мельчайшие подробности того времени.
   - Не знаю, может быть, вам это неприятно слышать, но Михаил  Павлович
мне никогда не нравился.
   Он грубый, заносчивый и не слишком умный. С ним  тяжело  работать.  К
тому же он распускает  руки.  Я-то  с  любым  справлюсь,  а  молоденькие
девчонки из-за него  настрадались.  Я  знаю  двух,  которые  из-за  него
уволились. А Галке он проходу не  давал,  а  когда  их  Елена  Сергеевна
застукала, все на нее свалил, дескать,  пристала,  спасу  нет.  Опозорил
девку.
   Но  тогда,  во  время  болезни  жены,  он  всех  нас  поразил   своей
заботливостью и преданностью. Все для нее делал сам. В последнюю  неделю
все дела на меня и Аллу Николаевну - нашего бухгалтера - бросил, сидел с
женой. Мы  ему  предлагали  хорошую  сиделку.  Елена  Сергеевна  просила
позвать какую-то тетю Лиду. Он расплакался при мне, начал обвинять ее  в
том, что она ему не верит, не любит его. Она тоже заплакала, обняла его.
У нее были тонкие, совершенно прозрачные руки. Тогда я поняла,  что  она
умрет.
   Клара закрыла лицо руками и так сидела, расплываясь в моих истекающих
слезами глазах.
   - Последняя неделя была похожа на театр абсурда.  Он  ревновал  ее  к
знакомым, друзьям. Это стало  манией.  Он  препятствовал  ее  общению  с
любыми людьми. Уходя из дома, даже совсем ненадолго,  отключал  телефон.
Узнав, что я в его отсутствие помогла  Елене  Сергеевне  позвонить  вам,
пришел в бешенство, потребовал передать содержание разговора. Но и после
этого не успокоился, назвал меня предательницей и выставил из квартиры.
   - Значит, они были вдвоем, когда Лялька умерла?
   Девушка кивнула темноволосой растрепанной головкой  и  откинулась  на
спинку скамьи, прижавшись ко мне плечом.
   - И все равно я не обиделась на него за грубость, он вызывал  во  мне
сочувствие и уважение. Я прощала ему все, что он творил после ее смерти.
Он торопил похороны,  не  хотел  никого  и  ничего  слышать,  все  время
твердил: "Она так хотела". Он не хотел сообщать  родным.  Нам  с  трудом
удалось внести ваше имя в  список  оповещаемых,  и  то  потому,  что  он
побоялся ссориться с вашим  мужем.  Он  не  отвечал  на  вопросы,  сразу
кричал, топал ногами,  рыдал.  Мы  все  жалели  его.  А  потом...  Через
несколько дней после похорон Алла  Николаевна  позвала  меня  к  себе  в
бухгалтерию и показала кучу счетов.
   Понимаете, он оплачивал лечение жены  не  из  личных  средств,  а  из
средств фирмы. Я этого понять не могу...  И  почему-то  все  происшедшее
приобрело другую окраску.
   А вам Елена Сергеевна просила передать...
   Я замерла, не сводя глаз с милого задумчивого личика.
   - "Маме скажите, пусть не плачет, я счастливо  прожила  и  ее  всегда
очень любила". И еще: "Пусть мама  Мишу  не  бросает,  поможет  ему,  он
совсем один остается". И просила передать вам вот это.
   Клара достала из сумочки конверт.

***

   Три ступени вниз, и железная дверь. Она наглухо  закрыта.  Юра  нажал
кнопку звонка,  раздался  хриплый  искаженный  голос,  шедший  откуда-то
сбоку:
   - Куда?
   - Что? - опешила я.
   - Говорите в микрофон, - велел недовольный голос.
   Я беспомощно озиралась, а Юра сообщил в пластмассовую  коробочку  над
кнопкой звонка:
   - К преподобному Пафнутию.
   - Входите, - разрешил голос.
   - Останься, - велела я Юре.
