т   в   рот   кружок
сырокопченой колбасы и встает.
   - Ну, спасибо, девушки, за хлеб-соль. Пора и честь знать.
   И он укатился, погоняя перед  собой  захмелевшего  врача  и  Дениску,
обремененного полиэтиленовой сумкой, которую ему сунула у порога Лидуня.
   Танька пошла проводить соседку.
   Милка закурила новую сигарету. Лидуня и Лариса обновляют стол,  меняя
посуду и добавляя закусок.
   Я пытаюсь поменять положение тела и ору от боли.

***

   Наконец мы сели за стол. Танька разлила водку.
   - Ну, девки...
   Она произносит все положенные ритуальные слова.
   Мы выпили не чокаясь,  схватили  по  горстке  кутьи  и  все,  включая
Ларису, закурили. Хотя курящей у нас считается только Милка.
   Мы все родом из одного подъезда,  а  вернее,  из  одной  подмосковной
деревни, переселенной при наступлении Москвы на  пригороды.  Все  первые
восемь лет учились в одном классе, и  хотя  потом  у  каждой  была  своя
жизнь, связи мы не потеряли.
   В подъезде теперь живут только Танька и Милка.
   Танька живет в нашей квартире, куда ее Славик привел после свадьбы. А
Милка переехала в свою из двухкомнатной на втором этаже.
   Ее родители, выйдя на пенсию, возжелали жить  на  лоне  природы.  Они
нашли полдома в Кратове - со всеми  удобствами  и  садом-огородом.  Всех
прикопленных денег не хватало. Тогда они согласились обменяться с  одной
семьей, тоже из нашей деревни, в  которой  появился  еще  один  ребенок.
Разницы между стоимостью двухкомнатной и однокомнатной квартир как раз и
хватило, и Милкины родители уже лет пятнадцать наслаждаются природой,  а
она - свободой и одиночеством.
   Милка - единственная из нас, у кого есть и папа, и мама. У  Лидуни  и
Ларисы живы мамы, у Таньки - отец. У меня нет родителей очень давно.
   Видимо, поэтому всякий раз, когда меня по-настоящему прижмет, я иду к
девчонкам. Как сейчас.
   И снова раздается дверной звонок. Мы уже изрядно выпили и наплакались
и теперь, скорее улегшись, чем  усевшись  кто  где,  ведем  неторопливую
согласную беседу обо всем на свете.
   Танька чертыхается, нашаривает  тапочки  и,  приволакивая  отсиженную
ногу, тащится открывать.
   Разглядев визитера, весело кричит:
   - Ленка, иди посмотри, кто пришел!
   В дверном проеме зависла внушительная, до боли знакомая фигура. Юра.
   - Ну, заходи, - обреченно роняю я.
   - Кто там? - кричит Милка из комнаты.
   - Телохранитель, - веселится Танька, - нашел-таки!
   Милка образовалась в прихожей. Она кажется абсолютно трезвой,  только
глаза шало блестят да у прически эдакий особо залихватский вид.
   - Юрочка! - пропела она.  -  Ты  очень  хреновый  работник.  От  тебя
охраняемое тело сбежало.
   - Не уберег, - сокрушенно подтверждает Танька. - Накажут.
   Мрачное лицо парня залилось  краской,  он  ало  сверкнул  звероватыми
глазами.
   - Собирайтесь, Елена Сергеевна.
   Я киваю:
   - Сейчас, Юра. Только попрощаюсь.
   На кухне отдаю Таньке деньги, которые она потратила на стол.
   - Ты как? Ничего? - спрашивает Танька, убирая деньги. Она подает  мне
стакан ледяного кваса.
   - Ничего. Лучше, чем утром.
   - - Это потому, что поплакала.
   - Наверное.
   Квас кисло-сладкий, ядреный, от него ломит зубы.
   - Ух!
   Девчонки остаются у Таньки. За Лидуней и Ларисой после работы приедут
мужья, и они посидят все вместе.
   Мы долго целуемся под подозрительным взглядом Юры,  и  я  с  огромной
неохотой покидаю своих подруг.

