я
была  наконец-то  приехавшей  легкомысленной   Лялькиной   матерью,   мы
вернулись домой.  Здесь  нас  ждало  первое  испытание.  Славик,  сурово
насупив брови, неприязненно смотрел на ребенка.
   Со временем он убедился, что я счастлива, но так никогда и не простил
Сережу и не принял его дочь. Мой брат молчал, а дочка сторонилась своего
хмурого дяди.
   С Танькой же проблем не возникло. Она досиживала последние  декретные
месяцы, оформляла Пашку в ясли и во всем помогала нам.  Пока  я  бегала,
оформляя документы на удочерение, добиваясь места в яслях и ставя  дочку
на учет в детской поликлинике (на это ушла чертова уйма времени). Танька
сидела в няньках с племянницей и легко управлялась с двумя погодками.
   Это она на вопросы бабок во дворе: "Чьяй-то у вас девочка  такая?"  -
дерзко вскидывала голову с высоко взбитыми черными кудрями:
   - Наша. Ленкина дочь!
   По нашему поселку поползли слухи, но со временем, не  имея  подпитки,
они  утихли.  Милка,  работавшая  секретарем  у   начальника   районного
отделения милиции, помогла быстро и предельно секретно выправить  чистые
метрики, и зажили мы с Лялькой тихо и счастливо.
   Сережа оказался не  семейным  человеком.  Большую  часть  времени  он
проводил в экспедициях, а дома, несмотря на всю любовь к нам, томился  и
рвался на простор.
   Первый звоночек прозвучал примерно лет через десять.  Однажды  Лялька
спросила:
   - Мам, что значит "привенчанный"?
   Лялька была великой мастерицей задавать самые удивительные вопросы, я
же взяла за правило на все отвечать.
   - Раньше, если ребенок  рождался  до  брака,  родители  при  венчании
ставили его рядом, и он считался законным. Обе дочери Петра Первого были
привенчаны. А где ты слышала это слово?
   Я спросила просто так, но ответ лишил меня покоя на долгое время.
   - Мы с девчонками после школы пошли к гастроному за мороженым, и  там
какая-то бабушка показала на нас другой  и  сказала:  "Вишь,  девочка-то
привенчанная". Только не знаю про кого. Нас много было.
   Прошло еще три года, и Лялька, прямо с порога. спросила, глядя на нас
с Сережей:
   - Правда, что папа мне не родной?
   А потом, после разговора с Сережей, она пробежала мимо меня с залитым
слезами лицом, слепо ударилась о дверь и выбежала из квартиры.
   Я помню ее потерянное, помертвевшее лицо,  помню,  как  раскачивалась
дверь, как я бежала  за  ней,  потом  ехала  на  электричке,  сидела  на
крылечке, моля Бога оставить мне дочку.
   Она вышла из дома и упала мне на руки, и долгие годы мы  не  говорили
ни о чем и были близки, как только могут быть близки мать и дочь.
   А потом, в пылу ссоры, не помня себя. Лялька выкрикнула:
   - Если бы ты была мне родной матерью...
   И осеклась, испугавшись...

***

   Наша машина уже давно ехала по Москве.
   Я достала косметичку и привела в порядок лицо.
   Мне казалось, я ни о чем таком  не  думаю,  просто  перед  внутренним
взором  стояли  синие  глаза  в  щеточках  черных  ресниц.  Серьезные  и
доверчивые. Чьи? Костины? Но какого Кости? И сладкий лепет: "Мама".

***

   Случилось так, что Лялька осталась моим единственным ребенком.
   Сережа не хотел других детей. Может, боялся, что буду  меньше  любить
Ляльку. Он очень тщательно предохранялся, но,  когда  Ляльке  было  пять
лет, я все-таки забеременела.
   Мы с дочкой были счастливы. Ждали. Иногда мечтали о девочке, иногда о
мальчике. Придумывали имена.
   Я была на четвертом месяце, когда Лялька принесла  из  детского  сада
краснуху и заразила меня.
   Врачи настаивали  на  аборте,  пугали,  что  ребенок  родится  слепым
идиотом. Сережа присоединился к ним:
   - Как ты будешь жить, видя его муки?
   Я согласилась. Пережила весь физический и душевный  кошмар.  Операция
прошла неудачно, после нее я не чувствовала себя здоровой ни одного  дня
в течение двадцати лет.
   Больше я не беременела. Странно, когда угроза беременности  миновала,
наша постельная жизнь иссякла.
   Постаревший Сережа, выпивая с друзьями на кухне, слезливо жаловался:
   - Знали бы вы, что такое прожить жизнь с женщиной, не способной стать
матерью.
   Но я не чувствовала себя несчастной. У меня была моя дочка.  Она  мне
всегда очень нравилась. Я любила ее  и  знала,  что  она  любит  меня  и
предпочитает всем другим людям на белом свете.
   И Сережу я любила. Он был хорошим мужем.
   Заботливым и надежным. Меня устраивало в нем все, даже то, что он  не
слишком ласков и любящ.
   Я любила Сережу за тот подарок, который  он  сделал  мне,  -  за  мою
дочку.

