чался.  А  когда  бывал  дома,
непрерывно разговаривал  по  телефону,  что-то  писал,  читал  неведомые
бумаги...
   В квартире постоянно толпились какие-то люди.
   Кто-то приходил, кто-то уходил.  Одни  забегали  на  минутку,  другие
проводили целый день, а кое-кто и оставался ночевать...
   Их  всех  приходилось  кормить.  Каждый  день   я   варила   борщ   в
восьмилитровой кастрюле, крутила по сотне котлет, пекла пироги...
   Иногда, выйдя ночью в  туалет,  я  видела  свет  в  кухне  и,  зайдя,
обнаруживала там едоков.
   Господин Скоробогатов легко, как нож в масло, вошел в новое состояние
и в новые отношения.
   Свобода физическая, свобода выбора и еще какие бывают свободы... И он
как рыба в воде.
   Я  скоро  перестала  удивляться.  Работая  как  одержимый,   господин
Скоробогатов,  казалось,  весь  мир  заставлял  вращаться  вокруг  себя.
Нашлось дело и мне.
   В сопровождении Олега Чешко  я  колесила  по  стране,  встречалась  с
людьми, передавала то, что нельзя было доверить обычным каналам связи.
   Олег - тридцатилетний, дурашливый, абсолютно лишенный чувства  страха
и  предельно  надежный,  теперешний  начальник  службы  безопасности   у
Скоробогатова, тогда был моим постоянным спутником. Мы попадали в разные
- порой неприятные, порой откровенно опасные - ситуации. Но  у  меня  не
только волос с головы не упал, на  меня  не  осмелилась  сесть  ни  одна
пылинка.
   Олегу есть за что благодарить Скоробогатова.
   Осужденный за превышение допустимой обороны (подстрелил мерзавца  при
задержании, когда тот кинулся на него с ножом), а на самом деле  за  то,
что слишком близко подобрался к сильным мира сего,  в  лагере  лейтенант
милиции  Чешко  был  обречен  на  скорую  мучительную  смерть.  Господин
Скоробогатов спас ему жизнь. И обрел преданного друга.
   В те времена мы редко виделись. Иногда я заставала Костю на кухне. Он
что-нибудь ел и глядел прямо перед собой, напряженно обдумывая очередную
операцию. На худом лице огромные глазищи. В них хитрый блеск и  какое-то
недоступное мне знание.
   И уж совсем редко по ночам в мою дверь раздавался стук. Он просовывал
голову и неизменно спрашивал:
   - Не помешаю?
   И наступали чудесные минуты, наполненные нежностью. Костины губы чуть
горчили от табака, дыхание пахло зубной пастой.  Горячие  неумелые  руки
робко двигались по моему телу. У меня кружилась голова.
   Я обнимала Костю, и он, затихал, согреваясь в моих руках.
   Для него это было самым главным. Он мог  лежать  сколь  угодно  долго
совершенно неподвижно, сводя меня с ума, доводя до исступления.
   Бывало, что усталость брала свое и он засыпал. а я  лежала  рядом,  с
удивлением прислушиваясь к бушующему во мне желанию.
   Но чаще в какой-то момент  мужское  тело  в  моих  руках  становилось
властным и нетерпеливым.
   Его поцелуи обжигали кожу, сильные руки по-хозяйски уверенно обнимали
меня.
   Наша близость была источником радости для нас обоих.  Мы  встретились
уже не очень молодыми людьми, но  так  уж  случилось,  что  эта  сторона
человеческих отношений была нам малоизвестна. И мы вместе  открывали  ее
для себя.

***

   Нежные теплые губы легко коснулись моего лица.
   На границе между сном и явью мне показалось, что он рядом, и по моему
телу волной прокатилась дрожь.
   Господи! Помоги мне. Чего это вдруг я начала об этом вспоминать?  Мне
уже пора о душе подумать, а я без мужика измаялась.
   Я попыталась себя усовестить и, кажется, начала засыпать.

***

   Резкая тревожная ночная  трель  телефонного  звонка.  Трясу  головой,
пытаясь проснуться. На часах двадцать пять  минут  десятого.  Значит,  я
сплю всего минут десять - пятнадцать, а разоспалась, никак не проснусь.
   Трубка выскальзывает из непослушных пальцев, но мне все-таки  удается
пристроить ее к уху.
   - Мама...
   Какой  тоненький  больной  голосок.  Больно  бухает  сердце.  Лялька,
девочка моя.
   - Мама!.. - тоненько плакала трубка.
   - Лялька, доченька, что? Кто обидел?
