нный человек. Мой  муж  очень
заинтересован в этом браке. Но наша дуреха уперлась.
   Не люблю. О Боже! И свекровь... Выжившая из ума старуха!  Она  влияет
на мою дочь. Та ничего не хочет слушать.
   Я заломила руки, удивляясь собственному актерскому дару. В тот момент
я  верила  и  в  дуру-дочь,  и  в  стерву-свекровь.  Мое  отчаяние  было
искренним.
   И Марьяна мне поверила. Ее лицо выражало  сострадание,  но  в  глазах
тлел холодный расчетливый интерес.
   - Я не пожалела бы ничего, лишь бы дочь начала слушаться меня.
   Так. Похоже, я попала в точку. Интерес в глазах Марьяны  стал  вполне
отчетливым. Выражение лица сменилось на деловое. Надо немножко добавить.
И я добавила, продолжая теребить руку Марьяны и заливаясь слезами:
   - Никаких денег не пожалею для того, кто мне поможет. Никаких!
   Марьяна утешающе  обняла  меня  за  плечи.  Я  бессильно  привалилась
головой к ее большой мягкой груди. Рыдания слегка стихли. Да и  пора.  А
то потом глаза час красными будут.
   Поглаживая мое плечо, Марьяна заговорила, и ее голос тоже звучал  как
поглаживание:
   - Ничего. Ничего. Все можно поправить. Я вам помогу.  Приводите  свою
девочку. Я с ней поработаю.
   Она поймет, кто ей друг, кто враг. У меня будет время через неделю. Я
вас запишу. И поживите  с  дочкой  вместе.  На  даче,  например.  -  Она
помолчала и продолжала более настойчиво, словно пытаясь что-то внушить:
   - Чтобы не терять времени до нашей встречи, обратитесь  в  гомеоцентр
"Вита" к доктору Белову, скажите, от меня. Я ему позвоню.  Он  вам  даст
лекарство.  Оно  общеукрепляющее,   но   попутно   снимет   агрессию   и
предубежденность.
   Ваша дочь станет  покладистой  и  послушной.  Если  вы  все  сделаете
правильно, я сумею вам помочь.
   Белов тоже был в Кларином списке, но в "Виту" я не поехала.

***

   Я застыла на пороге кухни, завороженная дивным  зрелищем.  За  столом
сидел господин Скоробогатов. Белоснежная майка туго обтягивала загорелое
мускулистое тело.
   На  столе  стояла  большая  эмалированная  миска,  тарелка  с  крупно
нарезанными кусками вареного мяса, несколько очищенных зубчиков чеснока,
буханка "Бородинского" хлеба и литровая банка сметаны.
   Господин Скоробогатов ел борщ. Делал он это, полностью погрузившись в
процесс: разрывал крепкими зубами мясо, громко схлебывал с ложки  густое
красное  варево,  хрустел  чесноком,  отламывал  сильными   пальцами   и
запихивал в рот куски хлеба.
   Истово - вспомнила я подходящее слово. Мужчина ел истово. От  усердия
у него на лбу и над верхней губой выступила испарина.
   Я залюбовалась мужем. Он поднял затуманенные сытостью глаза.
   По всему было видно, что борщ едоку нравился Он наслаждался едой, был
благодушен и, увидев меня в дверях, спросил без строгости:
   - Где ходишь? - И, не дожидаясь ответа, похвалил:
   - Борщ опять получился.
   После чего, в подтверждение своих слов, засунул в  рот  полную  ложку
борщевой гущи. Его  худые  щеки  раздулись,  изо  рта  торчала  капуста.
Вытаращив глаза, господин Скоробогатов старался прожевать пищу.
   Я приблизилась к столу и хлопнула обжору по затылку:
   - Ешь прилично.
   Синие глаза укоризненно уставились на меня.  Едок  обиженно  засопел.
Выражение довольства сползло с его лица, и мне стало стыдно. Я  легонько
погладила пострадавшее место.