***

   С Юрой за правым плечом выхожу из полутемного подъезда  и  щурюсь  от
яркого солнечного света.
   На улице самое начало того длительного периода времени, когда  летний
день переходит в вечер.
   Моя машина припаркована тут же, у самого подъезда.
   "Шестисотый"   "мерседес"   с   затемненными   стеклами   почтительно
рассматривает стайка разновозрастных аборигенов. Со  многими  из  них  я
знакома, поэтому отвешиваю общий поклон.
   Раздается приветливое разноголосое "здрасьте".
   Мое появление  в  широченном  байковом  халате  и  тапочках  видимого
удивления не вызывает.
   Похоже, народ решил, что у богатых свои причуды.
   Устроившись на заднем сиденье, я занялась ревизией своего  организма,
точнее, его физического и душевного состояния, сильно этим  увлеклась  и
не сразу заметила, что время поездки по  меньшей  мере  втрое  превышает
необходимое, чтобы добраться до моего дома.
   - Куда мы едем? - машинально спрашиваю я и тут же соображаю:
   - В "домушку"?
   Юра кивает. Ага, значит, он везет  меня  в  особняк  своего  хозяина,
любовно именуемый "домушкой".
   - Это Константин Владимирович догадался, где меня искать?
   Кивок.
   - И "мере" взять велел тоже он?
   Кивок.
   Я привыкла к подобной форме общения  и  не  раздражаюсь.  Большинство
наших диалогов выглядит именно  так:  я  задаю  вопрос,  кивок  -  "да",
движение плеча - "не знаю", движение головы - "нет".
   Так! Похоже, кормилец здорово разозлился. Прислал за мной ненавистный
"мере", велел везти в "домушку". Небось и Юру взгрел, вон  парень  какой
смурной. Жаль, конечно, безвинно пострадавшего, но другого выхода у меня
не было.
   Машина остановилась, и Юра не успел заглушить мотор,  как  дверца,  к
которой я прижималась плечом, резко распахивается, и я,  потеряв  опору,
лечу наружу, покорно готовясь к встрече с асфальтом.
   Все обошлось. В последний момент я ощущаю резкий рывок  и  оказываюсь
стоящей на ногах и прижатой к широкой мускулистой груди.
   Мужчина в спортивном костюме разжал державшие меня руки и,  не  глядя
на  меня,  направился  к  крыльцу  двухэтажного  кирпичного  строения  с
башенкой, балкончиками, балясинами, колоннами и прочими прибамбасами, то
есть к "домушке".
   Я, испытывая легкое головокружение,  плетусь  за  ним,  понимая,  что
сейчас получу по первое число, поскольку  волнение  спортивного  мужчины
достигло такой степени накала, что вынесло его навстречу моей машине,  и
это мне дорого обойдется.
   Проходя мимо придерживающего дверь мужчины, я ощущаю силу, излучаемую
его невысокой накачанной фигурой, и робко взглядываю ему в глаза.  Глаза
оказываются ярко-синими и выражают смешанную гамму чувств.  Мне  удается
выделить брезгливость, негодование и обожание.
   Чувства  легко  расшифровываются,  и  я  успокаиваюсь.   Брезгливость
относится к моему  халатно-нетрезвому  виду,  негодование  вызвано  моим
побегом, ну а обожание  -  это  именно  то  чувство,  которое  неизменно
испытывает ко мне мой муж.
   Итак, мой  муж  Константин  Владимирович  Скоробогатов  (фамилия  так
подходит ему, что похожа на прозвище) пропустил меня в дом  и  набрал  в
грудь воздуха, чтобы начать разнос.
   - Не сегодня. Костя, - говорю я,  и  он  выпускает  воздух,  согласно
кивая.  Он  вообще-то  человек  скорее  спокойный  и  ругается  не  ради
удовольствия, а для поддержания дисциплины.
   - Мне бы ванну. И пошли Юру за одеждой для меня. Пусть возьмет черный
пакет в шкафу и обязательно обувную коробку номер восемь. И  пожалуйста,
не волнуйся. Я помню о приеме и, поскольку дело есть дело, к девяти буду
готова.
   Костя смотрит на меня, и на  его  лице  и  в  потемневших  глазах  не
осталось ничего, кроме любви и сострадания. Он что-то виновато  бормочет
о том, как важно мое присутствие на сегодняшнем мероприятии.
   По всему видно, что ему хочется обнять меня, но я его не поощрила,  и
он не осмелился.
   Я лежу в ванне, согреваюсь в горячей душистой пене и слушаю, как  мой
муж топчется под дверью. Я не была бы против, если бы он  вошел,  но  не
могу заставить себя позвать его, а он не может заставить  себя  толкнуть
незапертую дверь ванной без моего зова.
   Так уж сложились наши отношения.