   Он отрицательно мотнул головой. Я разозлилась:
   - Делай, что тебе говорят.
   Юра толкнул дверь, и я оказалась в полутемном тесном тамбуре. Из него
вела  другая  дверь.  Я  потолкала  ее,  дверь   не   поддалась,   и   я
почувствовала, как ярость накатывает на  меня.  Я  несколько  раз  пнула
дверь ногой.
   - Обалдела? - поинтересовался грубый голос. - Закрой входную дверь.
   Входная дверь закрылась. Юра остался за ней. Я в  панике  всем  телом
навалилась  на  противоположную  дверь  и  со  всего  маху  ввалилась  в
следующее помещение.
   Это было что-то вроде лестничной  клетки.  В  глубине  ее  помещалась
стеклянная будочка, а в ней лупоглазый качок.  Качок  крутил  пальцем  у
виска и мерзко ухмылялся.
   Я шагнула  к  будке.  Единственное,  чего  я  сейчас  хотела,  -  это
добраться до лоснящейся физиономии охранника и несколько облагородить ее
парой глубоких царапин.
   Парень о чем-то догадался, ухмылка исчезла  с  его  лица,  он  быстро
выпалил:
   - Добро пожаловать.  Следуйте  вниз  по  лестнице  по  указателям  до
нижнего уровня.
   Лестница освещалась тусклыми настенными светильниками. Я ни за что  в
жизни не дотронулась бы до перил. Опираться о стену  тоже  не  хотелось.
Поэтому  я  начала  потихоньку  двигаться  строго  посередине  лестницы,
опуская сначала левую ногу  и,  убедившись,  что  она  стоит  устойчиво,
подтягивая к ней правую.
   Через десять высоких ступеней мне  встретилась  квадратная  площадка.
Коридор из нее был так же плохо освещен и вел, судя по указателю,  прямо
в объятия потомственной ясновидящей Дианы.
   Кроме того, где-то там же можно было получить европедикюр с гарантией
(?). К педикюру вела красная стрелка, третий  указатель  скромно  обещал
Ювеналия.
   Гадая, на что бы мог сгодиться Ювеналий, я продолжила спуск. Лестница
была узкой, и я радовалась, что никого не встретила, только однажды  мне
послышался стук двери наверху. Впрочем, к этому времени я уже  полностью
отключилась от действительности.  Ползла  себе  потихоньку,  наслаждаясь
тишиной и легким запахом сырости.
   Похоже, деятели из гражданской обороны  пристроили  к  делу  один  из
ядерных бункеров или бомбоубежищ, появившихся в Москве в годы  "холодной
войны".
   Еще дважды  я  достигала  коридоров.  Но  ни  целительница  Даша,  ни
прорицатель Август, ни астролог кандидат технических наук Потапов  О.Я.,
ни их сподвижники мне не были нужны.
   Все мои мысли были устремлены к  преподобному  Пафнутию,  блаженному,
травнику и  Божьему  угоднику,  как  повествовало  газетное  объявление.
Именно его имя значилось в списке, полученном мной от Клары.
   Именно его услуги оплачивались из кассы "Сибири".
   Коридор нижнего уровня был освещен еще более  скудно,  чем  лестница.
Запах сырости тоже усилился.
   Мне стало интересно, сколько времени я спускалась. Чувства  говорили,
что примерно неделю, мозг предполагал, что час. Часы показали, что  чуть
больше десяти минут.
   У  дверей  преподобного  стояло  несколько   старинных   канцелярских
стульев,  массивных,  с  прямыми  спинками,  прямоугольными   сиденьями,
обитыми коленкором.
   Все стулья, кроме двух крайних, были заняты.
   Я поздоровалась.  Народ,  состоящий  в  основном  из  женщин  раннего
пенсионного возраста, благожелательно ответил.
   Полная молодящаяся старуха хлопнула по  соседнему  стулу  морщинистой
рукой:
   - Садись. За мной будешь.