   Синие глаза блаженно сощурились, сопение перешло в  довольное.  Ложка
опять засновала между миской и ртом.

***

   Стол был накрыт к  чаю,  но  Милка  со  своей  чашкой  устроилась  на
подоконнике. Она курила, пуская дым в открытое окно.
   Наше застолье продолжалось около часа. Мы выпили,  пообедали,  теперь
пили чай с  Танькиным  пирогом.  Танька  печет  замечательные  пироги  с
ягодами, особенно ей удаются вот такие - со свежей вишней.
   На столе, чуть в стороне от посуды, на маленьком жостовском подносике
топорщится бумажный сверток.
   Милка выложила его из своей сумки, как  только  вошла  в  комнату,  и
больше не обращала на него внимания. Мы внимание обращали, поглядывали в
сторону подносика, но помалкивали, терпеливо ждали.
   Наконец Милка залпом допила свой кофе, поставила чашку  на  блюдце  и
двумя руками взбила рыжую копну на голове.
   Мы тоже, словно по команде, одновременно допили чай  и  со  сдвоенным
стуком поставили чашки.
   Дважды оттолкнувшись от пола пятками.  Милка  на  стуле  подъехала  к
столу и протянула руку к подносику.
   Мы замерли.
   Худые пальцы с длинными выпуклыми ногтями ловко развернули сверток  и
принялись выставлять его содержимое на поднос.
   Появились два  одинаковых  пузырька,  ампулка,  маленькая  квадратная
коробочка. Мы завороженно следили за манипуляциями подруги. Что нас  так
заворожило, непонятно. Ничего, кроме этих предметов,  ни  я,  ни  Танька
увидеть не ожидали.
   - Так! - Милка строго глянула на нас. - Все это Ленкин Юра привез мне
вчера утром. Как Ленка и просила, я отдала  весь  товар  на  экспертизу.
Результаты экспертизы у меня. - Госпожа  следователь  хлопнула  себя  по
карману  широкой  полотняной  юбки.  -  Но  прежде  чем  я  вас  с  ними
(результатами)  ознакомлю,  вы  расскажете  мне  о  происхождении   этих
предметов.
   Она брезгливо ткнула пальцем в экспозицию.
   Я поторопилась все объяснить:
   - Один пузырек я получила от  Пафнутия.  Второй,  тоже  от  Пафнутия,
получила Танька.
   Танька пожелала принять участие в разговоре и перебила меня:
   - Я рассказала Пафнутию о муже-пьянчужке, о  том,  что  он  не  хочет
лечиться. Пафнутий поначалу только гмекал, но я так просила-умоляла, что
он, добрая душа, пожалел меня и нацедил пузыречек.
   Танька замолчала и  принялась  обмахиваться  салфеткой,  а  я  смогла
продолжить объяснения:
   - В ампулке лекарство, которое Миша ввел Ляльке.
   Коробочку мне дала Клара -  секретарша  из  "Сибири".  Она  разбирала
Лялькин рабочий стол и обнаружила коробочку. Клара  видела,  как  Лялька
принимала гомеопатические шарики. Я подумала, что, возможно, их  выписал
доктор Белов и коробочка от них.
   Милка подождала, не скажу ли я еще чего.  Я  молчала,  чувствуя,  как
холодеет в груди и немеют руки.
   Танька не выдержала напряжения и зло ткнула Милку в бок:
   - Ну!
   Милка, сморщившись, потерла бок и нехотя начала:
   - Это действительно настой желчегонных трав.
   Очень хороший. У Таньки тот же настой. Но в  нем  еще  один  алкалоид
растительного происхождения. Не спрашивайте, что это  значит.  Я  просто
цитирую заключение эксперта.  Действие  алкалоида  таково,  что  желчные
протоки сужаются, желчь застаивается, появляются все симптомы  гепатита.
