Очень. - Он огляделся. - А где же ваша лошадь?
   - Я шла пешком. Такое прекрасное ут...
   В ее голове промелькнуло видение, и она умолкла. Лошадь, вставшая  на
дыбы. Черная лошадь, очень похожая на ту, что сейчас пила из озера.
   - С вами все в порядке, мисс Мэтьюз?
   Видение исчезло, и она отогнала мысль о нем.
   - Да, я прекрасно себя чувствую. Ведь я...
   - Очень крепкая.
   Она улыбнулась:
   - Да, но я хотела сказать, что я голодна. Не желаете ли составить мне
компанию и съесть что-нибудь? Я захватила с собой более чем  достаточно.
- Элизабет опустилась на колени и начала разгружать свою сумку.
   - Вы взяли с собой завтрак?
   - Ну, не совсем завтрак: несколько морковок, яблоки и хлеб с сыром.
   Остин с интересом наблюдал за ней. Никогда еще его не  приглашали  на
столь непритязательный пикник. Ему предоставлялся весьма удобный  случай
побыть с ней какое-то время. Разве это  не  лучший  способ  выведать  ее
секреты и точно установить, что именно ей известно об Уильяме  и  письме
шантажиста? Усевшись на землю рядом с Элизабет, он взял ломоть  хлеба  и
кусок сыра.
   - Кто приготовил вам еду для пикника?
   - Я сама. Вчера утром перед отъездом из Лондона  я  помогала  кухарке
тети Джоанны с одним делом. В знак благодарности кухарка угостила  меня.
- Она взяла яблоко и вытерла его о юбку.
   Остин стал есть сыр, удивляясь, что  столь  простая  еда  может  быть
такой вкусной. Никаких тонких  соусов,  никакого  позвякивания  серебра,
никаких слуг, суетящихся вокруг.
   - А чем вы помогли кухарке?
   - Она так порезала палец, что  рану  требовалось  зашить.  Когда  это
случилось, я была на кухне, искала сидр. Естественно, я вызвалась помочь
ей.
   - Послали за доктором?
   Элизабет удивленно подняла брови,  скрывая  насмешку,  промелькнувшую
было в ее глазах.
   - Я обработала рану и затем зашила ее.
   Остин чуть не подавился.
   - Вы зашили рану?
   - Да. Не было необходимости беспокоить доктора, раз  я  вполне  могла
справиться сама. Кажется, вчера вечером я упомянула, что  мой  отец  был
врачом. Я ему часто помогала.
   - У вас были определенные обязанности?
   - О да. Папа был очень хорошим учителем. Уверяю вас, кухарка получила
необходимую помощь. - Она улыбнулась ему, принимаясь за яблоко.
   Остин не мог отвести глаз от ее пухлых губ, блестевших  от  яблочного
сока. Ее рот казался влажным и сладким. И невероятно соблазнительным. Не
то чтобы он верил в ее способность читать его  мысли,  но,  вспомнив  ее
странную проницательность, он поспешил отвести взгляд.
   - Такое чудесное утро, - заметила она. - Я бы хотела  уловить  краски
солнечного восхода, но у меня нет способностей к акварели. Только уголь,
а угольные карандаши, к сожалению, бывают лишь одного цвета.
   Остин кивнул в сторону папки, лежащей рядом с ней:
   - Разрешите?
   Она протянула ему папку:
   - Конечно.
   Он внимательно рассмотрел каждый рисунок и понял, что она талантлива.
Четкие линии делали изображения  такими  живыми,  такими  впечатляющими,
что, казалось, они вот-вот сойдут с листа.
   - Вы узнали Чертвозьми? - спросила она, глядя через его плечо.
   Нежный аромат сирени окружил его.