   - Я умираю, мамочка. У меня рак. Рак печени.
   - Нет! Лялька, девочка моя, нет.
   Этого не может быть. Лялька, девочка моя,  этого  не  может  быть.  Я
поверила. Почему я сразу поверила?
   - Да. Мамочка, я боюсь. Сегодня они сказали, мне осталось три месяца.
Я не хотела тебе говорить.
   Мне  было  стыдно.  А  теперь...  Я  не  верила,  что  умру,  думала,
справлюсь. Но у меня боли. Болит и болит.
   Все время. К кому только Миша меня не возил. Надежды нет. Сегодня мне
назначили уколы. Наркотики.
   Это конец.
   - Подожди. Не паникуй. Врачи могут ошибаться.
   - Они не ошибаются.
   - Даже если не ошибаются. Три месяца - не завтра. Еще есть время.  Мы
поедем за границу. В лучшую клинику. Наверняка где-то умеют лечить  твою
болезнь. Мы узнаем где и поедем.
   - Уже поздно. Меня нельзя вылечить.
   Но тихий слабый голос у моего уха зазвучал иначе.
   В нем появилась слабая надежда. И я продолжала, обрадованная  и  этой
малостью:
   - Пусть не вылечат. Будешь жить не очень здоровой. Не ты одна,  таких
много. Лишь бы подольше.
   - Мамочка, я люблю тебя!
   Я почувствовала, что она улыбается, и слезы, медленно  скапливаясь  в
моих широко раскрытых глазах, перелились через край. Я не всхлипнула, не
шмыгнула носом, бодро  и  ласково  закончила  разговор  и  только  потом
уткнулась мокрым лицом в сложенные на столе ладони.
   Лялька, Лялька, девочка моя...
   Как случилось, что мы стали чужими?
   Я обиделась на жестокие слова, сказанные Лялькой в пылу ссоры.  Почти
три месяца мы не общались совсем. Потом  я  позвонила  и  наговорила  на
автоответчик  приглашение  на  свадьбу.  Дочь  не  пришла,  и  я   снова
обиделась.
   Миша чем-то объяснял отсутствие жены. Не вспомнить.  Я  лелеяла  свою
обиду, а не подумала, что испытала Лялька,  прослушав  автоответчик.  Ее
мать выходит замуж, но не приехала поговорить, не познакомила с женихом,
даже по телефону пригласила не лично, а через автоответчик...
   Лялька решила, что я вырвала ее из своей жизни, обиделась и поступила
так же.
   За эти годы мы  несколько  раз  встречались:  на  юбилее  Николая,  у
Таньки, когда в прошлом году приезжал Пашка, и, конечно же, на различных
светских мероприятиях. Встречи всякий раз были  в  присутствии  большого
числа людей.
   Лялька  держалась  вежливо-отстраненно,  мы  улыбались  друг   другу,
перекидывались парой слов и расходились.
   "Я воспитала монстра", - говорила я себе,  и  мое  сердце  обливалось
кровью. Я тосковала по дочери.
   Но время шло. Я училась обходиться без постоянного присутствия Ляльки
в моей жизни.
   Тем более что в ней все больше места занимал Костя.
   Моя  новая  жизнь  налаживалась.  И,  насколько  мне  было  известно,
Лялькина тоже.
   Перед отъездом в Женеву, еще до того как я узнала  о  поездке,  я  по
делам своего фонда посещала префектуру Южного округа.
   Лялька вышла из кабинета префекта.  Моя  очередь  была  следующей.  Я
встала, мы столкнулись  лицом  к  лицу  и  неожиданно  обнялись.  Лялька
показалась мне усталой и постаревшей. Я спросила, как у нее дела.
   Она ответила, что  очень  устала,  много  работает,  через  два  часа
улетает на неделю в Киев.
   Секретарь пригласил меня в кабинет, мы с дочерью еще раз  обнялись  и
условились созвониться через неделю.
   - Чао, Акулька!  -  сказала  Лялька  и  улыбнулась  своей  прелестной
улыбкой.
   Как я  была  счастлива!  Сколько  радостных  планов  я  строила!  Как
мечтала!
   Я позвонила Ляльке из аэропорта. Ее не было ни на работе, ни дома.  Я
побеседовала с ее автоответчиком.
   Вернувшись в Москву, я позвонила Ляльке, и опять дома никого не было.
На работе секретарь соединил меня с Мишей. Его голос звучал нейтрально:
   - Лялечка очень  занята.  Я  передам,  что  ты  звонила.  Думаю,  она
свяжется с тобой, когда будет посвободней.