   Раздался звонок. Сидящий на ближайшем к двери стуле приличный мужчина
встал и скрылся за дверью.
   Все пересели, сдвинувшись на один стул.
   Я тоже села на теплый после старухи стул. Стало неприятно. Впрочем, и
до этого было неприятно.

***

   Преподобный Пафнутий оказался небольшим благостным и вовсе не  старым
мужиком.
   Поблескивая голубенькими глазками, он выслушал мои жалобы на  боль  в
правом боку и равнодушие  врачей,  покивал,  погладил  лысину  маленькой
плоской ладошкой и осторожно осведомился:
   - А какой диагноз врачи, значит, называют?
   - Да какой, - пренебрежительно махнула я  рукой.  -  Разве  им  можно
верить?
   - Это да, это да, - снова покивал преподобный. - Ну а орган-то  какой
обозначают?
   - Печень. - Я болезненно сморщилась  и  приложила  ладонь  к  правому
боку. Голубенькие глазки оценивающе уставились на камни в перстнях.
   - Желтухой болели? - оживился он.
   Я удрученно кивнула, он тоже кивнул и протянул руку куда-то вправо. Я
уже и раньше с любопытством поглядывала  на  синенькие  занавесочки.  За
ними оказались полки, плотно уставленные пузырьками.
   Преподобный протянул мне пузырек:
   - Это настой. Травы собраны ночью  под  Ивана  Купалу  на  заповедных
заливных лугах, настояны на воде из Синь-озера.
   Синь-озеро. О  нем  говорила  Клара,  когда  перечисляла  все  Мишины
чудачества. Он запретил  Ляльке  варить  траву  самой,  покупал  готовые
отвары. Вода из Синь-озера.
   - Спасибо вам, преподобный. А вот если рак  или  цирроз?  Тогда  как?
Другие настои?
   - Этот настой от всех печеночных болезней.  Пей  за  полчаса  до  еды
медленно и с молитвой.
   Мужичок протянул лист бумаги с компьютерной распечаткой.
   - - Я неверующая.
   - Атеистка, что ли?
   - Нет. Просто неверующая.
   - Это плохо. Но настой все равно поможет. Стань  лицом  к  востоку  и
пей.
   Он назвал цену, не глядя сунул деньги в шкатулку на столе и кивнул на
дверь у себя за спиной:
   - Иди с миром, сестра. Я за тебя молиться буду.
   Настой иссякнет - приходи.
   Стал ясен ответ  на  мучивший  меня  вопрос  -  куда  деваются  люди,
вошедшие в кабинет Пафнутия.
   Я поднялась по  другой,  идентичной  первой,  лестнице,  прошла  мимо
другого, но очень похожего качка в другой, но точно такой  же  будке  и,
миновав две двери, оказалась в совершенно незнакомом месте.
   Светило солнце, и  я  внезапно  ощутила,  как  озябла  и  отсырела  в
подвале. Где же Юра? Как мне найти ту дверь, у которой он остался?
   Я яростно закрутила головой, пытаясь сориентироваться.
   - Женщина, женщина. Да вы, вы, в юбочке...
   Странное обращение  явно  адресовалось  мне.  Под  детским  грибочком
сидела бабуля, посещавшая Пафнутия непосредственно передо мной.
   - Идите, посидим на солнышке. Я чего-то никак не согреюсь.
   Я присела на низкую скамеечку, вытянула ноги.
   - Ты чем болеешь-то? - сочувственно спросила соседка.
   - Печень пошаливает.
   - Ну, это, если не сильно серьезно, Пафнутий поможет. У него  хорошие
отвары - помогают. Не от рака, конечно.
   - А вы у него часто бываете?
   - Я-то? А в первый раз. Это соседка моя, Татьяна Михайловна,  к  нему
ходит. Очень его хвалит. У нее самой много болезней. Да и  дочка  ее  не
сильно здоровая. А у нас в семье слава Богу...