***

   К  девяти  часам,  когда  я  вхожу  в  зал,  где  происходит   прием,
большинство гостей уже съехались, а часть из  них  уже  и  попила-поела.
Мелькнуло  несколько  знакомых  лиц:  звезда  экрана,  эстрадная   дива,
пара-тройка заштатных халявщиков, кое-кто из бомонда,  депутат  Госдумы,
советник президента и толпа "новых русских", мужчин и женщин.
   С  телохранителями  в  зал   входить   не   принято,   но   господину
Скоробогатову никто не указ, и за моим правым плечом привычно маячит Юра
в вечернем костюме и с никаким выражением лица.
   Я перехватываю несколько удивленных взглядов.
   Это и понятно.  Я  не  большая  любительница  светских  тусовок,  мое
появление всегда неожиданно, сегодня же оно удивляет, особенно тех,  кто
в курсе моих дел. К счастью, таких не много.
   Ко мне пробирается  Катенька  Свирская,  в  прошлом  звезда  детского
кинематографа,  манекенщица  и  жена  полудюжины  знаменитых  мужей,   в
настоящем - непременный атрибут всех подобных мероприятий. Мы знакомы не
слишком близко, но она бросается ко мне, словно к лучшей подруге.
   - Леночка! - восклицает Катенька, и ее несколько поблекшее, но  умело
подретушированное лицо сияет  восторгом.  -  Какое  у  тебя  славненькое
личико! Слышала-слышала! Как Женева?
   - Полагаю, как всегда... - слегка пожимаю плечом. - В этот раз  я  ее
не видела. Аэропорт - клиника - аэропорт.
   Так, значит, мой отъезд не прошел незамеченным.
   И судя по тому, как  жадно  Катенькины  глазки  ощупывают  мое  лицо,
кто-то сомневается в официальной версии поездки.
   Ну что ж, смотри, Катенька, личико я себе подправила, и хоть обошлось
без  подтяжки,  все  остальные  процедуры  по  омолаживанию  сделаны   и
оплачены, можешь так и доложить.
   Но права будешь не ты, а тот, кто сомневается.
   Катенька  лепечет  что-то  завистливо-восхищенное  по  поводу   моего
строгого черного платья с длинными узкими рукавами и юбкой до  пола,  но
ее кто-то окликает, и она, извинившись, отходит. А  я  вижу  того,  ради
кого пришла.
   Господин Скоробогатов в смокинге - восхитительное зрелище; он один из
немногих, кто умеет и любит его носить. Большинство  мужчин  выглядят  в
смокинге нелепо, напоминая официантов.
   Я немного полюбовалась мужем, он почувствовал  мой  взгляд,  повернул
красиво причесанную голову и взмахом ресниц велел мне приблизиться. Я  с
готовностью повиновалась.
   Мой кормилец коротал время в обществе бокала  и  господина  с  ровным
пробором  в  рыжеватых  волосах  и  гладким,  невыразительным,  лишенным
возраста лицом.
   Смокинг господина на пару размеров велик ему в плечах и на три-четыре
мал в талии. В остальном же  производит  впечатление  вещи,  за  которую
уплачены немалые деньги.
   -  Дорогой,  -  ласково  приветствую  я   мужа,   -   сегодня   здесь
столпотворение, я уже боялась, что не найду тебя.
   - Это невозможно, - галантно отвечает мой муж и подносит к губам  мои
пальцы.
   Блеск  бриллиантов  моих   колец   отразился   в   глазах   Костиного
собеседника.  Лощеный  господин  лихорадочно  облизывает  губы.   "Какой
алчный", - отмечаю я про себя.
   - Познакомься с господином Борком  -  американским  предпринимателем.
Господин Борк, моя жена Елена.
   Я подала руку для рукопожатия,  но  господин  Борк,  склонив  пробор,
прижал к ней влажные губы.
   "Американец? Но это вряд ли..."
   - Рада познакомиться. Сегодня  здесь  собралось  блестящее  общество.
Надеюсь, вам нравится, - защебетала я, жеманно вытягивая губы  и  тараща
глаза. Скоробогатов легонько сжал мой локоть, призывая угомониться.
   "Не переигрывай", - приказал он глазами.
   "Как скажешь", - выразили покорность мои глаза и снова уставились  на
американца. Тот виновато улыбнулся:
   - Я сожалею, но очень мало знаю русский язык.
   Мужчины переходят на английский, я, как особа, языком  не  владеющая,
стою рядом, опершись  на  руку  мужа,  потягиваю  мартини,  лениво  вожу
глазами по публике.
   Англо-американский мистера Борка неплох, но изучался, судя по  всему,
где-то подо Львовом, хотя уловить это не просто, но ведь мне не  за  так
деньги платят.
   А Костя молодец! Акцент он, конечно,  не  уловил,  но  что-то  его  в