   -  Да.  Удивительное  сходство.  -  Отведя  глаза  от  эскиза,  Остин
заинтересовался   золотистыми   искорками   в   ее   глазах.    Огромные
золотисто-карие  глаза  цвета  выдержанного   бренди.   Она   пристально
посмотрела на него, и  он  заставил  себя  выдержать  ее  взгляд.  Дрожь
пробежала по его телу, и сердце забилось сильнее. Несмотря на то что  он
сидел на земле, он неожиданно почувствовал себя так, словно  только  что
пробежал целую милю. Эта  женщина  оказывала  странное  влияние  на  его
чувства.
   И на его дыхание. Он прокашлялся.
   - Вы познакомились с семьей Чертвозьми?
   - Только с его мамой Джорджем, вчера вечером.
   - Тогда вы должны еще раз  побывать  на  конюшне  и  познакомиться  с
Будьтынеладен, Прахпобери, Разразигром и остальными.
   Она расхохоталась:
   - Вы выдумываете эти имена, ваша светлость?
   - Не я.  Мортлин  давал  им  эти  имена,  когда  они  рождались...  и
рождались... и рождались. Всего их было десять  в  последнем  помете,  и
имена становились все... э... фантастичнее по мере их появления на свет.
Правила приличия не позволяют мне произнести некоторые из них. -  Сделав
усилие, он снова перевел взгляд на рисунок. - Чья это собака?
   Веселое выражение исчезло из ее глаз.
   - Это мой пес, Пэтч.
   Грусть, с которой она смотрела  на  рисунок,  тронула  Остина,  и  он
спросил:
   - А где же Пэтч сейчас?
   - Он был слишком  стар,  чтобы  выдержать  путешествие  в  Англию.  Я
оставила его у людей, которые любят его. -  Протянув  руку,  Элизабет  с
нежностью провела кончиком пальца по рисунку. - Мне было пять лет, когда
родители подарили его мне. Пэтч был таким крохотным, но через  несколько
месяцев он стал больше меня. - Медленно отведя руку, она продолжала:
   - Я ужасно по нему скучаю.  И  хотя  его  мне  никто  не  заменит,  я
надеюсь, что когда-нибудь у меня снова будет собака.
   Остин вернул ей рисунки.
   - Они очень хороши, мисс Мэтьюз.
   - Благодарю вас. - Элизабет склонила голову  набок.  -  Знаете,  ваша
светлость, вы могли бы быть интересной моделью.
   - Я?
   - Да, именно вы. Ваше лицо... - Она замолчала и долго вглядывалась  в
него, склоняя голову то влево, то вправо.
   - Так безобразно? - с притворным ужасом спросил он.
   - Боже мой, нет, - заверила она. - У вас очень интересное лицо. В нем
виден характер. Вы не будете против, если я нарисую вас?
   - Конечно, нет.
   "Очень интересное"? "Виден характер"? Остин не знал, хорошо  это  или
плохо, но одно не вызывало сомнений: ее слова  не  были  кокетством.  Их
никогда бы не произнесла, говоря о нем,  светская  женщина.  По  крайней
мере казалось,  что,  когда  дело  касалось  мужчин,  мисс  Мэтьюз  была
простодушной и бесхитростной.
   "Трудно поверить. И чертовски сомнительно. Но скоро я узнаю, что  она
затеяла".
   - Может быть, вы сядете под деревом? - спросила она,  оглядываясь  по
сторонам. - Прислонитесь  к  стволу  и  устраивайтесь,  чтобы  вам  было
удобно.
   Элизабет собрала свои принадлежности для рисования, и, несмотря на то
что он чувствовал себя довольно глупо, Остин подчинился.
   - Ну как? - спросил он,  приняв  естественную  позу.  Она  опустилась
перед ним на колени.
   - Вы очень напряжены, ваша светлость. Попытайтесь  расслабиться.  Это
вам не повредит, обещаю.
   Остин уселся поудобнее и глубоко вздохнул.
   - Вот так гораздо лучше. - Элизабет вглядывалась  в  его  лицо.  -  А
теперь прошу вас предаться воспоминаниям, мне это нужно.