   - Зачем же вы к Пафнутию пришли?
   - Это я из-за зятя. Он у нас так-то неплохой, да  ведь  сама  знаешь,
как сейчас: на работе платить перестали. Он на заводе мастером  двадцать
лет отработал.
   На Доске почета висел. Ну, понятное дело, уволился.
   Двоюродный брат устроил на фирму. Что-то  там  делает.  Деньги  вроде
получает, не то чтобы маленькие, а душа не лежит. Вот скажи, как бывает.
Стал попивать.
   Его жалко, дочку жалко, а всего жальчее ребятишек.
   Ну  что  тут  делать?  Вот  Татьяна  Михайловна  меня  к  Пафнутию  и
направила. Он ей с сыном помог.
   - Он что, какое-то средство от пьянства знает?
   - Про это я не скажу, не в курсе.  Здесь  дело  другое.  Хитрость.  -
Старушка неожиданно лихо подмигнула и повторила значительно:
   - Хитрость. Начал у Татьяны Михайловны сын попивать, ну она давай ему
на мозги капать: цирроз, цирроз. Утром он похмельем  мучается,  она  ему
эдак в глазки посмотрит:  "Вот  уж  глазки  пожелтели".  Думала  на  его
мнительности сыграть. А он  только  ржет.  Ну  понятно,  мужик  молодой,
здоровый... И заливает себе пуще прежнего.
   А тут, на счастье, у ее дочки гастрит обнаружился.
   Знающие люди присоветовали обратиться к травнику.
   Кто  уж  не  знаю,  рекомендовал   преподобного   Пафнутия.   Татьяна
Михайловна пошла. У него настой очень хорошие. Дочке сразу помогло.
   И стала Татьяна Михайловна к нему ходить. А у кого  чего  болит,  тот
про то и говорит. Значит, и она Пафнутию рассказала про сына  и  как  он
цирроза-то не боится.
   А Пафнутий говорит: "Можно так сделать, что забоится", - да и дал  ей
настой. Татьяна Михайловна смотрит утром, а у  сына-то  глаза  и  впрямь
пожелтели!
   Она в слезы, сын в панику.  Побежал  к  врачу,  а  печень  увеличена.
Теперь в рот не берет. Так только когда...
   - А как она его настой пить заставила?
   - Она, вишь, подгадала, когда он кашлял. Пафнутий чего-то  добавил  в
грудной сбор.
   - Но ведь это может быть вредным.
   - Вот и нет. Кончишь пить настой, все и пройдет.
   У моего зятя как раз ангина началась, вот я бегом к Пафнутию. А ты-то
от чего, говоришь, лечишься?
   - Болезней много, денег мало.
   - Это да, это да. Глянь-ка, что за парень?
   Из дверей  бомбоубежища  выбрался  Юра  в  распахнутом  пиджаке.  Его
красное лицо было потным и встревоженным.
   Я окликнула его и помахала рукой, подзывая.
   - Это чего ж, твой, что ли? Кто он тебе? Сын?
   Брат? Может, муж?
   - Это мой охранник.
   - Как? От кого он тебя охраняет?
   - Ото всех.
   - А кто ж приставил?
   Желтенькие  глазки   поблескивали   в   складках   лица   неприкрытым
любопытством.
   - Муж.
   - Старый?
   - Новый, - брякнула я и спохватилась:
   - В каком смысле старый?
   - Тебя намного старше?
   - Нет, не намного. - Я запуталась. -  Вообще  не  старше.  Он  моложе
меня.
   - Ну это ты, девка, видать, сильно прокололась.
   Я  не  поняла,  чего  больше  звучало  в  ее  голосе:  осуждения  или
восхищения.
   Юра отвернулся. Его плечи вздрагивали от хохота.
   В данный момент меня занимали другие проблемы, и я отложила  разборки
с ним до другого раза.
   Мы довезли Зою Васильевну до ее дома  в  Южном  Чертанове,  выслушали
целую лекцию о целителях и целительницах.