***

   Юра по-прежнему молчал. Позже, когда я буду вспоминать  эту  поездку,
мне покажется что-то необычное в его молчании.  Я  вспомню,  как,  глядя
сзади в его спину, обратила внимание, что он чаще обычного передергивает
плечами и гнет вперед шею, словно от внутреннего беспокойства.
   Потом он откроет мне дверцу машины, и я увижу огонек  тревоги  в  его
глазах. А  может  быть,  все  это  я  просто  напридумывала,  копаясь  в
воспоминаниях, пытаясь что-то понять, вернуть?
   Нет, тогда я ничего не почувствовала.  Вышла  из  машины  и  пошла  к
нашему офису. Я шла не спеша, давая Юре  возможность  закрыть  машину  и
занять свое место за моим правым плечом.
   Я не смотрела по сторонам и успела сделать всего  пару  шагов,  когда
большое Юрино тело выросло передо мной.  Я  ткнулась  в  каменную  спину
носом, невольно ухватилась за него рукой.
   - Какого черта... - начала я гневно и вдруг  почувствовала,  что  Юра
валится на меня, и я, не понимая происходящего, просто испугавшись,  что
он упадет, попыталась поддержать его.
   Он был тяжелый и становился все тяжелее, и я не могла удержать его  и
старалась только как можно мягче опустить на асфальт.
   Это длилось секунды. Я сидела, чувствуя,  как  по  моим  рукам  течет
горячее и липкое. Поверх распростертого на моих  коленях  Юры  я  видела
его. Убийцу.
   Он был в голубом джемпере и в белых джинсах. В обеих руках, опущенных
вниз, он держал пистолет с глушителем.
   В наше время благодаря американскому кино каждая  домохозяйка  узнает
этот предмет. Я тоже узнала.
   Я не почувствовала испуга. Просто  смотрела  в  знакомое  лицо.  Наши
глаза встретились. Его были белыми от безумного страха.  Он  пошатнулся,
сделал шаг назад и, отбросив пистолет, бросился бежать.
   Выстрела на шумной улице с оживленным движением никто не слышал.  Все
произошло мгновенно.  Люди  на  улице  не  видели  или  не  поняли.  Или
испугались.
   Никто не мешал убийце убегать.
   Я сидела на тротуаре, прижав к себе Юру, и  смотрела  на  удаляющееся
голубое пятно.

***

   Охранник офиса заметил, как мы подъехали, и вышел  навстречу.  Сейчас
он бежал ко мне, что-то крича по рации.
   Я подняла руку и указала ему в сторону убегающего  человека,  с  моих
пальцев капала кровь.
   Охранник побежал через улицу, продолжая на бегу кричать в прижатую  к
губам рацию. Следом сорвалась только что подъехавшая  машина.  Раздались
крики, свистки, закружился людской водоворот.
   Около меня начала собираться толпа. Какие-то люди пытались  отнять  у
меня Юру.
   Кто-то пронзительно кричал: ""Скорая"! "Скорая"!"
   Я увидела белые рукава. Рукава потянулись к Юре.
   Я попыталась отстранить их, выставила локоть и крепче прижала  ладонь
к красному пятну на широкой груди.
   Пятно разрасталось, и разрастался внутри моей души ужас, заполняя  ее
всю.
   Спокойный голос где-то совсем рядом приказал:
   - Позвольте мне помочь ему.
   Я не позволила, и голос добавил, объясняя:
   - Я врач. Я помогу ему.
   Я не сразу поняла, и поверила тоже  не  сразу.  Казалось  невозможным
убрать руку с красного пятна. Голос продолжал настойчиво убеждать меня.
   Я поверила и отдала ему Юру. Но сначала нагнулась и поцеловала его  в
лоб.
   Он открыл затуманенные, невидящие глаза, прошептал:
   - Лена.., жива.
   И мы оба потеряли сознание.

