я сутолокой, не привыкшая лавировать в  движущейся
толпе, почти бежала за ним, чтобы не потерять его из виду.
   Когда она очутилась в конторе гостиницы, то  прежде  всего  поспешила
заявить:
   - Меня к вам направил господин Руссель.
   Хозяйка, массивная женщина  сурового  вида,  сидевшая  за  конторкой,
спросила:
   - Кто это такой - господин Руссель?
   - Да это нотариус из Годервиля, он останавливается у вас каждый  год,
- растерявшись, отвечала Жанна.
   - Очень возможно. Только я его не знаю, - сказала тучная особа. - Вам
нужна комната?
   - Да, сударыня.
   Слуга взял ее баул и пошел по лестнице впереди нее.
   У нее тоскливо сжималось сердце. Она села подле маленького столика  и
попросила, чтобы ей принесли чашку бульона и кусочек цыпленка. С  самого
утра у нее ничего не было во рту.
   Уныло пообедала она при одной свечке, предаваясь грустным размышлени-
ям, вспоминая, как была здесь проездом по возвращении из свадебного  пу-
тешествия, как во время этого пребывания в Париже впервые проявился  ха-
рактер Жюльена. Но она была тогда молода, и бодра, и жизнерадостна.  Те-
перь она чувствовала, что стала старой, неловкой, даже  трусливой,  сла-
бой, терялась от малейшего пустяка. Кончив обед, она подошла  к  окну  и
взглянула на улицу, полную народа. Ей хотелось выйти  из  гостиницы,  но
было страшновато. Она обязательно заблудится,  казалось  ей.  Тогда  она
легла и задула свечу.
   Но грохот, ощущение чужого города и треволнения пути  мешали  ей  ус-
нуть. Проходили часы. Шумы улицы понемногу затихали, а она все бодрство-
вала, ей не давала покоя тревожная полудрема больших городов.  Она  при-
выкла к мирному и глубокому сну полей, который усыпляет все -  растения,
людей, животных; а сейчас она ощущала кругом какое-то таинственное ожив-
ление. До нее доносились, словно просачиваясь сквозь стены, почти неуло-
вимые голоса. Иногда скрипел пол, хлопала дверь, звенел звонок.
   Внезапно, часов около двух ночи, когда она стала засыпать, в соседней
комнате раздался женский крик; Жанна привскочила и села в постели; потом
ей послышался смех мужчины.
   И тут, с приближением дня, ею завладела мысль о Поле;  она  встала  и
оделась, едва только забрезжил рассвет. Они жили на улице Соваж в  Ситэ.
Помня наказ Розали соблюдать экономию, она собралась туда пешком. Погода
стояла" ясная; морозный воздух пощипывал щеки; озабоченные  люди  бежали
по тротуарам. Она торопливо шла по той улице, которую  ей  указали  и  в
конце которой ей нужно было повернуть направо, а затем налево. Дойдя  до
площади, она должна была спросить, куда идти дальше. Она не нашла площа-
ди и обратилась с вопросом к булочнику, который дал  ей  противоположные
указания. Она послушалась его, сбилась с дороги, долго плутала, следова-
ла другим наставлениям и заблудилась окончательно.
   В полной растерянности она шла теперь почти наугад и совсем уже  соб-
ралась остановить фиакр, как вдруг увидела Сену. Тогда она пошла по  на-
бережным.
   Приблизительно через час она свернула на улицу Соваж - темный и узкий
переулок. Перед дверью  она  остановилась  до  того  взволнованная,  что
дальше не могла сделать ни шагу.
   Тут, в этом доме, был он - Пуле.
   У нее дрожали колени, дрожали руки; наконец она решилась, прошла  ко-
ридором, увидела каморку швейцара и спросила, протягивая монету:
   - Вы не могли бы подняться и сказать господину Полю де Ламар, что его
ждет внизу старая приятельница его матери.
   - Он отсюда съехал, сударыня, - ответил швейцар.
   Дрожь пробежала по ней.
   - А где он теперь живет? - пролепетала она.
   - Не знаю.
   У нее до того закружилась голова, что она едва не упала  и  некоторое
время не могла выговорить ни слова. Наконец отчаянным усилием она  овла-
дела собой, и прошептала:
   - Давно он съехал?
   Швейцар оказался словоохотливым.
   - Как раз две недели назад. Ушли как-то вечером в чем были  и  больше
не возвращались. Они задолжали всему кварталу; сами понимаете, какой  им
был смысл оставлять новый адрес.