Из организма выводится быстро. На третий день после окончания приема  от
него и следа не остается. В коробочке  следы  вещества,  представляющего
собой слабый наркотик. При длительном приеме появляются апатия,  высокая
внушаемость... А вот в ампулке  бетапротизон.  Сильнейший  синтетический
наркотик. У нас запрещен к применению.  Но  тем  не  менее  поступает  в
продажу под различными названиями. При даже незначительной передозировке
наступает  смерть  от  паралича  сердца.  Ампула   содержит   количество
вещества,  максимально  допустимое  для  здорового  человека,  то   есть
последнюю безопасную дозу.
   У меня зашумело в ушах. Я машинально зажала их ладонями,  но  шум  не
прекращался. Я хорошо помнила хрустальную пепельницу на ночном столике и
две использованные ампулы в ней. Клара говорила, что Миша не сразу  смог
набрать шприц и испортил одну ампулу.
   Но ведь она узнала об этом от Миши.
   Танька смотрела мне прямо в  лицо.  Ее  взгляд  стал  тревожным.  Она
быстро налила в рюмку водки  и,  держа  мою  голову,  влила  мне  в  рот
отвратительное пойло.
   Водка обожгла горло. Стало нечем  дышать.  Я  раскашлялась.  Из  глаз
полились слезы. Но в ушах больше не шумело, и я смогла спросить:
   - Мила, что все это значит?
   - Полагаю, у тебя возникли подозрения, и ты предприняла  нечто  вроде
частного  расследования.  Мне  трудно  сказать   так   сразу,   но   вся
совокупность фактов вполне может свидетельствовать о преступном умысле.

***

   Крашеная дверь. Табличка с тремя фамилиями. Я почему-то  медлила,  не
решаясь постучать. В торце длинного коридора окно, забранное  решетками.
За окном яркий летний день. В коридоре сумрачно и почти безлюдно.
   Я постучала, услышала какое-то  ворчание  за  дверью,  сочла  его  за
приглашение и вошла.
   Комната небольшая, со следами  недавнего  ремонта,  безликая.  Четыре
письменных стола, с полдюжины стульев, два  двухсекционных  сейфа,  шкаф
для бумаг, вешалка, окно с грязно-желтой задвинутой шторой.
   В комнате, помимо меня, только один  человек.  Именно  тот,  кто  мне
нужен. Сидя за  столом,  стоящим  торцом  к  окну,  он  разговаривал  по
телефону.
   Не глядя в мою сторону, мужчина движением руки указал  мне  на  стул.
Решив,  что  получила  приглашение  сесть,  я  опустилась  на   стул   у
подоконника,  на  котором  стояли  две  пачки  отечественного   детского
питания.
   На вид ему было чуть больше двадцати пяти лет.
   Щуплый,  с  русым  хохолком  в  аккуратной  прическе,  в  темно-синем
свитере. Свитер ручной работы, связан не очень  умело,  но  старательно.
Парень им, видно, дорожит. Рукава чуть поддернуты, чтобы не вытягивались
на локтях.
   - Прошу тебя, не стирай. Я приеду и сделаю.
   Просто клади пеленки в таз с водой. Если ты будешь стирать,  грудница
сразу не отвяжется.  -  Голос  парня  звучал  умоляюще  и  зло.  Пальцы,
державшие трубку, в характерных  ссадинах.  Мужчины  всегда  состирывают
руки в кровь, когда им приходится заниматься ручной стиркой.
   Он замолчал и закончил разговор с застенчивой нежностью:
   - Пока. И я тебя. И я очень. И я. Да. Да!
   Он не справился с собой и, кладя трубку, счастливо улыбнулся.  И  еще
посидел некоторое  время,  отвернувшись  к  окну  и  улыбаясь.  А  потом
повернул ко мне поскучневшее лицо, показывая, что готов слушать.