***

   Сознание  возвращалось  ко  мне  медленно.  Просто  мозг  отказывался
включаться,  не  желая  вспоминать,  не  желая  участвовать  в   кошмаре
происходящего.
   Когда же это все-таки произошло и воспоминания  навалились  на  меня,
главными чувствами оказались усталость и страх. Юра...
   Я открыла глаза и установила, что лежу на диване в кабинете мужа.
   Сам Костя стоял на коленях у моего изголовья. Я  близко  увидела  его
бледное, встревоженное, постаревшее  лицо.  Он  вздохнул,  встретив  мой
взгляд:
   - Как ты?
   - Нормально. Юра жив? 'Костя кивнул и  вдруг  уткнулся  лицом  мне  в
грудь.
   Я с трудом подняла непослушную руку и положила на  его  вздрагивающее
плечо.
   Незнакомый  дрожащий  тоненький  голос  откуда-то  сзади  проговорил,
всхлипывая:
   - Юру увезли в больницу. С ним поехал Олег.
   Все сидят в конторе, ждут, когда он позвонит. Начали  подъезжать  те,
кто сегодня не работает, на случай, если в Склифе  не  хватит  донорской
крови.
   Героическим усилием повернув гудящую голову,  я  обнаружила  источник
звука. Вера Игоревна, заплаканная, с растерянным взглядом, не похожая на
себя. Неудивительно, что я не узнала ее голос.
   Выяснилось, что, кроме нее, в комнате  находился  еще  один  человек.
Немолодой кряжистый мужчина в белом халате. Он  стоял  у  стола,  что-то
убирая в саквояж.
   Вот что означает боль в левом предплечье. Мне сделали укол.
   Врач приблизился  к  дивану,  подождал,  пока  господин  Скоробогатов
поднимется с колен и отойдет в сторону, взял мое запястье, глядя на свои
наручные часы, посчитал пульс.
   Бережно опустив мою  руку,  мужчина  благожелательно  мне  кивнул  и,
заявив:
   - Она в порядке, - направился к двери.
   Мы все трое сказали спасибо сутуловатой спине.
   Спина промолчала и скрылась за дверью.
   - Его не удалось догнать?
   Я спросила о том, что меня беспокоило почти так же,  как  жизнь  Юры.
Костя понял, о чем я говорю.
   - Нет. Он скрылся где-то во дворах. Милиция ищет.
   - А здесь есть кто-нибудь из милиции?
   - Да. Капитан с Петровки ждет, когда с тобой можно будет поговорить.
   - Уже можно. Вера Игоревна, попросите его зайти минут через пять.
   Она повернулась идти, но я остановила ее:
   - И еще, пожалуйста, найдите и передайте с ним досье по Юрмале.
   Вера вышла. Я села на диване, поправляя одежду и прическу.
   Костя сел рядом, внес свою лепту, погладив меня по голове и застегнув
одну из пуговок на платье.
   - Ты думаешь, это Пуппинь?
   Я не ответила, обняла мужа за шею, заглянула в глаза:
   - Костенька, у нас будет ребенок.
   В синих глазах метнулся ужас. Я невольно улыбнулась.
   - Я не сошла с ума. Нашего сына зовут Костя.
   Ему семь месяцев. Он очень похож на тебя.
   Я отвернулась  от  потрясенного  мужа,  чтобы  дать  ему  возможность
переварить услышанное. В это время дверь открылась, и я встала навстречу
входящему в комнату мужчине.
   Милиционер  выглядел  лет  на  тридцать  и  казался  усталым,   много
повидавшим и ко всему готовым.
   Я протянула ему руку, он пожал ее, явно смиряя силу, и назвал себя.
   Я вернулась на диван к Косте и предложила сесть  вошедшему,  где  ему
удобнее. Он огляделся, выбрал один из стульев и, поставив  его  напротив
меня, сел, устойчиво расставив ноги.
   Дождавшись его взгляда, я заговорила:
   - Этого  человека  зовут  Влад.  Очевидно,  Владислав.  Фамилия  либо
Прохоров, либо Прохоренко. Он живет в  Риге.  Работает  на  человека  по
фамилии Пуппинь. У нас есть его фото.
   Милиционер по-прежнему прижимал к боку папку, которую принес с собой.
Он смотрел на меня с хмурым удивлением и не сразу понял,  чего  я  хочу,
когда я потянула папку за уголок.
   Получив папку,  я  раскрыла  ее,  и  из  конверта,  прикрепленного  к
внутренней стороне обложки, достала пачку  фотографий.  Перетасовав  их,
одну протянула капитану.
   Снимок был сделан мной в Женеве из окна отеля.
   На  фоне  машины  стояли  два  парня.  Я  ткнула  пальцем  в  левого,
щеголеватого белокурого красавца.