американском бизнесмене насторожило.
   А это что? О! Это растягивание звуков, такое  знакомое,  неистребимый
местечковый акцент, сохраняемый даже в  третьем  поколении.  О  нем  нам
рассказывала наша преподавательница  на  курсах  при  МИДе  милая  Софья
Абрамовна. Она же его нам и демонстрировала вместе с другими.
   Значит, мистер Борк сделал обрезание своей фамилии,  видимо,  потерял
"штейн". А зачем? Кому это мешает? Где? В Штатах? У нас?
   Без разницы. Мы с ним дел иметь не будем. Смена фамилии  и  отказ  от
корней могут быть вызваны безобидными причинами, а могут  и  серьезными.
Это не важно. Важно, что он пытается обмануть.
   Я сжимаю предплечье занятого беседой мужа и, когда он поворачивает ко
мне лицо, капризно заявляю:
   - Мне скучно. Ваши дела мне  ни  к  чему.  Я  предпочитаю  общение  с
соотечественниками на родном языке.
   Костины глаза вспыхивают и гаснут, он поглаживает мое плечо.
   - Ну хорошо. Ты иди общайся, а я закончу беседу и найду тебя.
   Я улыбаюсь раббе Боркштейну и иду общаться.
   Это одна часть моей работы в фирме мужа. Есть и другие.
   Покружив по  залу,  ответив  на  несколько  приветствий  и  счастливо
избежав необходимости  с  кем-либо  беседовать,  я  считаю  свою  миссию
выполненной.
   Приказав Юре взглядом не ходить за мной, я устраиваюсь в  уголке  под
пальмой в мягком  кресле,  которое  кто-то  повернул  спиной  к  залу  и
прислонил спинка к спинке к парному ему диванчику.
   Я  чувствую  себя  совершенно   обессиленной.   Сегодняшний   длинный
абсурдный день, все последние практически бессонные ночи  сломали  меня,
да к тому же выпитое за день. Я  сползаю  в  кресле,  вытягиваю  ноги  и
закрываю глаза.
   Похоже, я задремала - по крайней мере я не уловила, когда диванчик  у
меня за спиной был оккупирован,  и  возвращаюсь  к  действительности  не
сразу с началом беседы между двумя обладателями мужских голосов.
   Я хотела объявиться и попросить прощения за невольное подслушивание и
даже шевельнулась, но ушибленная часть  тела  ответила  болью.  Я  снова
сажусь поуютнее и остаюсь, позволяя себе полениться.
   - Не думаю, что Аркадьич нас кинул, - пропыхтел один.
   - Ну уж теперь что Бог даст, - вздохнул другой.
   - Да уж.
   Они помолчали. Начал тот, чей голос несколько выше:
   - Я только сегодня узнал про Троицкую.
   - Да, беда. Жаль бабу.
   - Еще как жаль! Эта женщина могла далеко пойти.
   - Так она многое и успела.
   - Ну еще бы, с ее-то связями.
   - Это ты о чем?
   - О ее матери.
   - А-а-а. Так Троицкая свою фирму открыла еще до  взлета  мамаши.  Она
сама.
   - Ну теперь Мишаня все в момент спустит.
   - Спустить не спустит, а продаст точно.
   - Есть кому?
   - - А то! Троицкая организовала сеть  вязальщиц-надомниц.  Их  у  нее
около тысячи. Лакомый кусочек.
   Ей предлагали хорошие бабки, в баксах, да  она  уперлась.  Но  теперь
Мишаня продаст. Арнольд говорил, дело на мази.
   - Кто покупатель?
   - Арнольд говорил, не то турок, не то афганец.
   - Им-то зачем вязальщицы?
   - Ты чего? Золотое дно. Сидят тетки по домам  за  закрытыми  дверями,
сколько их - неизвестно, что каждая делает -  тоже...  Может,  вяжут,  а
может, фасуют.
   - Чего фасуют?
   - А чего велят, то и фасуют. Хочешь, сухофрукты,  хочешь,  лекарства,
хочешь, патроны, а можно наркотики.
   - Ну?! Вот это да! Если так, то этой надомной сети цены нет.
   - Есть. Но очень большая.
   - Значит, Мишаня загребет.
   - Меньше, чем мог бы. Мишаня в цейтноте.
   Он где-то в Штатах бизнес зацепил, но партнер с  вложением  ждать  не
хочет. Мишане деньги срочно нужны.
   - Выходит, Мишане смерть жены на руку?
   - Выходит. Троицкая и слышать не хотела об отъезде.
   - Вишь ты как. Кому война, а кому мать родна.
   Ну что, пойдем добавим да по домам.
   - И то дело. С кем надо засветились, можно линять.
   Я выбралась из-под пальмы и сразу ощутила присутствие Юры  за  правым
плечом.
   - Домой.
   Я направляюсь к выходу. Все  мое  тело  опять  сотрясает  неудержимая
дрожь.
   Юра помогает мне сесть  в  машину  и,  едва  усевшись,  хватается  за
телефон:
   - Мы домой.
   Это он сообщил Вадиму - водителю и охраннику Кости.
   Молодец, службу знает. Я про Скоробогатова забыла.

