а статьи, все  злорадствовали  из-за  беды
Троицкого.
   Михаил  Павлович  пробыл  у  себя  около  часа.   Почти   все   время
разговаривал по телефону. Потом вызвал Ирку, велел ей собрать все газеты
и принести ему.
   Ирка подошла к начальнику отдела сбыта. Он вырезал заметку, сунул  ее
в карман. Ирка пошла дальше.
   Она всем показывала дыру в газете. Все смеялись. Многие тоже вырезали
заметку. Ирка свалила газеты на стул в углу кабинета шефа.
   Через некоторое время Троицкий, ссутулясь и втянув  голову  в  плечи,
пронесся к выходу и уехал.
   Все собрались и пошли толпой обедать, оставив одну Ирку на телефонах.
Она выла, но ей пообещали, что после обеда отпустят домой.
   Я вышла вместе со всеми и поехала к вам.

***

   Танька примчалась без звонка. Юра впускал ее, когда  явился  господин
Скоробогатов. Он  неодобрительно  посмотрел  на  потную,  с  выпученными
глазами Таньку,  перевел  на  меня  тот  же  неодобрительный  взгляд.  Я
поежилась.
   Взгляд переместился на Юру. Юра тихо слинял.
   Танька  неудовольствия   не   заметила.   По-родственному   обхватила
господина Скоробогатова  поперек  туловища,  потискала,  обмусолила  ему
лицо, оставляя следы оранжевой помады.
   Господин  Скоробогатов  с  неожиданным  подъемом  тоже  включился   в
церемонию приветствия и  потискал  Таньку,  звонко  чмокая  ее  румяное,
влажное от пота лицо.
   У меня засосало под ложечкой, а  Танька,  приняв  Костины  ласки  как
должное, скинула босоножки и поплыла в гостиную. Костя, не сводя с  меня
настороженного взгляда, легкими тычками направлял ее движение.
   На пороге гостиной он на миг отвлекся. Этого мне хватило. Я наступила
Таньке на ногу,  она  вскинула  глаза,  я  прикусила  нижнюю  губу,  она
кивнула. Костя вернул нам свое внимание, мы смотрели в разные стороны.
   - Чему обязаны? - вежливо осведомился господин Скоробогатов у гостьи,
когда мы расселись в  гостиной  со  стаканами  холодного  пива.  Мы  все
предпочитаем отечественное  пиво.  Не  потому,  что  импортное  хуже,  а
потому, что нам нравится "Балтика".
   Я пила "первое", Костя и Танька - "шестое".
   - Чего это? - не поняла Танька.
   - Чему обязаны визитом?
   - Это  ты  спрашиваешь,  чего  я  пришла?  -  дошло  до  Таньки.  Она
неожиданно обиделась:
   - Меня-то Ленка позвала, а ты сам-то чего здесь?
   - А где ж мне быть? - притворился непонимающим господин Скоробогатов.
   - Как где? В "домушке", - прищурилась Танька.
   Меня мало волновала  их  перебранка.  Они  умели  остановиться  и  не
довести разговор до скандала. Я хотела знать, с  чем  пришла  Танька,  и
хотела знать, что в столь ранний час пригнало в  конюшню  кормильца.  Но
выяснять это надлежало с каждым индивидуально.
   Парочка  переместилась  на  кухню  и  начала  греметь  там,  открывая
холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать.  Плохо,  что  на
кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя  приволочет
гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.
   Потому что Юре питье не положено, а  мне  сроду  не  выпить  столько,
чтобы их догнать.
   Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку
охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в  тот  момент,  когда  они
открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:
   - Тань, а ты не из-за статьи прибежала?
   - Из-за какой?
   Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки,  святая  простота.  Знаю,
что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.
   - А ты сегодняшнюю молодежку не читала?
   - Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.
   - Значит, этого не видела?
   Костя откуда-то из-под себя извлек газету.
   Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец,  прочла,
шевеля губами.
   "Не переигрывай, дуреха! - мысленно взмолилась я. -  Если  он  что-то