***

   - Алло?
   - Елена Сергеевна? Это Бронштейн. Добрый вечер.
   - Левушка, голубчик! Вас сам Бог послал.
   - Как вы? Я слушаю в машине радио. Только что в  "Новостях"  передали
про покушение...
   - Спасибо за звонок. Я уже сама вам звонила. И домой,  и  на  работу.
Вас нигде нет.
   - Что случилось? Вам нужна моя помощь?
   - Да. Левушка, они меня не пускают!
   - Кто не пускает? Куда?  Ну-ка  возьмите  себя  в  руки  и  объясните
толково.
   - Да. Сейчас.
   Я несколько раз глубоко вздохнула  и,  кажется,  действительно  взяла
себя в руки.
   - Лева, мой телохранитель помещен в реанимационное отделение. Меня  к
нему не пускают.
   - И не пустят. Существует правило. В  реанимацию  допускается  только
персонал отделения.
   - Но что же мне делать? Я должна его увидеть.
   Сделайте что-нибудь. Пожалуйста, помогите мне! Они никого не слушают.
И денег не берут.
   - Хорошо. Я ничего не обещаю, но попытаюсь.
   Позже позвоню. Держите себя в руках.
   Не знаю, что он сделал, но мне позвонил сам заведующий  отделением  и
сухо сообщил, что завтра после обеда меня пропустят к их пациенту.
   - Не более пяти минут. - И,  не  слушая  мои  всхлипы  и  благодарный
лепет, отключился.
   Олег повез меня сам. Влад все еще скрывался. А возможно,  он  покинул
Москву, хотя милиция заверила нас, что делает все возможное.
   Никто и не сомневался.
   Я понимала, как  господину  Скоробогатову  хочется  запереть  меня  в
"домушке" под охраной взвода автоматчиков.  Но  он  молчал.  И  когда  я
собралась в больницу, тоже ничего не  сказал.  Только  вскинул  на  меня
несчастные серые глаза.
   Конечно же, Олег поехал со мной совсем  не  потому,  что  не  доверял
своим ребятам.  Просто  он  надеялся  прорваться  к  Юре.  Но  Олега  не
пропустили в отделение. Он остался в коридоре,  а  я  вошла,  и  дверной
замок щелкнул за моей спиной.
   Не помню, как и куда я шла. Не  помню,  как  выглядели  помещения.  Я
просто шла, не глядя по сторонам, и остановилась, увидев Юру.
   Юра лежал на  непонятном  высоком  ложе  и  был  опутан  проводами  и
трубками. Его неподвижное тело напоминало огромную муху, запутавшуюся  в
гигантской паутине.
   Он был без сознания. Прикрытая простыней  грудь  поднималась  редкими
толчками.
   Я сделала шаг к изголовью и с болью вглядывалась в знакомое лицо. Оно
казалось чужим. Бледное, невероятно худое, с черными провалами  глазниц.
Изо рта и носа куда-то в сторону тянулись тоненькие трубочки-катетеры.
   Юра выглядел беспомощным и беззащитным. И еще очень юным.
   Я с щемящей болью смотрела на моего спасителя, и во мне зрел протест.
   - Юра, не умирай. Слышишь, мальчик? Вернись ко  мне.  Пожалуйста.  Ты
нужен мне. Прошу тебя, Юра!
   Я прошептала свою просьбу истово, как молитву.
   Женщина-фельдшер положила мне  на  локоть  теплую  жесткую  ладонь  и
вывела из палаты.
   Олег обнял меня, и я уткнулась лицом ему в плечо.
   Мы постояли так какое-то время, и я услышала голос фельдшера:
   - Не плачьте, женщина. Может, еще выкарабкается ваш парнишка. Я здесь
за двадцать лет чудес навидалась. Да и доктор говорит: "Раз до  сих  пор
не помер..."