   От его голоса из глубины души  поднялась  загнанная  туда  застарелая
неприязнь. Я  привычно  подавила  ее,  оставаясь  приветливой  до  конца
разговора.
   Миша не сказал мне о болезни своей жены ни слова.

***

   Начальный  шок  от  Лялькиного  звонка  начал  проходить.  Мой   мозг
лихорадочно работал, составляя план действий по спасению моего ребенка.
   Главное, найти врача. Безразлично, в каком городе или в какой стране.
   Но как его найти?
   Я встала на колени перед письменным столом и выдвинула  нижний  ящик.
Старая записная книжка перетянута аптечной  резинкой,  и  все  равно  ее
рассыпавшиеся листочки торчат в разные  стороны.  Аккуратно  раскладываю
листочки на ковре.
   Телефон профессора Бронштейна обведен черной рамкой.
   Григорий Львович был другом и личным врачом Академика. С его  помощью
Лялька переводила меня из городской больницы в клинику НИИ  гинекологии,
где меня с трудом выходили после неудачной операции.
   Если бы он был жив, обязательно бы мне помог.
   На похоронах профессора  я  познакомилась  с  его  сыном,  живущим  в
Америке,  и  он  сказал,  что  внук  Григория  Львовича   Лева   окончил
медицинский институт и работает в клинике деда.
   Я поднялась с пола и, оставив книжку на столе, пошла за телефоном.
   Он обнаружился на тумбочке у кровати. Я  протянула  руку  и  толкнула
стоящий там же будильник. Будильник закачался, я остановила его  ладонью
и увидела, что показывают стрелки.
   Двадцать минут после полуночи не лучшее время для телефонного  звонка
незнакомому мужчине. Хорошо, я попытаюсь найти Леву Бронштейна утром. Он
должен знать, какой врач и в какой стране достиг  наибольших  успехов  в
лечении рака печени.
   Если  не  найду  Леву,  обращусь  в  Академию  медицинских  наук,   в
Министерство здравоохранения.
   Волнение мешало уснуть, мешало лежать спокойно,  требовало  выхода  в
действии. Я снова и снова представляла себе  лицо  дочери.  И  не  могла
поверить, что у нее рак. Лицо Ляльки было бледным, усталым, осунувшимся.
Но на нем не лежала печать ракового  больного,  а  ведь  я  видела,  как
выглядели за несколько месяцев до смерти моя мама и Академик.
   Все больше и больше я уверовала в возможность ошибки. Если же это  не
рак, то ничего не потеряно.
   Временами  мое  возбуждение  сменялось  апатией,  страхом,  сознанием
бесполезности любого действия.
   Но я не позволяла себе потерять надежду.
   Очередной раз взглянув на часы, я увидела, что время движется к трем,
и решила просто дождаться утра.
   Ой, а деньги-то! Про них я и не подумала. Что, если сумма потребуется
значительная, а у Кости не окажется столько  свободных  денег?  Придется
искать, а на это уйдет время.
   Не раздумывая я  схватила  телефон,  набрала  номер  и  с  удивлением
слушала гудки. Минута, две, три...
   Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
   Мелькнула мысль,  что  я  никогда  не  интересовалась,  где  проводит
господин Скоробогатов ночи. И с кем.
   Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я
была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
   Черт!  Эту  проклятую  квартиру  сроду  не  обойдешь,  впору  пускать
рейсовый автобус. И какая из комнат теперь  Юрина?  Раньше  он  спал  на
диване в холле, а теперь?
   - Юра! - завопила я, стоя посредине какой-то европлощади неизвестного
назначения.
   Из одной из дверей вылетел взлохмаченный Юра в тренировочных штанах и
с голой волосатой горой мышц над ними. Он хлопал глазами. Я заикалась от
злости.
   - Чем ты занят?
   - Сплю...
   - Молодец! Продолжай. Тебя для того и наняли.
   - Что случилось?
   - Какая тебе разница? Твое  дело  тело  охранять,  а  живое  оно  или
мертвое - тебе плевать!
   - Вам плохо? Врача?
   Вид разволновавшегося Юры  неожиданно  несколько  успокоил  меня.  По
крайней мере я перестала заикаться.
   - Ты знаешь, где Константин Владимирович?
   Кивок.
   - Где?
   - В казино.
   - Что он там делает? - Идиотский вопрос.
   Движение плечом. Не знает.
   - Позвонить ему можешь?
   Кивок.
   - Позвони. Скажи, он мне нужен.
   Кивок.
   О Боже!

***

   Я включила свет в кухне и поставила варить кофе.