заподозрит, он меня запрет". :
   Но Танька была в образе и неподражаема.
   - Ты думаешь, это о Ляльке? - помолчав и поморгав  глазами,  спросила
она, сраженная наповал  собственной  догадливостью.  Ее  глаза  медленно
переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами.  Сейчас  Танька
не играла. Она приехала, чтобы  пролить  эти  слезы.  Присутствие  Кости
останавливало ее и заставляло крепиться.
   Я села рядом с Танькой. Мы держались за руки и  тихо  плакали.  Костя
расстроился.  Его  глаза  беспомощно  моргали,  уголки  губ   жалостливо
опустились. Он жалел нас, ужасно любил. И не верил ни на грош.
   - Значит, это не ты "одна из близких родственниц"? - спросил господин
Скоробогатов. Он мучился, не смел на нас взглянуть, но все-таки спросил.
Вот характер! Я в очередной раз возгордилась мужем.
   - Нет, Костенька,  это  не  я,  -  честно  ответила  Танька.  -  Я  и
журналистов-то никаких не знаю.
   - И не ты? - зачем-то спросил Костя меня. Он явно не  рассчитывал  на
ответ. Я и не ответила.
   Мы выпили вкусной  холодной  водки  не  чокаясь  и  поели,  молча,  с
неожиданным аппетитом. И еще выпили.  Все  молчали  и  чувствовали  себя
неловко.
   Костя мешал нам и знал это, но какое-то время вредничал. Потом встал:
   - Ну ладно, девки, гуляйте одни. Я поеду, имение посмотрю.
   Он не выглядел обиженным. Я точно знала: он  не  обижен.  Мой  муж  -
чуткий человек. Он понимает,  что  сейчас  нам  с  Танькой  надо  побыть
вдвоем.
   Мы проводили Костю до дверей. Танька обняла его и ушла. Я заглянула в
синие тревожные глаза:
   - Приходи ночевать, ладно? Мне без тебя плохо.
   Он кивнул и поцеловал меня. Я закрыла за ним дверь и вдруг вспомнила,
что он не вызвал машину. Я бросилась к окну, выходящему на подъезд.
   Костя садился в свою машину. Значит, он заскочил домой ненадолго и не
отпускал Вадима. У него еще есть дела, он приходил просто посмотреть  на
меня.
   Танька мыла посуду. Я взяла полотенце и, встав с  ней  рядом,  начала
вытирать.
   Когда посуда была расставлена по местам, стол вытерт, а пол подметен,
Танька вышла и вернулась со своей сумкой. Она достала пачку  сигарет  и,
показав глазами в сторону коридора, спросила, имея в виду Юру:
   - Заложит?
   Я отрицательно качнула головой, закрыла дверь, мы сели  у  раскрытого
окна и закурили.
   Мы обе были настолько  зажаты,  что  алкоголь  не  произвел  никакого
действия.
   - Я правда не видела газету утром. Я ее и вообще-то  каждый  день  не
читаю. Выписываю по привычке. Чтоб бумага в доме была. Ну так вот. Ларек
я открыла в девять. Торговля шла ни шатко ни валко, но не  прекращалась.
Я на полчаса закрывалась поесть.
   Потом еще поторговала.  Потом  около  меня  остановились  две  тетки,
начали выбирать мясную гастрономию.
   Я таких не люблю. Все перелапают, обхают и если купят, то на копейку.
Не покупатели; а, как у нас один парень говорит, экскурсанты.
   Я ждала, когда они наиграются, и мысленно кляла их на чем свет стоит,
но пока молчала, сдерживалась.
   Вдруг тетки разлетелись в разные стороны, а передо  мной  Миша!  Прям
как чертик из табакерки! Я  его  сначала  не  узнала.  Он  всегда  такой
чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!
   Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.
   -  А  тут   прямо   фурий   злобный!   Весь   потный,   распатланный,
расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и
слюни.
   "Ты что, сука старая, охренела?"
   Я и впрямь "охренела". Со мной так еще никто не разговаривал.  Я  его
за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе  за
спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки  глаза
вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они  носы
сплющили, смотрят.
   Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется,
в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.