   - Предаться воспоминаниям?
   Ее глаза весело блеснули.
   - Да. Это американское выражение означает "вспомнить прошлое".
   У него мелькнуло подозрение: уж не собирается ли она  что-то  у  него
выведать? Старательно сохраняя бесстрастное выражение лица, он спросил:
   - А что бы вы хотели узнать?
   - Да ничего, ваша светлость. Просто думайте, пока я  рисую,  о  самом
хорошем, что  вспомните.  Это  поможет  мне  лучше  уловить  характерное
выражение вашего лица.
   - Понимаю.
   Но Остин ничего не понимал. Любимое воспоминание?  Он  позировал  для
нескольких портретов, которые висели теперь в галерее Брэдфорд-Холла,  и
его ничего не просили делать,  он  только  сидел  неподвижно  бесконечно
долгое время. Он порылся в памяти,  но  не  обнаружил  никаких  приятных
воспоминаний.
   - Наверняка у  вас  было  какое-нибудь  событие,  о  котором  приятно
вспомнить, ваша светлость.
   Черт побери, не было никакого события! Но он не собирался ей  в  этом
признаваться. Твердо решив раскопать в своей памяти  счастливый  эпизод,
Остин погрузился в воспоминания, а Элизабет продолжала наблюдать за ним.
   - Просто подумайте... и расслабьтесь, - тихо произнесла она.
   Он отвел от нее взгляд и стал смотреть на Миста, щипавшего неподалеку
траву. В его воображении возник Уильям...  Уильям,  ему  тринадцать,  он
бежит за Остином в конюшни, а за старшими братьями, не отставая от  них,
торопится Роберт...
   - Вы очень загадочно улыбаетесь, - заметила Элизабет. - Не поделитесь
ли своими мыслями со мной?
   Остин хотел было отказаться, но потом решил, что  никакого  вреда  не
будет, если он ей расскажет.
   - Я вспоминаю о великом приключении,  которое  произошло  со  мной  и
моими братьями. - У него потеплело на душе,  когда  он  живо  представил
себе тот день во всех подробностях. - Нам пришлось  сбежать  в  конюшни,
после того  как  мы  организовали  заговор  против  вредной  гувернантки
Каролины, чтобы заставить ее уйти. Мы пристроили над дверью  ее  комнаты
бочонок с мукой и ведро воды, и когда она открыла дверь, от ее отчаянных
воплей задрожали стены. Мы спрятались на сеновале и хохотали, пока  чуть
не задохнулись от смеха.
   - Сколько лет вам было?
   - Мне - четырнадцать, Уильяму - тринадцать, а Роберту - десять.
   Воспоминания медленно таяли, как дым, уносимый легким бризом.
   - А какими еще проделками вы, мальчики, занимались?
   Другое воспоминание всплыло в памяти Остина, и  он  не  удержался  от
смеха.
   - Однажды, в то же самое лето, мы, все трое, шли  мимо  озера.  Вдруг
Роберт - он с  самого  рождения  был  сущим  дьяволенком  -  поспорил  с
Уильямом, сможет ли тот сбросить с себя одежду и прыгнуть в  озеро,  что
нам было строго-настрого запрещено нашим отцом. Чтобы  не  отставать,  я
тотчас же бросил вызов ему. Не прошло и минуты, как все  мы,  раздевшись
догола, плескались, ныряли, - словом, были наверху блаженства. Но  вдруг
заметили, что мы не одни.
   - Боже, неужели вас увидел отец?
   - Нет, хотя это было бы для нас лучше. Это был  наш  приятель  Майлс,
теперь граф Эддингтонский. Он стоял на берегу с охапкой нашей  одежды  в
руках, и по его глазам мы тут же безошибочно угадали его  намерения.  Мы
бросились в погоню, но Майлс бежал  слишком  быстро.  В  результате  нам
пришлось пробираться в дом, совершенно  голыми,  через  кухню.  -  Остин
покачал головой и рассмеялся. - Нам удалось не попасться на глаза  отцу,
но слуги на кухне получили пищу для сплетен на многие месяцы.