   Жанна видела какие-то искры, вспышки огня, словно у нее перед глазами
стреляли из ружья. Но одна неотступная мысль давала ей сил держаться  на
ногах, быть с виду спокойной и рассудительной:  она  хотела  знать,  как
найти Пуле.
   - Он ничего не сказал, когда уезжал?
   - Ни слова. Они попросту сбежали, чтобы не платить, вот и все.
   - Но он, наверно, будет присылать кого-нибудь за письмами?
   - Еще чего! Да они за год и десятка писем не получали. Однако же одно
письмецо я им отнес дня за два до того, как они съехали.
   Это, конечно, было ее письмо. Она сказала поспешно:
   - Послушайте, я его мать, я за ним приехала. Вот вам десять  франков.
Если вы что-нибудь услышите или узнаете о нем, сообщите мне в  гостиницу
"Нормандия" на Гаврской улице, я вам хорошо заплачу.
   - Положитесь на меня, сударыня, - ответил швейцар.
   И она убежала прочь.
   Она шла теперь, не думая о том, куда идет.  Она  спешила,  словно  по
важному делу, торопливо пробиралась вдоль стен, и  ее  толкали  люди  со
свертками; она переходила улицы, не глядя на экипажи, и ее ругали  куче-
ра; она не видела ступенек тротуара и спотыкалась о них, она бежала впе-
ред как потерянная.
   Неожиданно она очутилась в каком-то саду и почувствовала такую  уста-
лость, что присела на скамью. Должно быть, она  просидела  там  долго  и
плакала, сама того не замечая, потому  что  прохожие  останавливались  и
смотрели на нее. Наконец она почувствовала, что вся прозябла; тогда  она
встала и пошла дальше; ноги едва несли ее, так она была слаба, так изму-
чена. Ей хотелось выпить чашку бульона, но она не решалась войти  в  ка-
кой-нибудь ресторан от робости и своего  рода  целомудренного  стыда  за
свое горе, которое, как она сознавала, было очень уж явным Она  останав-
ливалась на пороге, заглядывала внутрь, видела людей, которые  сидели  и
ели за столиками, и пугливо бежала дальше, решая про  себя  -  "Пойду  в
другой". Но и в следующий тоже не смела войти.
   Под конец она купила в булочной хлебец-подковку и стала есть  его  на
ходу. Ее мучила жажда, но она не знала, куда зайти  напиться,  и  потому
перетерпела.
   Она прошла под каким-то сводом и очутилась в другом саду,  окруженном
аркадами. Она узнала ПалеРояль.
   Солнце и ходьба немножко согрели ее, и она посидела еще час или два.
   В сад вливалась толпа, нарядная толпа людей, которые болтали,  улыба-
лись, раскланивались, - благополучная толпа, где женщины красивы, а муж-
чины богаты, где все живет для роскоши и радости.
   Жанна испугалась такого пышного сборища и вскочила, чтобы убежать; но
вдруг ее осенила мысль, что здесь она может встретить Поля, и она приня-
лась бродить, заглядывая в лица; она ходила по саду взад  и  вперед,  из
конца в конец частыми робкими шажками.
   Люди оборачивались и смотрели на нее, иные смеялись и что-то говорили
друг другу. Она заметила это и бросилась бежать, решив, что они,  конеч-
но, потешаются над ее видом, над ее платьем в зеленую клетку,  выбранным
по вкусу Розали и сшитым по ее указаниям годервильской портнихой.
   Она не смела даже спрашивать у прохожих дорогу Однако отважилась  под
конец и добралась до своей гостиницы.
   Не шевелясь, просидела она до вечера на стуле в ногах  кровати  Потом
пообедала, как накануне, супом и кусочком мяса и легла в постель. Проде-
лывала она все это машинально, по привычке.
   На следующее утро она обратилась в полицейскую префектуру, чтобы наш-
ли ее сына; ничего положительного ей не сказали, однако обещали заняться
этим делом
   Тогда она пошла скитаться по улицам в надежде встретить его. И в этой
суетливой толпе она чувствовала себя более одинокой, более заброшенной и
жалкой, чем среди пустынных полей.
   Когда она вечером вернулась в гостиницу, ей сказали, что ее спрашивал
от имени господина Поля какой-то человек и обещал прийти  завтра.  Волна
крови прилила ей к сердцу, и она всю ночь не сомкнула глаз А  вдруг  это
был он? Да конечно же, это был он,  хотя  по  описанию  она  не  уловила
сходства.