   "Уходи, Миша. Я в газету не писала.  И  говорить  с  тобой  не  хочу.
Уходи. Я охрану позову".
   Ее звали Роза,  в  честь  Розы  Люксембург.  Хотя  теперь,  когда  ей
исполнилось пятьдесят лет, чаще ее  называли  Роза  Дмитриевна.  Или  по
прозвищу - Королева бензоколонок. Именно так,  во  множественном  числе.
Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И  не
только. А начинала свой жизненный путь она  в  светлом  социалистическом
прошлом   в   качестве   оператора   бензоколонки.    Которую    успешно
приватизировала. Ну и пошло-поехало.
   Сейчас Роза Дмитриевна сидит в плюшевом кресле в офисе фонда  и  пьет
кофе с коньяком. Она принесла  чек  на  очередной  взнос,  передала  его
бухгалтеру и зашла  навестить  меня.  А  я  решила,  что  она  заслужила
рюмочку.
   Мне симпатична эта приземистая толстушка с разлохмаченной "химией" на
крупной голове и выщипанными в ниточку бровями над  веселыми  маленькими
глазками. У нее широкий улыбающийся рот и громкий голос.
   Роза Дмитриевна одной из первых поддержала  идею  фонда  и  регулярно
переводит нам деньги. Два ее сына заняты в материнском бизнесе. Про мужа
известно только, что он есть.
   Сейчас моя гостья  неожиданно  заговорила  именно  о  муже.  Вертя  в
толстых  коротких  пальцах,  унизанных  массивными   перстнями,   чайную
ложечку, она сокрушалась:
   - Вы слышали? Где-то с месяц назад умерла  женщина,  владевшая  сетью
надомниц. Они вязали, вышивали, плели  кружева  и  еще  что-то.  Короче,
народные промыслы. Всю продукцию реализовывали через лотки на нескольких
рынках и ателье-салон. Не золотое дно, но бизнес достойный. Она умерла в
одночасье, и сразу пошел слух, что муж дело продает. А на днях в  газете
намек, мол, похоже, не сама она умерла... Понимаете?
   Кому ее смерть выгодна? Наследникам. А наследник всего - муж.
   Роза Дмитриевна покачала головой в  тяжком  раздумье  и  налила  себе
коньяку.
   - Я ведь тоже замужем. И ему мои дела не по нутру. Вышел  на  пенсию,
продал квартиру, которая от матери досталась, купил дом в деревне. Живет
один, ко мне не едет. Вот я и думаю: помру, все прахом пустит.
   А отписывать ребятам не могу, не по-нашему это, не  по-православному,
раз муж есть...
   Роза Дмитриевна действительно была огорчена, почему и  откровенничала
со мной. Кроме того, мы были знакомы меньше двух лет, она знала  меня  в
качестве жены Скоробогатова, и  только.  О  моей  связи  с  героиней  ее
рассказа она и не подозревала.
   Выпив  очередную  рюмку.  Роза  Дмитриевна  закурила  длинную  черную
сигарету и, вдруг хмыкнув, завершила повествование:
   - Сегодня встретила я этого мужа. Троицкий его фамилия.  Мы  знакомы,
не так чтобы очень близко, но там-сям встречались.  Ну  другой  человек.
Словно его через стиральную машину пропустили: весь мятый и  полинявший.
Встретились мы в банке. Стояли у соседних окошек.  Я  на  него  невольно
пару раз глянула. Он, видно, мой взгляд  перехватил.  Догнал  у  дверей,
загородил дорогу, от злости весь дрожит.
   "Что вы, госпожа Самойлова, на меня таращитесь?
   Думаете, я жену убил?"
   Не знаю, что на  меня  нашло.  Посмотрела  я  ему  прямо  в  глаза  и
спрашиваю:
   "А ты убил?"
   Он вздрогнул, глаза в сторону метнулись, он  задом  дверь  толкнул  и
выскочил.
   Я плюхнулась на ближайший стул. Сижу, а между  лопаток  струйка  пота
течет, течет...
   Роза Дмитриевна залпом выпила новую порцию коньяка. Было заметно, что
ее отпустило. Дама развеселилась. Увидев входящего Юру, нагнулась ко мне
и заговорщицки зашептала:
   - Какой у тебя мальчишечка славный. Уступишь мне, а?
   Я покачала  головой.  Захмелевшая  бизнес-вумен  огорченно  похлопала
коротенькими, густо накрашенными ресничками и предложила:
   - Не хочешь отдавать, давай меняться. У меня знаешь какой  красавчик?
Хочешь, позову?