   Его смех замер, и  в  голове  промелькнули  другие  воспоминания:  он
вместе с Уильямом плавает; он вместе с Уильямом ловит рыбу; он объясняет
Уильяму, как появляются дети, а затем громко  хохочет,  увидев  ужас  на
лице брата. Потом, несколько лет спустя, они вместе обедают в клубе  или
смеются за столом, играя в "фараона". Или мчатся на лошадях.  Так  много
всего они делали вместе... И все это кончилось навсегда.
   "Боже, как мне не хватает тебя, Уильям!"
   - Я закончила.
   Ее тихие слова вывели Остина из задумчивости.
   - Простите?
   - Я говорю, что закончила ваш портрет. Хотите посмотреть? -  Элизабет
протянула ему лист.
   Остин взял рисунок и пристально в него вгляделся.  Он  был  изображен
совсем не таким, каким привык себя видеть. Человек на рисунке, казалось,
отрешившись от всего, отдыхает, прислонившись к дереву и обхватив руками
приподнятое колено. В глазах блестели веселые огоньки, а в  уголках  рта
пряталась слабая  улыбка,  как  будто  он  думал  о  чем-то  забавном  и
приятном.
   - Вам нравится? - спросила она, перегнувшись через его  плечо,  чтобы
видеть свою работу.
   Легкий аромат сирени снова окутал его. Блестящие волосы  беспорядочно
обрамляли ее прелестное лицо.  Длинный  каштановый  локон  упал  на  его
плечо, и, глядя на темную полоску на белом рукаве, он  боролся  с  почти
неодолимым желанием дотронуться до нее.
   Остин прокашлялся.
   - Да. Очень нравится. Вы точно передали мое настроение.
   - Вы упомянули вашего младшего брата, которого зовут Роберт.
   - Да. Сейчас он далеко, путешествует по Европе.
   Элизабет пристально посмотрела на него:
   - А Уильям - вы его очень любите?
   Он почувствовал комок в горле.
   - Да.
   Остин ничего не сказал, когда она заговорила об Уильяме  в  настоящем
времени. Боже, да, он любил Уильяма. Даже в конце, когда тот заявил, что
не... Когда  Остин,  не  веря  своим  глазам  и  ушам,  стал  свидетелем
необъяснимого предательства брата. Он протянул ей рисунок.
   - Да. Я любил его.
   Она посмотрела на ранку на его щеке.
   - Вам больно?
   - Немного жжет.
   - В таком случае я приготовлю вам мазь. - Элизабет  вынула  из  сумки
мешочек.
   - Что это у вас?
   - Моя медицинская сумочка.
   - Вы берете ее с собой на прогулки?
   Она кивнула:
   - Куда бы я ни шла и ни ехала. В детстве я постоянно обдирала локти и
колени. - Она лукаво посмотрела на него. - Вам уже известна моя любовь к
лазанью по кустам, поэтому,  я  уверена,  мои  слова  вас  не  удивляют.
Поэтому папа сделал мне мешочек, который  я  могла  бы  брать  с  собой,
выходя из дома. Я сократила аптечку до минимума, и мешочек не тяжелый.
   - Как же вы ухитрялись обдирать коленки? Разве юбки не защищали вас?
   Элизабет покраснела.
   - Боюсь, что имела привычку... э...  немножко  задирать  юбку.  -  И,
видя, что он явно не в силах скрыть удивление, она поспешно добавила:
   - Но только когда лазала по деревьям.
   - Лазали по деревьям? - Остин представил ее, длинноногую,  смеющуюся,
с поднятой до бедер юбкой, и на мгновение теплая волна пробежала по  его
телу.
   Элизабет улыбнулась, поддразнивая его:
   - Не бойтесь, ваша светлость. Уже несколько недель, как  я  перестала
лазать по деревьям. Но я по-прежнему ношу с собой мешочек с лекарствами.