   Часов около девяти в ее дверь постучали, она крикнула:  "Войдите!"  -
собираясь броситься навстречу с распростертыми объятиями. На пороге поя-
вился незнакомец. И пока он просил извинения за  беспокойство,  пока  он
излагал свое дело, - он пришел получить долг Поля,  -  она  чувствовала,
что плачет, старалась скрыть слезы и смахивала их пальцем, по мере  того
как они набегали на глаза.
   Он узнал о ее приезде у швейцара на улице Соваж и, не имея возможнос-
ти найти сына, обращался к матери. Он протянул бумагу, которую  она,  не
задумываясь, взяла Она увидела цифру девяносто франков, достала деньги и
заплатила В этот день она совсем не выходила на улицу.
   Назавтра явились другие кредиторы Она отдала все, что у нее было, ос-
тавив себе франков двадцать, и написала Розали о своем положении.
   В ожидании ответа служанки она целые дни бродила по городу, не  зная,
что предпринять, где убить мрачные, нескончаемые часы, кому сказать лас-
ковое слово, кому поведать свое горе" Блуждая без цели, она томилась те-
перь желанием уехать, вернуться туда, в свой домик на краю безлюдной до-
роги.
   Несколько дней назад она не могла жить там от гнетущей тоски, а  сей-
час, наоборот, чувствовала, что впредь ей возможно будет жить  только  в
том месте, где укоренились ее унылые привычки.
   Наконец как-то вечером, вернувшись в гостиницу, она  нашла  письмо  и
двести франков. Розали писала. "Мадам Жанна, поскорее возвращайтесь, по-
тому что больше я вам денег не пришлю. Что до господина Поля, то за  ним
поеду я, как только он объявится.
   Низко кланяюсь вам.
   Ваша слуга Розали".
   В то утро, когда Жанна уехала назад, в Батвиль, шел снег и было очень
холодно.
 
 
   XIV
 
   С тех пор она перестала выходить, перестала двигаться.  Она  вставала
каждое утро в определенный час, смотрела в окно, чтобы узнать, какая по-
года, а потом спускалась в столовую и садилась у камина.
   Она сидела так по целым дням, не шевелясь, не отводя взгляда от  пла-
мени, дав волю своим печальным думам, и перед ней проходила скорбная ве-
реница ее горестей. Сумерки мало-помалу заволакивали тесную  комнату,  а
Жанна все сидела не двигаясь, только иногда подбрасывала дров в камин.
   Входила Розали с лампой и окликала ее:
   - Да ну же, мадам Жанна, не мешало бы вам поразмяться, а то вы  опять
ничего не станете есть за обедом.
   Часто она не могла отделаться от какой-нибудь  навязчивой  мысли  или
волновалась и мучилась по пустякам; в ее  больной  голове  любая  мелочь
приобретала огромное значение.
   Больше всего она жила в прошлом, в отдаленном прошлом; ее преследова-
ли воспоминания о ранней поре ее жизни и о свадебном путешествии по Кор-
сике. Давно забытые ландшафты далекого острова внезапно возникали в тле-
ющих углях камина; ей припоминались все подробности, мельчайшие события,
люди, виденные там; лицо проводника, Жана Риволи, стояло перед  ней  не-
отступно, а иногда ей даже чудился его голос.
   Потом она вспоминала мирные детские годы Поля, когда он заставлял  ее
пересаживать салат и они с тетей Лизон подолгу простаивали  на  коленях,
копаясь в тучной земле, наперебой стараясь угодить  ребенку,  соперничая
между собой в том, у кого лучше примется рассада, кто выходит больше се-
янцев.
   И губы ее шептали чуть слышно: "Пуле, мальчик мой Пуле", - как  будто
она обращалась к нему самому; на  этом  имени  мечты  ее  задерживались;
иногда она по целым часам вытянутым пальцем чертила в воздухе составляв-
шие его буквы. Она медленно выводила их перед огнем и воображала,  будто
видит их, потом, решив, что ошиблась, дрожащей от усталости рукой  начи-
нала снова заглавное П и силилась написать все имя полностью; доведя его
до конца, она начинала сызнова.
   Наконец она выбивалась из сил, путала все, рисовала другие слова, до-
ходила до исступления.