   Слушая меня, старший лейтенант милиции Серегин А.С. не улыбался.  Его
покрасневшие от бессонных ночей глаза равнодушно смотрели  поверх  моего
плеча, руки праздно лежали на столе.
   - Сожалею, - сказал он, дождавшись конца  моего  рассказа,  и  в  его
голосе не было ни капли сожаления. - Сожалею. Но уголовное дело не может
быть открыто за отсутствием оснований. Нет ни трупа, ни орудия убийства,
ни доказательств, ни путного мотива.
   Одни ваши подозрения.
   Он помолчал и добавил зачем-то, по-прежнему не глядя на меня:
   - Я сочувствую вашему горю.
   И опять в его голосе не прозвучало сочувствия.
   Все, что он мне говорил, я уже слышала вчера от Милки. Нет  оснований
для возбуждения уголовного дела.
   - На фига им очередной "висяк"? - сказала Милка.
   - Впрочем, - скучно закончил беседу милиционер, - заявление мы у  вас
не имеем права не принять.
   Оставьте у дежурного, он зарегистрирует.

***

   Я сидела в уголке дивана, поджав босые ноги. Комната ярко  освещалась
всеми наличными лампочками, светился и экран телевизора, работающего без
звука.
   Необъяснимая  привычка  господина  Скоробогатова:   влетев   в   дом,
мгновенно включить все лампы, телевизоры и приемники. Обычно  в  течение
последующих нескольких минут я, под его негодующие вопли,  выключаю  все
лишние энергопотребители, но не сегодня. У меня нет  сил  на  борьбу.  К
тому же мне необходим мир в доме для разговора с мужем.
   Все светит, полыхает, играет и поет, а мира нет.
   Муж, все больше хмурясь, выслушал мой доклад.
   - Извини, Лена. Я не могу поверить, что Троицкий -  убийца.  Мы  мало
знакомы, но он определенно не тот тип. Можешь мне поверить.
   Я верю в то, что господину Скоробогатову знаков мы  типичные  убийцы,
верю, что Миша не типичный.
   - Послушай, милый, может быть, у меня от горя помутился рассудок  или
я страдаю паранойей, но Милка ведь нормальная.
   - При чем здесь Милка?
   Костя бродил по комнате, стараясь не встречаться со мной взглядом.
   - Слушай. Миша получил предложение какого-то американца о  совместном
бизнесе. Он всегда мечтал жить в Штатах. Лялька категорически отказалась
даже говорить об отъезде. Миша отступил, но  не  сдался.  Он  знал,  что
Лялька слаба перед ним, и  надеялся  ее  со  временем  уломать.  Но  тут
будущий партнер начал торопить его с вложением средств,  к  тому  же  на
горизонте появились щедрые  покупатели,  готовые  отвалить  за  "Сибирь"
любые деньги. Миша заторопился. Он и в мыслях не  держал  убийство.  Ему
было только нужно, чтобы Лялька перевела на него свою фирму.  Вот  он  и
начал убеждать ее в болезни. Для этого и использовал целителей. Если  бы
она поверила, что у нее  рак,  и  передала  ему  дело,  он  со  временем
перестал бы ей давать снадобье. Скорее всего он бы ограбил ее, бросил  и
уехал в Штаты. Рецепт на препарат он приобрел на всякий случай. Я говорю
"рецепт", хотя не видела его,  но,  думаю,  лекарство  было  приобретено
легально. Возможно, Миша был близок к цели, и его жена,  узнав,  что  ей
осталось всего три месяца, сделала бы все, как он  хотел.  Но  тут  Миша
узнал, что Лялька связалась со мной. Я  могла  бы  показать  ее  врачам,
увезти за границу, короче, Миша испугался, что его афера раскроется.
   Он убил ее.
   Костя, уже давно стоящий передо мной и не сводивший взгляда  с  моего
лица, теперь сел рядом и положил ладонь на мое плечо. Он не  делал  вид,
что изумлен, и я была ему за это благодарна.