***

   Я не сразу решила, стоит ли мне  звонить  репортерше.  Позвонила,  не
будучи уверена, что поступаю правильно.
   Она  показалась  мне  озабоченной,  когда,  выслушав   мою   неловкую
благодарность, негромко заметила:
   -  Елена  Сергеевна,  боюсь,  что   вы   можете   пожалеть   о   моем
вмешательстве.
   - Что случилось?
   - Пока ничего. Но шеф-редактор рубрики нехорошо обрадовался  теме.  А
он у нас, как бы это попонятней сказать.., борзый очень.
   Прошло несколько дней, и стало ясно, что она имела в виду.
   Статья называлась "Кошелек или жизнь". В  ней  описывалось  несколько
неясных случаев смерти богатых москвичей.  В  частности,  скоропостижная
кончина  владелицы  "Сибири".  Была  приведена  беседа  с  соседкой   по
подъезду, не устававшей  удивляться  обстоятельствам  смерти  и  похорон
предпринимательницы.

***

   Дом малютки ремонтировали югославы. Молчаливые  черноволосые  мужчины
прилежно и настойчиво, словно муравьи, копошились в комнатах, сновали по
коридорам.
   Детей на время ремонта не выселяли, просто переводили  из  комнаты  в
комнату.  Сначала  мебель  перетаскивал  персонал,  состоящий   на   сто
процентов из женщин, потом строители стали это делать сами.
   Я ходила по дому с прорабом, проверяя качество  и  объем  выполненных
работ. Ремонт оплачивал фонд.
   Закончив дела, я зашла в бухгалтерию.
   Марина вместе с пожилой женщиной склонились над  заваленным  бумагами
столом.
   "Им нужен компьютер", - подумала я  и  сделала  очередную  пометку  в
записной книжке.
   - Я закончила, можно  ехать.  -  Я  стояла  на  пороге  и  не  хотела
проходить в крошечную, душную комнату.
   Марина подняла золотоволосую голову:
   - Мне надо еще полчасика. Подожди в саду.
   Я кивнула и вышла в сад. До него у нас еще не дошли руки. Он довольно
большой, заросший и неопрятный. Листва уже побурела от  пыли.  Скамейка,
старая, давно не крашенная, но крепкая, стоит под тополем в  самой  гуще
кустов.
   Я пробираюсь к ней и сажусь, сбросив босоножки.
   Земля на вытоптанном кусочке травы перед скамейкой  теплая,  и  босые
ступни наслаждаются прикосновением к ней.
   Одиночество. Это именно то, в чем я нуждаюсь. Я позволила своему лицу
расслабиться,  скинув  ставшую  привычной   маску   спокойствия.   Какое
облегчение...   Уголки   рта   опускаются,   голова   повисает,    плечи
ссутуливаются.
   Голоса. Меня ищут. Я надеваю  босоножки,  провожу  платком  по  лицу,
руками взбиваю прическу.
   Марина тревожно заглядывает мне в лицо и, успокоенная, улыбается.  Со
мной все в порядке. Спокойное  приветливое  лицо,  прямая  спина,  гордо
откинутая голова, уверенные движения.
   Из машины я позвонила Милке на работу.
   - Эмилия Владиславовна приболела, - пробасила  трубка,  и  я  набрала
домашний номер.
   - Алло? - хрипло вопросили после пятого гудка.
   - Мил, ты чего, простыла?
   - Ага, ангина.
   - Навестить-то тебя можно?
   - Навести. Я не заразная.
   - Ладно. Сейчас приеду.
   - Выпить захвати. И поесть. А то Танька  мне  одно  молоко  и  бананы
покупает. Вычитала где-то, что при ангине полезна  банановая  диета.  На
мне проверяет, дура. А у меня за три дня уже хвост прорезался.
   Юра и Марина стараются не  смеяться  громко,  уважая  мои  чувства  к
Милке.
   Обобрав универсам и овощной рынок поблизости,  добираемся  до  родной
девятиэтажки.
   Юра провожает меня до Милкиной квартиры. Хотя  какой  от  него  толк,
если обе руки заняты пакетами. С другой стороны, пакеты  кому-то  носить
надо.
   Милка в длинном и, конечно же, красном халате  открывает  дверь.  Юра
опускает пакеты на пол в прихожей.
   - Отвезешь Марину и займи себя чем-нибудь пару часов. Поешь, что  ли,
где-нибудь...
   Мой  телохранитель  кивает,  выходит  и  остается  у  двери.   Милка,
покачивая головой и похмыкивая, запирает все замки и засовы. Юра  с  той
стороны толкает дверь плечом. Дверь сотрясается, но выдерживает.
   Милка показывает мне большой палец. Мы тащим пакеты на кухню.
   - Ты прости Юру,  -  говорю  я.  -  Он  действует  по  инструкции.  У
кормильца - паранойя.
   - Да нет, - серьезно  возражает  Милка,  -  твой  Скоробогатов  прав.