   Она была подвержена всем причудам одиноких людей. Перестановка любого
предмета раздражала ее.
   Розали часто принуждала ее двигаться, выводила погулять по дороге, но
Жанна через двадцать минут заявляла: "Я устала, голубушка", - и усажива-
лась у придорожной канавы.
   Вскоре всякое движение стало ей несносно, она как можно дольше  оста-
валась в постели.
   С самого детства у нее упорно держалась лишь одна привычка:  вставать
сразу же, как выпьет чашку кофе с молоком. К этому напитку она  чувство-
вала особое пристрастие; лишиться его ей было бы труднее,  чем  чеголибо
другого. Каждое утро она ждала прихода Розали в своего рода сладостраст-
ном нетерпении, а как только полная чашка оказывалась на ночном столике,
она садилась на кровати и выпивала ее  с  жадностью.  Потом  отбрасывала
одеяло и начинала одеваться.
   Но мало-помалу она приучилась задумываться на минутку после того, как
опускала чашку на блюдце; потом стала ложиться снова; так изо дня в день
она нежилась все дольше, пока не являлась разъяренная Розали и не одева-
ла ее почти насильно. Впрочем, у нее не осталось и  намека  на  волю,  и
всякий раз, как служанка спрашивала у нее совета,  задавала  ей  вопрос,
осведомляясь о ее мнении, она отвечала:
   - Делай как знаешь, голубушка.
   Она до тощ уверовала в свою незадачливость, что дошла до  чисто  вос-
точного фатализма; привыкнув к тому, что все мечты ее гибнут, все надеж-
ды рушатся, она колебалась целые дни, прежде чем решиться на самый  нич-
тожный поступок, так как была убеждена, что обязательно  изберет  непра-
вильный путь и дело обернется плохо.
   - Уж кому не повезло в жизни, так это  мне,  -  ежеминутно  повторяла
она.
   Розали возмущалась в ответ:
   - Вот пришлось бы вам работать за кусок хлеба, вставать каждый день в
шесть утра да идти на поденщину, - что бы вы тогда сказали?  Мало  разве
кто так бьется, а на старости лет умирает с голоду.
   - Да ты подумай, ведь я совсем одна, и сын меня покинул, -  возражала
Жанна.
   Тогда Розали совсем выходила из себя:
   - Подумаешь, какая беда! А что, когда сыновья уходят на военную служ-
бу или же переселяются в Америку?
   Америка представлялась ей каким-то фантастическим краем,  куда  ездят
наживать богатство и откуда не возвращаются.
   - Рано ли, поздно ли, а разлучаться приходится, - продолжала  она,  -
потому что старым и молодым не положено жить вместе.
   И она добавляла свирепо:
   - Вот умри он, что бы вы тогда сказали?
   На это Жанна не находила ответа.
   С мягким ветерком первых весенних дней силы  ее  немного  восстанови-
лись, но она пользовалась этим возвратом энергии,  чтобы  еще  неистовее
предаться своим мрачным думам.
   Поднявшись однажды утром на чердак за какой-то  вещью,  она  случайно
открыла сундук, наполненный старыми календарями; их  хранили  по  обычаю
многих деревенских жителей.
   Ей показалось, что самые годы ее прошлой жизни встают  перед  нею,  и
странное, смутное волнение охватило ее при виде этих квадратов картона.
   Она взяла их и унесла вниз, в столовую. Тут были  всякие,  большие  и
маленькие; она принялась раскладывать их на столе по годам. Внезапно  ей
попался первый из них, тот, который она привезла в Тополя.
   Она долго смотрела на него, на зачеркнутые ее рукой числа в  утро  ее
отъезда из Руана, на следующий день после выхода  из  монастыря.  И  она
заплакала. Она плакала скорбными, скудными слезами, жалкими слезами ста-
рухи, оплакивающей свою несчастную жизнь, запечатленную в этих  кусочках
картона.
   Внезапно у нее мелькнула мысль, ставшая вскоре жестокой, неотступной,
неотвязной манией. Ей непременно нужно было восстановить  день  за  днем
все, что она делала в жизни.
   Она развесила по стенам эти пожелтевшие квадраты картона и  проводила
целые дни, уставив взгляд на какой-нибудь из них и припоминая:  "Что  со
мной случилось в том месяце?"
   Она подчеркивала памятные даты своей истории и восстанавливала  таким
образом некоторые месяцы целиком, припоминая один за другим,  сочетая  и
связывая между собой все мелкие факты, предшествовавшие крупному событию
и последовавшие за ним.