   - Чего ты хочешь, Лена? Покарать его? Как?
   Убить? Сама ты  не  можешь.  Нанять  киллера?  У  меня  киллера  нет.
Предположим, я его найду. Вольные стрелки нынче не  водятся.  Значит,  у
него есть хозяин. Понимаешь, о чем я?
   Понимаю. Очень хорошо понимаю. Костя - один из немногих по-настоящему
богатых людей, кто не связан с криминальным миром. Устроиться  так  было
невероятно сложно, но  кое-что  и  кое-кто  из  прошлого  сделали  такое
положение возможным.
   Беда в том, что положение никогда не было  устойчивым.  Любая  ошибка
господина Скоробогатова приведет к необратимым  переменам.  Ясно  каким.
Наняв киллера, мы бы до конца жизни сидели на крючке у его хозяев.
   Конечно, я Костю понимала.
   Понимала я и лейтенанта Серегина. Его нежелание переживать по  поводу
того, что господин Троицкий уморил свою жену ради  нескольких  миллионов
баксов, очень мне  понятно.  Ведь  жена  самого  Серегина,  несмотря  на
страдания, причиняемые грудницей, вынуждена стирать  пеленки,  поскольку
зарплата лейтенанта милиции не позволяет обеспечить младенца памперсами.
   Серегин мучается из-за этого и из-за того,  что  приходится  покупать
более дешевое отечественное детское питание. А всем  известно,  что  эти
смеси переслащены и это приводит к появлению диатеза у детей.
   Понимала я  и  свою  подругу  Милку,  которая,  работая  следователем
прокуратуры, не была всесильной и не могла помочь каждому страждущему.
   Я всех понимала. Я только не понимала, что мне-то делать?
   Косте было меня жалко. Его  рука  притянула  меня  ближе,  прижала  к
своему боку. Он уткнулся лицом в мою макушку.
   - Леночка, все очень похоже на правду,  с  этим  трудно  спорить,  но
вдруг ты все-таки ошибаешься? Троицкий ввел всего одну ампулу, а  умерла
твоя дочь просто от сердечного приступа. Все  остальное  может  казаться
или быть правдой.
   У меня не было сил  возмущаться.  Не  было  сил  оттолкнуть  его.  По
правде, мне и не хотелось  его  отталкивать.  Его  объятия  согревали  и
успокаивали меня.
   - Господи! Костя, тебе так  хочется  меня  успокоить,  что  ты  готов
поверить в полное отсутствие мозгов у меня в голове.
   Костю поразила столь длинная фраза, он  сел  так,  чтобы  видеть  мое
лицо.
   - Если считать фактом, что Миша сам создал симптомы рака,  зачем  ему
вообще вводить наркотик?
   - Чтобы избавить ее от боли... - неуверенно предположил Костя, но тут
же, устыдившись, поспешил внести новое предположение:
   - А если стараниями Троицкого дело действительно дошло до  рака?  Или
если он в это поверил?
   Я покрутила пальцем у виска, но мой муж уже завелся:
   - Почему нет? Может, он  не  хотел,  чтобы  игра  зашла  так  далеко?
Мучился,  расстраивался.  Помнишь,  Клара  рассказывала  тебе,  как   он
страдал?
   - Ну не знаю. По-моему, бред. К тому же сути дела не меняет.
   - Не скажи. Кто-то ведь сказал твоей дочери, что у нее рак. Кто?
   - Не знаю. Я проработала не весь список.
   Мы замолчали. Костя  тихонько  перебирал  мои  волосы.  Я  перебирала
воспоминания.
   Восемнадцатилетний Миша, поразительно похожий  на  молодого  Есенина:
пшеничная  волна  на  лбу,  лазоревые  глаза,  мечтательная  полуулыбка.
Невысокий, гибкий, несколько женственный.
   Девчонки не принимали его всерьез, обожали тискать, щипать,  ему  это
нравилось.