   Великолепие  белых  стен,  блеск  хромированных   частей   мебели   и
всевозможное оборудование делали кухню чужой и совершенно безликой.
   Я избегала бывать здесь без необходимости. А когда-то это было  самое
любимое место в квартире. Да что в квартире, в целом свете.
   Опять поднялась обида на господина Скоробогатова,  уничтожившего  мой
столь любовно налаженный быт.
   На душе стало окончательно тоскливо и муторно.
   Страшно хотелось курить, но я решила этого не делать, чтобы не  злить
господина Скоробогатова  запахом  дыма.  Он  чрезвычайно  тяжело  бросал
курить.
   Выпив кофе, я поставила чашку в мойку, отложив мытье на  утро.  Потом
все-таки вымыла, вытерла и убрала в шкаф. Привычные движения успокаивали
меня.
   Какое-то время постояла посреди кухни, бессмысленно  глядя  в  стену,
вздохнула и, выключив свет, встала у окна,  отодвинув  штору.  Это  окно
выходит  на  подъезд,  и  я  надеялась  увидеть,  как  приедет  господин
Скоробогатов.
   Не успели мои глаза привыкнуть  к  темноте,  как  раздался  щелчок  и
вспыхнул свет.
   Он стоял в дверях кухни. Ворот белой крахмальной  рубашки  распахнут,
темные волосы в беспорядке, одна рука в  кармане  брюк  под  распахнутым
смокингом, другая на уровне плеча упирается в косяк.
   Привычно отметив мужскую привлекательность ладной фигуры,  я  подняла
глаза на лицо.
   Господин Скоробогатов изрядно выпил. Чтобы об этом  догадаться,  надо
хорошо его знать. По виду он такой же, как всегда. Выдает  его  холодный
блеск серо-голубых глаз да необычайная бледность лица.
   Он толчком выдыхает воздух сквозь сжатые зубы.
   До меня доносится запах коньяка. Костя терпеть не  может  коньяк,  но
пьет только его. Таким образом он регулирует потребление спиртного. Одна
из его маленьких хитростей.
   - Зачем звала? - недружелюбно поинтересовался господин  Скоробогатов,
ощупывая меня жадным взглядом.
   Мне не понравился взгляд и то, как  он  стоит,  подобравшись,  словно
перед прыжком.
   - Мне нужно поговорить с тобой.
   Я вдруг испугалась, что господин  Скоробогатов  откажет  мне  в  моей
просьбе.
   - О чем?
   - Костя, мне нужны деньги...
   - Сейчас?
   Господин Скоробогатов неприятно ухмыльнулся и вдруг...
   Он отлепился от косяка, ногой закрыл дверь и сделал  ко  мне  большой
шаг... Я услышала тяжелое дыхание, и в тот же миг он, запустив руку  мне
в волосы, рывком поставил меня на колени.
   Мои  колени  больно  стукнулись  об  пол.  Жесткая  рука  безжалостно
надавливает на мой затылок, прижимает мое лицо к столу. Я почувствовала,
как другая рука грубо задирает мой халат...
   Происходящее  показалось  настолько  нереальным,  что   первым   моим
чувством была растерянность. Потом я испугалась, что в кухню может войти
Юра. А потом не осталось никаких чувств" только чувство неудобства позы.
   Все закончилось так же неожиданно. Я почувствовала, что свободна, и с
трудом поднялась на ноги.
   Происшествие  оглушило  меня.  Я  не  могла  поверить,  что  подобное
произошло со мной, не узнавала  мужчину,  которого,  как  мне  казалось,
знала до донышка, была обижена, раздосадована, напугана.
   Прошло довольно  много  времени,  пока  мне  удалось  заставить  себя
взглянуть на господина Скоробогатова.
   Он уже привел в порядок свой костюм и стоял у окна,  отвернувшись  от
меня и ссутулив широкие плечи.
   Я встала у него за спиной. Он обидел меня,  но  в  тот  момент  я  не
хотела думать, почему он так поступил.
   Меня занимали другие проблемы.
   Почувствовав меня рядом, он медленно, словно с  трудом,  обернулся  и
посмотрел несчастными, больными, трезвыми глазами.
   - С чего началось, тем и закончилось, верно? Ты ведь  всегда  считала
меня способным на насилие. Нисколько не удивилась. Даже не сердишься.
   - Я удивилась и сержусь. Мы еще поговорим об этом. Но не  сейчас.  Ты
дашь мне денег?
   В синих глазах появился нехороший блеск.
   - Тебе настолько нужны деньги? Зачем?