Береженого Бог бережет.
   - А ничего, что ты ходишь? Температура-то у тебя какая?
   - А... - беспечно машет рукой моя подруга. - Сейчас подносик создадим
да пойдем в комнату. Я лягу, и ты рядом. Жрать  хочется,  моченьки  нет.
Танька-стерва голодом морит. Я хотела Лидуню позвать, да  она  на  даче.
Правда, Лешка набивался.
   Она хохочет. Я тоже смеюсь.
   Без малого тридцать лет назад Лешка был Милкиным мужем.  Чуть  больше
полугода длился их брак.
   Жизнь у них не задалась с первого дня. Лешка -  удалой  лейтенант  из
"уголовки" - был горяч, ревнив и не слишком  образован.  Интеллигентная,
свободолюбивая умница Милка не долго терпела его  эскапады  и  отправила
"Отелло" восвояси.
   На этом их история кончилась. А через пять лет началась другая.
   Лидуня  окончила  медицинское  училище  и  работала   в   поликлинике
медсестрой. И вот однажды к ней в процедурный кабинет пришел парень. Они
долго приглядывались  друг  к  другу,  но  все-таки  вспомнили  о  своем
знакомстве.
   Выяснилось, что Лешка ушел из милиции  и,  вспомнив,  чему  учился  в
техникуме, устроился прорабом на стройку.
   За все пять лет после развода Милка с Лешкой ни разу  не  виделись  и
вообще не интересовались жизнью друг друга. И  все  равно,  когда  Лешка
начал ухаживать за Лидуней, та страшно переживала, не знала, как сказать
Милке, и для решительного разговора с ней брала с собой Таньку.
   Все это давно быльем поросло.  Лидуня  вырастила  из  Лешки  хорошего
мужа. Но всякий раз на общих праздниках подвыпившая  Милка  начинает  на
глазах у всех клеиться к Лешке.
   Лидуня делает вид, что ей это безразлично. Лешка крутится, как уж  на
сковородке, и смущается. Танька злится, а Милка радуется. Каюсь, я  тоже
веселюсь.
   Милка устроилась в подушках, хлопнула  рюмашечку  водочки  и  впилась
длинными желтоватыми зубами в изрядный кусок копченой курицы. Я очистила
яблоко, потом грушу, разрезала на кусочки, придвинула к Милке.
   Она благосклонно взглянула на меня и стала заедать  курицу  ломтиками
фруктов. Она так любит. Я принялась чистить апельсин.
   Милка запила  съеденное  томатным  соком  и  откинулась  на  подушки,
вытирая пальцы вафельным полотенцем.  Она  не  наелась,  просто  сделала
передышку. Ей хотелось поговорить.
   - Что ты затеяла? - спросила подруга прокурорским тоном.
   - Ты о чем это? - Я притворилась непонимающей, в лучших традициях  ее
постоянных клиентов.
   - Не дури! - прикрикнула Милка. - Газетка - твоих рук дело?
   Я кивнула, отпила пива и зажевала бутербродом с ветчиной.
   - Ешь с огурцом, - велела Милка.
   Я послушно откусила от огурца.  По-Милкиному,  ветчину  надо  есть  с
огурцом, паштет - с помидором.
   Ну и так далее, всего не упомнишь.
   - Зачем ты его дразнишь?
   - Ты сама сказала, что если он испугается, то может наделать ошибок и
выдать себя.
   - А он испугался?
   - Очень.
   - Плохо.
   - Почему?
   - Слишком напуганный человек становится опасным.
   - Или нет.
   - Или нет. Ты веришь, что он виновен в смерти Ляльки?
   - А ты?
   - Пожалуй.
   Она  помолчала,  потом   сделала   то,   что   было   ей   совершенно
несвойственно. Обняла меня и положила голову мне на плечо.
   - Я боюсь за тебя, Ленка. Держись от него подальше.
   "Ну уж дудки", - подумала я и кивнула Милке,  поглаживая  ладонью  ее
длинную худую спину.

***

   - Привет!
   - Привет! Ты откуда звонишь? Из Берлина?
   - Из дома.
   - Тогда чего ночью? Часовые пояса перепутал?
   - Да нет, я тебе с самого утра звоню. Как контору навестил.
   - А что случилось?
   - "Сибирь" покупает исключительно крутой пацан. Мой человек больше не
может тянуть процедуру вступления в наследство...
   - Что мне делать? Я не успеваю. Еще хотя бы пару недель...
   - Исключено. Дней пять - семь от силы.
   - Спасибо.
   - Не за что. Не знаю, что уж ты там задумала, но все  равно  -  удачи
тебе! Целую.
   - Я тебя тоже. Марине привет.

***

   - Господи! Как же я устала! - сказала Клара и вздохнула мне  прямо  в
ухо. Я немного отстранилась от телефона. - Он совсем  обезумел.  Готовит
фирму ч( продаже. На нас рычи