальцем  переносицу,  помолчала,
усваивая новость. В ее поведении  не  чувствовалось  никакого  сомнения.
Женщина была уверена в своем диагнозе.
   - У вас есть результаты вскрытия?
   - Нет. Вскрытие не проводилось.
   На меня смотрели потрясенные близорукие глаза.
   Карточки в регистратуре не оказалось.
   - Где же она?
   Пожилая неторопливая регистраторша пожала плечами за разделяющим  нас
стеклом:
   - Наверное, дома. Многие так делают - берут домой и там хранят.

***

   В это утро Клара не выглядела утомленной и казалась  совсем  молодой.
Весь Лялькин персонал должен постоянно носить на  работе  что-нибудь  из
изделий народных  промыслов.  На  Кларе  красовался  потрясающий  жилет,
связанный крючком из ярко-красной блестящей пряжи.
   Мы сидели за столиком в маленьком полуподвальном кафе в самом  начале
Арбата. Работал кондиционер. Он и завешенные окна, расположенные  высоко
под потолком, создавали прохладу и полумрак.  На  каждом  столике  горел
небольшой светильник в форме свечи.
   Клара сразу и без вопросов согласилась встретиться со мной,  когда  я
позвонила.
   - Что вы сказали Михаилу Павловичу, когда отпрашивались?
   - Ничего. Я предупредила, что после  обеда  загляну  в  ателье-салон,
поинтересуюсь, как идет ремонт.
   - Хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы  Михаил  Павлович  знал  о  нашей
встрече. Если спросите: "Почему?" - отвечу, что не знаю.
   - Я понимаю. Вам просто не хочется осложнять отношения.
   - Может быть. Я вам благодарна, что вы пришли.
   - Не за что. Мне тоже хочется поговорить о Елене Сергеевне. Последние
два года мы проводили вместе много времени. Стали не то что  подружками,
но не чужими. Мне ее не хватает. С  ней  можно  было  разговаривать  обо
всем. Ее все интересовало, ей до всего было дело.
   - Клара, эта ее болезнь... Мне непонятно. Я видела ее за месяц  до...
Она ни на что не жаловалась, кроме усталости.
   Клара отпила глоток остывшего кофе и сделала знак официанту  принести
свежего. Ее манеры свидетельствовали о привычке к подобным местам.  А  я
бываю в ресторанах редко и чувствую себя не очень уверенно.
   Кофе показался мне горьким, и Я отставила чашечку, а теперь слизывала
с ложечки мороженое, запивая малиновым соком.
   Официант заменил Кларе чашку. Она отпила и оперлась локтями  о  стол.
Наши лица сблизились.
   - Я впервые о болезни услышала  от  Михаила  Павловича.  Он  сделался
озабоченным, по сто раз  на  дню  звонил,  спрашивал,  как  она,  просил
напомнить ей, чтобы пила травы.
   - Что за травы?
   - Да обычные. Что-то желчегонное. Кукурузные рыльца, что ли...
   Я кивнула; Лялька действительно пила травы. Она вообще любила  всякие
отвары и настои. Миша смеялся:
   "От Ляльки всегда пахнет травой, и мне снится, что я ночую в стогу".
   Мне было плохо. Клара тоже выглядела подавленной.
   - Дальше - больше. Однажды пришел расстроенный. Сказал, что  у  Елены
Сергеевны пожелтели белки глаз. В то утро и она расстроилась.  До  этого
вроде внимания не обращала, а тут притихла. Начала ладонь к правому боку
прижимать. А потом вообще  кошмар  начался.  Врачи,  целители,  бабки...
Елена Сергеевна сильно похудела. Михаил Павлович от нее ни на шаг.
   Я однажды случайно увидела. Он на коленях  перед  ее  креслом  стоит,
руки ей целует, плачет: "Ляленька, милая, как же я без тебя?"  Я  просто
обалдела. Зачем он так? Живую отпевает.
   У меня  по  щекам  потекли  слезы.  Клара  махнула  рукой  официанту,
заказала коньяк.
   Мы выпили. Клара достала  из  сумочки  пачку  бумажных  платков.  Она
аккуратно промокнула глаза, высморкалась. Я тоже  взяла  у  нее  платок,
вытерла лицо.
   Клара одобрительно кивнула.
   - Пойдемте отсюда. Курить хочется. Сядем где-нибудь в скверике.
   Мы расплатились  и  встали  из-за  стола.  Юра,  читающий  журнал  за
столиком у двери,  тоже  встал,  оставил  на  столе  деньги  за  кофе  и
присоединился к нам.
   Мы сели на скамейку в скверике во дворе одной  из  арбатских  улочек.
Юра со своим журналом устроился на  соседней.  Клара  размяла  сигарету,
чиркнула спичкой и, глубоко затянувшись, села, уперев локти в колени.  Я
ждала продолжения ее  рассказа,  но  не  торопила  ее,  давая  вспомнить