   Как-то сразу я поняла, что не хочу ничего ему говорить. Я смотрела  в
его лицо - такое знакомое, такое неизменно притягательное, и впервые мой
муж был мне неприятен. В первую очередь потому, что я  хотела  искать  у
этого человека помощи и сочувствия.
   Прищуренные чужие глаза не отрываясь смотрели на меня, ожидая ответа.
   Было ясно, что я не хочу его денег. И не возьму их у него.
   Я повернулась и, чувствуя навалившуюся усталость и  пустоту,  побрела
прочь.
   - Что, деньги больше не нужны? - насмешливо прозвучало сзади. Он  шел
за мной следом. - А может, они тебе и не были нужны?
   Господи! Помоги мне, дай силу выстоять, пережить эту ночь.
   У двери спальни Скоробогатов дернул меня за плечо,  повернул  к  себе
лицом. Он был в ярости.
   - Так зачем ты звала меня?
   Мне надо было срочно лечь. Голова кружилась, тело мгновенно покрылось
холодным потом. Слабой, непослушной рукой я попыталась оттолкнуть  мужа,
но кружение перед глазами сделалось нестерпимым, потом все потемнело,  я
почувствовала, что сползаю по чужому телу...
   Обморок был коротким. Я очнулась на руках Скоробогатова.  Он  положил
меня на постель и сел рядом, глядя на меня встревоженно и совсем не зло.
   - Тебе лучше?
   Я кивнула, почувствовав боль в затылке от движения.
   - Все уже прошло. Только слабость.
   - Хочешь, я вызову врача?
   - Не стоит. Мне надо просто поспать.
   - Когда тебе нужны деньги?
   - Мне не следовало просить их у тебя. Тем более звонить ночью.
   - Зачем они тебе?
   - Не важно.
   Я чувствовала себя усталой, и ничего, кроме этой усталости, сейчас не
существовало.
   - Лена, я дам любые деньги. Но имею я право знать зачем?
   - Имел. Еще час назад.
   - Понятно. Теперь у тебя есть повод наказывать меня. Настоящий. Не  в
виде придуманного из-за евроремонта.
   В его голосе снова звучала едкая насмешка. Что делается в его  голове
и сердце? Что вообще с ним происходит? Из-за чего его так корежит?
   И вот, когда не осталось сил на эмоции, я смогла  спокойно  и  трезво
оценить свою жизненную ситуацию.
   Он смотрел непримиримыми льдистыми глазами.
   Мой муж. Мой мужчина. Человек, которого я люблю.
   Что бы он сделал там, на кухне, если бы я не подчинилась ему? Взял бы
меня силой? Отпустил бы? Я не узнаю этого. Да это и ни  к  чему.  Потому
что я знаю другое. Я никогда не откажу ему в близости. Не хочу.
   Не могу.
   Я не могу отказаться от него. И похоже, он  не  может  отказаться  от
меня. Тогда что же мы делаем друг с другом? С нашей жизнью?
   Когда-то я оттолкнула дочь. Нет, не оттолкнула.
   Не сделала попытки удержать. Позже не сделала попытки вернуть.
   И вот опять. Жизнь ничему не учит меня. Мне  суждено  снова  и  снова
наступать на одни и те же грабли.
   Я отодвинулась с краю и,  потянув  Костю  за  рукав,  заставила  лечь
рядом.  Он  нехотя  подчинился.  Наши  плечи  соприкасались,  я  ощущала
шершавую ткань смокинга.
   - Мне не понравилось то, что ты делал на кухне.
   Я сказала это и удивилась тому, как ровно прозвучал мой голос.
   - А мне понравилось? - вскинулся Костя, но  я  снова  уложила  его  и
придавила ладонью, чтобы не вскакивал.
   Под ладонью металось его сердце. Мне было жаль Костю, жаль  себя.  Мы
не умели управлять своими чувствами, не умели щадить чувства другого.
   - Ты нарочно злишь меня, - сказал Костя, и я поняла, что он укрощен.
   - Раздевайся и ложись. Уже четыре часа.
   Он заполз под одеяло и лег, стараясь не дотрагиваться до меня.
   Я обняла его холодное, на  все  согласное  тело,  повернула  на  бок,
спиной к себе, прижалась грудью.
   - Лен, давай помиримся, - попросил он шепотом.
   - Хорошо.
   Я потерлась лицом о его затылок, вдохнула знакомый запах  и  покрепче
обняла. Он потихоньку согревался  в  моих  руках  и  словно  расширялся,
по-хозяйски   располагаясь   в   супружеской   постели.   Но   оставался
неподвижным.
   Моя ладонь легонько  погладила  его  плечи,  грудь,  живот.  Я