Разве знаешь, когда тебе повстречается красивый джентльмен,  нуждающийся
в медицинской помощи. Я считаю, что всегда надо  быть  готовой  к  такой
встрече.
   - Думаю, вы правы, - пробормотал Остин. Как ни  странно,  но  он  был
доволен тем, что она находила его красивым, и в то же время удивлен, что
эти слова не походили на лесть, а звучали дружески.
   Он с интересом  наблюдал,  как  она  вынимает  из  мешочка  маленькие
пакетики и деревянную  чашечку.  Извинившись,  она  сходила  к  озеру  и
принесла  воды.  Разложив  вокруг  себя  все  необходимое,  Элизабет   с
сосредоточенным видом приступила к работе.
   - Что вы смешиваете? - спросил Остин, заинтересованный  ее  необычным
занятием.
   - Ничего, кроме сушеных трав, корней и воды.
   Он не понимал, как травы и вода могут залечить ранку на его щеке,  но
молчал и наблюдал, напоминая себе, что чем дольше он следит за ней,  тем
больше о ней узнает.
   Закончив приготовления, Элизабет опустилась перед  ним  на  колени  и
обмакнула пальцы в чашечку с мазью.
   - Может быть, сначала будет жечь, но всего лишь минутку.
   Остин с сомнением посмотрел на густую смесь:
   - Как это может помочь?
   - Увидите. Можно, я продолжу?
   Заметив его нерешительность, она удивленно подняла брови, и ее  глаза
лукаво блеснули.
   - Вы, конечно, не боитесь этой мази, ваша светлость?
   - Конечно, нет. - Он даже обиделся, что она может (хоть  и  в  шутку)
предположить подобное. - Пожалуйста, мажьте.
   Она наклонилась и осторожно втерла мазь в кожу его щеки. Щеку обожгло
как огнем, и Остин с трудом удержался, чтобы не уклониться и не  стереть
ее дурацкое лекарство.
   Пытаясь отвлечься от боли, он  сосредоточил  все  внимание  на  самой
Элизабет. Она озабоченно наморщила лоб, втирая  еще  одну  порцию  мази.
Лучи утреннего солнца, пробиваясь  сквозь  деревья,  бросали  красные  и
золотые блики на ее волосы. Остин впервые заметил у нее на  носу  мелкие
веснушки.
   - Еще немного, ваша светлость, я почти закончила.
   Он ощутил на своем лице ее теплое дыхание. Его взгляд остановился  на
ее губах, и у него сильнее застучало сердце. Черт  побери,  у  нее  были
такие потрясающие губы, каких ему еще  никогда  не  приводилось  видеть!
Внезапно он осознал, что не только перестала болеть щека, но и по  всему
его телу от ее нежных прикосновений разливаются волны наслаждения.
   Все его тело оживало. Ему захотелось  поцеловать  ее,  почувствовать,
как  эти  соблазнительные  губы  раскрываются  под  натиском  его   губ,
коснуться языком ее языка. Если бы он чуть-чуть наклонился...
   Элизабет резко отшатнулась:
   - Все еще больно?
   Остин закрыл глаза, чувствуя головокружение. И разочарование.
   - Да нет. Почему вы спрашиваете?
   - Вы застонали. Или, может быть, просто тяжело вздохнули.
   Он почувствовал досаду - и на себя, и  на  нее:  он  воображает,  как
целует ее, причем его бриджи становятся все более тесными,  стонет  (или
вздыхает?) - а она интересуется, не причиняет ли ему боли.
   Да, черт возьми, она просто убивает его!
   Он буквально терял  рассудок.  Ему  надо  думать  о  другом,  но  это
чертовски трудно делать в такой мучительной близости от нее.
   "Я должен думать об Уильяме. О шантаже. О  том,  что  ей  может  быть
известно об этом".