   Я спросила о тех, кто значился в Кларином списке.
   Про Марьяну Зоя Васильевна  сказала,  что  она  "утешительница".  Про
Симеона наша приятельница не слышала.
   Простившись с Зоей Васильевной, я по мобильнику связалась с Танькой.
   Выслушав задание, подруга, не задавая вопросов, повесила трубку.

***

   Симеон осуществлял  свою  благородную  деятельность  в  двухкомнатной
квартире на втором этаже замызганной "хрущобы".
   На  лестнице,  впрочем,  довольно  чистой,  нам  встретилась  молодая
женщина с вытаращенными, почти безумными глазами. Она покачиваясь прошла
мимо нас.
   Мы с Юрой посмотрели друг на друга.
   Юра сунул руку под мышку, к кобуре. Я фыркнула и показала ему кулак.
   Дверь в квартиру Симеона была приоткрыта. На всякий случай  я  нажала
на кнопку звонка. Не раздалось ни звука. Звонок не работал.
   Я переступила порог и сделала шаг вперед, давая войти Юре. В прихожей
было темно. Запах. Странный запах. Знакомый и забытый. Запах из детства.
Так пахло в москательной лавке. Бабушка по старинке этим словом называла
магазинчик, где торговали  керосином,  мочалками,  вениками,  мазутом  -
короче, всем тем, что могло понадобиться в деревенском хозяйстве.
   За  Юрой  захлопнулась  входная  дверь,  и  прихожая  погрузилась   в
кромешный мрак. Я почувствовала движение,  Юра  протиснулся  мимо  меня,
прижав к чему-то бесформенному и  мягкому,  скорее  всего  к  одежде  на
вешалке.
   Стало светлее. Юра отыскал и открыл дверь в комнату.
   Наше  присутствие  наконец  привлекло  внимание.  Худая  женщина  без
возраста и, судя по легкомысленному сарафанчику, без комплексов вышла из
кухонной двери.
   Дверь  осталась  открытой,  и  моему  взору  предстала   захламленная
крошечная кухонька, стол, заставленный бутылками, тарелками, закопченный
чайник...
   Комната тоже оказалась неопрятной и захламленной.
   Затоптанный пол, засаленная мебель, на  всем  налет  копоти  и  сала.
Мерзкое, убогое, отвратительное место,  скорее  берлога  или  нора,  чем
человеческое жилье.
   И Симеон напоминал животное: жирное, грязное и похотливое.
   Он смотрел медвежьими глазками, умными и злыми, прямо мне в  лицо,  и
его толстые красные губы лоснились, а волосатые короткие нечистые пальцы
шевелились.
   Симеон от всех болезней лечил керосином.
   В машине я закурила. Юра, после секундного колебания,  тоже.  С  этой
минуты мы стали соучастниками.  Узнай  господин  Скоробогатов,  что  Юра
позволил мне курить, да еще и сам взял у меня сигарету, - парню не жить.
Впрочем, мы уже сегодня натворили на хороший нагоняй. Так что  кормильцу
лучше пребывать в счастливом неведении.
   - Домой?
   Юра довольно неуклюже выбросил окурок в окно.
   - Мы ведь можем по Полянке ехать?
   Он кивнул.
   - Ну тогда уж заедем к Марьяне. Это где-то там в переулке.
   Юра лихо развернул машину, меня прижало к сиденью, и я закрыла глаза.
***

   Центр    нетрадиционной    медицины    был    точь-в-точь     платная
стоматологическая клиника. В чистом светлом вестибюле за стойкой  сидела
роскошная платиновая блондинка.
   На стойке, помимо телефонов,  помещалась  табличка,  сообщающая  курс
доллара, стыдливо именующегося условной единицей.
   Выяснилось, что Марьяна в данный момент ведет прием, но попасть к ней
крайне сложно, поскольку желающие записываются за месяц вперед.