За два месяца до...

   На тот момент времени обстоятельства моей жизни  выглядели  следующим
образом.
   Я сама зарабатывала себе на жизнь, жила в собственной квартире  и  не
давала абсолютно никому отчета в своих знакомствах и поступках.  Короче,
считала себя свободной и трепетно охраняла свою свободу.
   Должность моя в фирме господина Скоробогатова называлась, впрочем,  и
теперь   называется,   "референт",   я   возглавляю   группу    отличных
специалистов, которая именуется  у  нас  аналитической.  Периодически  я
возникаю в офисе, сея панику среди  секретарей  и  клерков.  Но  большую
часть времени провожу дома за компьютером,  чтением  крупнейших  мировых
газет,  финансовых  журналов,  написанием  аналитических  отчетов,  веду
телефонные разговоры, организовываю деловые  и  интимные  (не  путать  с
сексуальными) встречи и множество других дел.
   Кроме того,  я  неизменно  присутствовала  (и  присутствую)  на  всех
деловых встречах и  обедах  господина  Скоробогатова,  причем  иногда  в
качестве переводчицы, чаще же в  качестве  существа,  не  владеющего  ни
одним языком, включая родной. В таких случаях работали мои  глаза,  уши,
мозги.
   За все эти услуги я получала в фирме очень (ну просто очень)  хорошую
зарплату, позволяющую мне удовлетворять все  мои  не  такие  уж  большие
потребности.
   Господин Скоробогатов в качестве мужа возил меня за границу  работать
и отдыхать, сопровождал меня в гости, в театры и всюду,  куда  следовало
сопроводить.
   В качестве патрона Константин Владимирович был выше всяких похвал,  и
работать мне с ним нравилось.
   Правда, существовала еще одна обязанность, но она меня не тяготила, и
я даже немного печалилась, когда мне приходило в голову, что,  возможно,
эту обязанность со мной разделяют еще пара-тройка  девушек  в  офисе.  А
может, и нет. Поскольку  всякий  раз,  когда  дела  вынуждали  господина
Скоробогатова расстаться со мной на длительное  время,  при  встрече  он
вытворял такое, что невольно казалось - я единственная любовь  всей  его
жизни.
   Страшно хотелось в это поверить. Но я не могла  себе  позволить.  Мне
необходимо было сохранять внешнюю невозмутимость и внутреннюю стойкость.
   Такова особенность нашего брака.
   Беда в том,  что  мне  все  труднее  скрывать  истинное  отношение  к
моему.., господину Скоробогатову.
   Он же вел себя самым естественным образом: четко выдавал мне задания,
строго спрашивал, охотно хвалил, щедро оплачивал. Пока мы жили  в  одной
квартире, вносил свою долю в оплату счетов,  исправно  выполнял  мужскую
работу по дому.
   Построив "домушку", Костя предложил мне переехать с ним,  получив  же
решительный и безоговорочный отказ, взбесился, но не скандалил, а выехал
и стал жить один.
   Первый раз после разъезда навестил меня через месяц (к тому времени я
так соскучилась, что не смогла сдержать радости и бросилась ему на  шею,
целуя куда попало  и  повизгивая  от  восторга),  после  чего  появлялся
регулярно. И наши ночи были полны нежности, доверия и.., любви.
   Кажется, дело шло к тому, что  рано  или  поздно  я  бы  смирилась  и
переехала в "домушку", если бы...

***

   Лето началось бурно, и уже в  конце  мая  погода  стояла  такая,  как
обычно в июле. И тот день был тоже жаркий, безветренный и сухой.
   Именно  в  этот  день  один  из  виднейших  предпринимателей  столицы
хвастался новым загородным  домом,  пригласив  кучу  избранного  народа.
Естественно, я сопровождала моего "мистера Твистера" (владельца заводов,
газет, пароходов и пр.). На сей раз в качестве жены.
   Утром господин Скоробогатов заехал за мной. Он  выглядел  нарядным  в
легком светло-сером костюме и пестрой  рубашке  из  натурального  шелка.
Ворот рубашки был расстегнут, открывая стройную  загорелую  шею,  и  мне
расхотелось куда-либо ехать, а  захотелось  остаться  дома  и  сидет