   - Благодарю вас, мисс Мэтьюз. Почти не болит. Вы закончили?
   Вытирая руки о салфетку, она нахмурилась, затем кивнула. Он удивленно
посмотрел на  нее:  о  чем  она  думает?  Ее  молчание  и  обеспокоенное
выражение лица разожгли его любопытство.
   - Что-нибудь случилось, мисс Мэтьюз?
   - Я не уверена. Можно я... возьму вашу руку?
   При этой просьбе горячая волна пробежала по его спине. Не  говоря  ни
слова, он протянул ей руку. Элизабет крепко сжала ее ладонями и  закрыла
глаза. Через какое-то мгновение, показавшееся ему  вечностью,  ее  глаза
открылись.
   - Что-то не так?
   - Боюсь, что да, ваша светлость.
   - Вы... э... снова видели Уильяма?
   - Нет, я видела... вас.
   - Меня?
   Она кивнула, явно встревоженная:
   - Я видела вас. Я почувствовала это.
   - Что вы почувствовали?
   - Опасность, ваша светлость. Боюсь, вы в большой опасности.

Глава 4

   Остин пристально смотрел на нее. Она явно страдала галлюцинациями, но
страх в ее глазах передавался и ему. "Черт, если я  не  буду  осторожен,
она  убедит  меня,  что  за  каждым  деревом  прячутся  привидения".  Он
попытался осторожно высвободить руку,  но  Элизабет  крепко  сжимала  ее
своими ладонями.
   - Сейчас, сейчас, - прошептала она. - Я вижу деревья, лунный свет. Вы
в лесу, верхом на лошади. Собирается дождь. Я хотела бы  узнать  больше,
но это все, что я видела. Я не могу сказать,  в  чем  будет  заключаться
опасность, но, клянусь,  вам  действительно  что-то  угрожает.  И  очень
скоро, - В ее голосе зазвучали умоляющие нотки. - Вы не должны ездить  в
лес, когда идет дождь.
   Недовольный собой из-за того, что  сказанное  ею  слегка  встревожило
его, Остин выдернул руку из ее ладоней.
   -  Я  прекрасно  могу  позаботиться  о  себе  сам,  мисс  Мэтьюз.  Не
беспокойтесь.
   Было заметно, что она огорчена.
   - Я беспокоюсь, ваша светлость, и вам тоже следует беспокоиться. Хотя
я могу понять ваш скептицизм, уверяю вас, что говорю правду.  Зачем  мне
лгать вам?
   - Я задавал себе этот же вопрос, мисс Мэтьюз.  И  мне  очень  хочется
услышать ответ на него.
   - Ответа не существует. Я не лгу. Боже мой,  неужели  вы  всегда  так
тупы? - Элизабет, прищурившись, взглянула на него. - Или,  возможно,  вы
перебрали?
   Неужели  она  назвала  его  тупым?  И   черт   побери,   что   значит
"перебрали"?
   - Вы злоупотребляете крепкими напитками?
   Остин сердито посмотрел на нее:
   - Под хмельком. Вы хотите сказать "под  хмельком".  Нет,  безусловно,
нет. Господи, да сейчас только семь утра! - Он наклонился к ней,  и  его
раздражение достигло предела, когда он увидел, что и она смотрит на него
так же гневно. - И я не тупой.
   Неприличный  фыркающий  звук,  подозрительно  напоминающий  хрюканье,
вырвался у нее.
   - Разумеется, вам приятно думать, что вы не тупы. - Она собрала  свои
вещи и встала. - Мне пора. Тетя Джоанна будет беспокоиться, не случилось
ли со мной чего-нибудь.
   Не сказав больше ни слова, Элизабет повернулась и быстрым шагом пошла
по тропе в сторону дома.
   Глядя на ее удаляющуюся фигуру. Остин дал  волю  своему  раздражению.
Будь проклята эта наглая особа! Помоги Господи тому несчастному, который
свяжет свою жизнь с этой скверно