   Сосредоточив внимание, всячески напрягая память и собрав всю свою во-
лю, она почти полностью восстановила первые два года пребывания в  Топо-
лях, так как события самого отдаленного прошлого всплывали в  ее  памяти
удивительно легко и выпукло.
   Но последующие годы терялись в каком-то тумане,  путались,  громозди-
лись друг на друга; случалось, она просиживала подолгу, глядя на один из
календарей, обратив все помыслы в былое, и не могла разобраться, к этому
ли куску картона относится то или иное воспоминание. Так от  одного  ка-
лендаря к другому она обходила всю комнату, где, точно картины крестного
пути, висели памятки минувших дней. Потом ставила перед какой-нибудь  из
них стул и сидела без движения до ночи, роясь в своей памяти.
   И вдруг, когда солнечное тепло пробудило соки, когда на полях  подня-
лись всходы, а деревья зазеленели, когда яблони в садах распустились ро-
зовыми шарами и напоили ароматами равнину, сильнейшее возбуждение  овла-
дело Жанной.
   Ей не сиделось на месте; она была в непрерывном движении, выходила  и
возвращалась по двадцать раз в день, часто блуждала где-то далеко  среди
ферм, разжигая в себе лихорадку сожалений.
   Скрытая в густой  траве  маргаритка,  луч  солнца,  скользнувший  меж
листьями, лужица, где отражается синева небес, - все это задевало ее  за
живое, умиляло, потрясало ее, будило забытые ощущения, словно  отголоски
того, что волновало ее девичью душу, когда она, мечтая, скиталась по по-
лям.
   Тот же трепет, то же наслажденье пьянящей отрадой и  негой  весеннего
тепла она испытывала, когда жила ожиданием будущего. И теперь,  когда  с
будущим было покончено, она ощущала все это вновь. И  наслаждалась  всем
сердцем, и страдала в то же время, как будто извечная радость пробужден-
ного мира, пронизывая ее иссохшую кожу, ее охладевшую кровь, ее удручен-
ную душу, теперь могла подарить ей лишь грустную тень очарования.
   Ей казалось, будто что-то переменилось на свете. Солнце стало,  пожа-
луй" не таким уже жарким, как в дни ее юности, небо не таким  уж  синим,
трава не такой уж зеленой; цветы тоже были не так ярки  и  ароматны,  не
дурманили так, как прежде.
   Однако бывали дни, когда блаженное чувство жизни так властно проника-
ло в нее, что она вновь принималась мечтать, надеться, ждать; и  правда,
можно ли, при всей беспощадной жестокости судьбы,  перестать  надеяться,
когда кругом такая благодать?
   Она ходила, ходила часами, как будто душевное  возбуждение  подгоняло
ее. Иногда она вдруг останавливалась, садилась у края дороги и перебира-
ла печальные мысли. Почему ее не любили, как других? Почему ей  не  дано
было узнать даже скромные радости мирного существования?
   А иногда она забывала на миг, что она стара, что впереди ее  не  ждет
ничего, кроме недолгих мрачных и одиноких лет, что пройден весь ее путь;
и она, как прежде, как в шестнадцать лет, строила планы, отрадные  серд-
цу, рисовала заманчивые  картины  будущего  И  вдруг  жестокое  сознание
действительности обрушивалось на нее; она вставала, вся согнувшись,  как
будто на нее свалилась тяжесть и перебила ей поясницу, и  уже  медленнее
шла по направлению к дому, бормоча про  себя:  "Ах,  безумная,  безумная
старуха! "
   Теперь Розали без конца твердила ей:
   - Да посидите вы спокойно, что это вы такая непоседа?
   И Жанна отвечала печально:
   - Со мной, верно, делается то же, что с Убоем перед концом.
   Однажды утром служанка вошла к ней в спальню раньше обычного и,  пос-
тавив на столик чашку кофе, сказала:
   - Пейте скорее. Дени ждет нас у крыльца. Мы едем в Тополя, у меня де-
ла в той стороне.
   Жанна до того взволновалась, что едва не лишилась  чувств;  она  оде-
лась, вся дрожа от волнения и страха при мысли, что  увидит  дорогой  ее
сердцу дом.
   Ясное" небо простиралось над миром, и лошаденка, развеселясь,  пуска-
лась по временам вскачь. Когда они въехали в  Этуванскую  общи