   К счастью, на регистраторшу благоприятное впечатление  произвело  мое
желание передать ей некоторое количество условных единиц.
   Мимо трех респектабельных дам,  вальяжно  расположившихся  в  кожаных
креслах, я  под  предводительством  отзывчивой  женщины,  проигнорировав
кабинет  с  табличкой  "Марьяна"  (просто  "Марьяна",  но   золотом   по
голубому), вошла в следующий за ним, без всякой таблички.
   Моя спутница приоткрыла  дверь  в  соседнюю  комнату  и  что-то  туда
прошептала.
   Ободряюще мне покивав, дама ушла.  Я  оглядела  чистенькую  комнатку.
Крашенные белой краской стены, белый пластиковый пол, стеклянный стол  в
углу, белый кожаный диванчик в другом. Зеленые растения на  окне,  полу,
стенах.
   Я устроилась на белом  диванчике  и  замерла,  проникаясь  атмосферой
комнаты.  Пожалуй,  мне  здесь  нравилось.  Хотелось  закрыть  глаза   и
откинуться на спинку дивана. Что я и сделала.
   Послышалось  мелодичное  легкое  позвякивание.  Я  открыла  глаза   и
выпрямилась.
   Она  стояла  передо  мной.  Довольно  полная,  статная  женщина   под
пятьдесят. На ней было  длинное  свободное  платье,  черное  с  большими
сиреневыми и лиловыми  цветами.  Ее  шея,  грудь  и  руки  были  увешаны
огромным  количеством  бус,  цепей,  цепочек,  браслетов.  Все  это  при
малейшем движении тихонько звенело. У  женщины  были  темные,  с  легкой
проседью кудри до плеч и бледное смуглое  лицо.  Темные  глаза  смотрели
кротко и ласково.
   Сев рядом со мной,  женщина  положила  на  мою  руку  свою,  довольно
крупную, с красными длинными ногтями  и  диким  количеством  перстней  с
огромными фальшивыми камнями. Рука  оказалась  теплой,  чуть  влажной  и
дружеской.
   - Что привело вас ко мне?
   - Беспокойство. Знаете, вроде все хорошо, но на душе как-то тревожно.
Жизнь не радует.
   - Давно это чувствуете?
   Черт  побери!  Такое  ощущение,  что  Марьяна  не  притворяется.   Ей
действительно интересно, что со мной происходит.
   - Не очень.
   - Не было у вас размолвки с кем-то из близких?
   В моем мозгу что-то звякнуло.
   - Да. Было.
   - Я чувствую. Ваша аура испорчена. И очень сильно.  Такой  урон,  как
правило, наносит кто-то из близких. Подруга, сестра, мать. Я  смогу  вам
помочь. Но и вы должны помочь мне. В следующий раз  принесите  фото  или
какие-нибудь вещи  своих  близких,  я  постараюсь  определить,  от  кого
исходит негативный импульс.
   Пока же постарайтесь вспомнить всех, с кем были конфликты. Старайтесь
избегать контактов с ними. Приходите через неделю в это же время.
   Она встала, ласково улыбаясь и протягивая руку на прощание.
   Вот тут-то меня и посетило вдохновение. Я схватила руку Марьяны двумя
своими и заговорила, сглатывая мгновенно хлынувшие слезы:
   - Простите, простите меня. Я не сказала  вам  правды.  Причина  моего
беспокойства мне известна.
   Это моя дочь. От предыдущего брака. Мой теперешний муж  много  моложе
меня, а дочь молода и очень хороша собой. Что  мне  было  делать?  Я  не
могла оставить ее с нами и не  могла  позволить  двадцатилетней  девушке
жить одной. Я отправила ее к бабушке, матери отца.
   Теперь  дочь  совсем  взрослая,  закончила  институт,  мы  купили  ей
квартиру. Она может очень хорошо выйти  замуж.  Партнер  моего  мужа  по
бизнесу влюблен в нее. Достойный и обеспече