***

   Прищурив  яркие  глаза,  полковник  Ершов  в  упор,   не   скрываясь,
разглядывал меня.
   Я, в свою очередь, разглядывала полковника. Посмотреть было на что.
   Сидящий передо  мной  мужчина  оказался  победительно-красив.  Темные
горячие  раскосые  глаза,  нос  без  изъяна,  смуглая  гладкая  кожа   и
неожиданно нежные, пухлые, слегка надутые губы. Над высоким  лбом  копна
жестких волос "перец с солью".  Стройная  шея,  широкие  плечи,  сильные
руки.
   Вот это экземпляр! Не ожидала встретить  такого  в  МУРе.  Вообще  не
верила, что подобные водятся в живой природе.
   На  первый  взгляд  я  определила  его  возраст  в   районе   сорока,
приглядевшись, поняла - ближе к пятидесяти.
   Наглядевшись на меня и, очевидно, составив обо мне мнение,  полковник
скучным, но приятного тембра голосом задал мне стандартные вопросы.
   И получил стандартные ответы.
   Покончив с рутиной, Ершов отложил  ручку  и  немного  отодвинулся  от
стола.
   Я поняла, что настало время "неформальной беседы". Все повадки  моего
собеседника выдавали в нем большого "знатока" женской  души.  И  похоже,
его жизненный опыт приучил полковника относиться к своей внешности как к
беспроигрышному   аргументу   в   дискуссиях    с    дамами    (особенно
предпенсионного возраста).
   Я позволила себе  расслабиться,  когда  полковник  начал  разговор  в
манере "крутого интеллигента" (если такие возможны).
   - Вы по-прежнему утверждаете, что  в  Куликова  стрелял  именно  этот
человек?
   Ершов повернул ко мне фотографию, лежащую перед ним. Я  взглянула  на
нее и кивнула.
   - Вы знакомы с ним?
   Я снова кивнула. Полковник едва заметно поморщился, недовольный  моим
немногословием.
   - Как давно?
   Пришлось открыть рот. Можно было, конечно, показать на пальцах, но  я
решила заговорить:
   - Менее двух месяцев.
   Полковник обрадовался, услышав мой  голос,  и  поспешил  использовать
согласие говорить.
   - Где и при каких обстоятельствах вы познакомились?
   - В Женеве. Совершенно случайно.
   - Как в дальнейшем развивались ваши отношения?
   - Никак. Отношений просто не случилось.
   - И тем не менее вы уверены, что в Куликова стрелял именно он.
   - Уверена. Стрелял именно он, но не в Куликова, а в  меня.  Юра  меня
прикрыл.
   - Почему?
   - Потому что охранять меня - его работа. Юра - профессионал.
   - Нет, почему этот человек стрелял в вас?
   - Вы полагаете - я это знаю?
   - Уверен.
   - А я не уверена. Хотя предположения у меня есть.
   - Поделитесь со мной?
   - Пожалуй.
   Я помолчала, собираясь с мыслями. Мой взгляд устремился внутрь  меня,
туда, где складировались воспоминания о  похищении.  Глаза  же  невидяще
уставились на графин с водой, стоящий на углу стола.
   Я  настолько  глубоко  задумалась,  что   вздрогнула,   когда   Ершов
неожиданно встал и, с графином в одной руке и стаканом в  другой,  начал
огибать стол.
   Он оказался очень высоким,  гораздо  выше,  чем  я  себе  вообразила.
Двигался он резко, каждым движением демонстрируя скрытую силу.
   Встав передо мной, полковник налил полстакана воды и протянул мне. Я,
запрокинув голову, ошарашенно смотрела на длинную руку с не очень чистым
стаканом в ней.
   Он что, с  ума  сошел?  Предлагать  мне  теплую  некипяченую  воду  в
общественном стакане...
   Я была шокирована и не собиралась этого скрывать.
   Глаза полковника хищно блеснули, он вернул графин на место  и  присел
на край стола, держа стакан по-прежнему в руке.
   Его обтянутое светлыми брюками колено  покачивалось  в  полуметре  от
моего носа. Мне стало смешно.
   Методы полковника Ершова никак нельзя назвать традиционными.
   Видимо, по его расчетам, столь опасная близость  с  его  мужественным
телом должна была деморализовать меня.
   Я решила не разочаровывать великого психолога  и  задержала  на  лице
обиженно-оторопелое выражение.
   - Я слушаю вас, - напомнил о себе полковник, качнул ногой и отпил  из
предназначенного мне стакана.
   Вообще-то я люблю следить за реакцией собеседника, для чего во  время
разговора смотрю ему в лицо.
   В данном случае от этой привычки пришлось отказаться.  Полковник  был
настолько высок, что видеть его лицо я могла, только  сильно  запрокинув
голову.
   Но это, во-первых, неудобно, а во-вторых, некрасиво.
   Я решила отнестись к нашему разговору  как  к  телефонному,  то  есть
определять реакцию собеседника только по его репликам, сопению  и  ритму
дыхания. Для полного  антуража  я  села  так,  чтобы  видеть  телефонный
аппарат.
   - Человек с фотографии мне известен как Влад.
   Фамилию свою он мне не называл, но я случайно  слышала  что-то  вроде
Прохорова или Прохоренко. Он работает на конкурента моего мужа в Риге.
   Я сказала то, что полковнику по идее должно  было  быть  известно  из
рапорта капитана, допросившего меня сразу "по горячим  следам".  Тем  не
ме