   Только Лялька отнеслась всерьез к нежному тихому мальчику.  Полюбила.
Вышла замуж.
   Я помню их свадьбу. Красивый, нежный, несколько отстраненный  Миша  и
рядом Лялька:  крупная,  неловкая,  с  грубоватым  лицом  и  с  сияющими
восторгом прелестными глазами.
   И кремация. Суетливый,  оплывший,  неприятный  толстяк  средних  лет,
избавляющийся от трупа жены с такой поспешностью, с которой прячут следы
преступления.
   - Я все проверю, - пообещала я Косте и себе. - У меня еще есть время.
   - Вот и хорошо, - облегченно вздохнул мой муж.
   И он крепко  обнял  меня,  прижался  щекой  к  моему  виску  и  начал
поглаживать мое плечо теплой жесткой ладонью. Он был рад, что я не стану
карать Троицкого немедленно.

***

   День клонился к вечеру, и в старом парке  становилось  прохладно.  Мы
нашли уединенную скамейку и сели, радуясь уединению. Лариса все не  шла,
мы молчали, и молчание мучило меня.
   - Я ничего не могу сделать, да. Мил?
   Я  положила  ладонь  на  худое,  обтянутое  черными  джинсами  колено
подруги. Она закинула голову, глядя  на  столетний  могучий  дуб  позади
скамейки.
   - Скоро осень. Странно: казалось  бы,  листья  зеленые,  небо  ясное,
тепло, а приближение осени чувствуется.
   В ее голосе звучала та же тоска, что оккупировала мою душу. Мы сидели
рядом, и, кажется, впервые за сорок лет нам  нечего  было  сказать  друг
другу.
   Появилась Лариса. Она шла к нам по дорожке с обеспокоенным выражением
милого лица и выглядела одновременно тихой и энергичной.  Не  понимаю  и
никогда не понимала, как ей это удается. Я не встречала никого  похожего
на нее.
   Лариса раздвинула нас и села посредине, сунув  свои  руки  под  наши.
Теперь мы все трое образовали цепочку. Стало  спокойнее.  Мы  обменялись
новостями и поговорили о Ларисиных  детях.  Лариса  была  в  курсе  всех
новостей, ей звонила Танька.
   Я, не чувствуя ничего, кроме усталости, равнодушно рассказала еще раз
о посещении милиции и разговоре с мужем.
   Упоминание  киллера  потрясло  матушку  Ларису.  Она  не   на   шутку
разволновалась, и ее обычно бледное лицо покраснело.
   - Как можно, Лена, Мила? Никто не вправе лишать человека жизни. Кроме
Бога. И думать не смей!
   - Что же делать? Пусть живет и радуется?
   - Его Господь накажет, - уверенно сказала Лариса.
   - О Господи! - Я в тоске до боли стиснула руки. - Если  бы  мне  твою
веру. Я бы ждала хоть до Страшного суда. А вдруг не накажет? Я хочу  это
видеть, ты слышишь? Видеть эту кару. Я жить не могу.
   Понимаешь? Ларочка, он ведь звонит мне... "Мамочка, как ты?  Как  мне
плохо без нашей Лялечки". Я ненавижу, ненавижу его!
   Я задыхалась, рванула ворот блузки, обрывая пуговицы. Милка  вскочила
со скамейки.
   Мы с Ларисой тоже встали.  Я  положила  ладонь  на  горло,  борясь  с
удушьем. Милка устремилась к дальнему от церкви выходу из  парка.  Мы  с
Ларисой, обнявшись, шли за ней. Я успокоилась, снова смогла дышать.
   На высоком берегу Москвы-реки  мы  сели  прямо  на  траву.  Вид  реки
умиротворял. Милка закурила. Лариса прилегла, опершись на локоть.
   - Если нельзя Мишу осудить, наказать по закону, я бы хотела, чтобы он
мучился страхом разоблачения. Или чтобы все знали, что он у