вочке, девушке или, позднее,  моло-
дой женщине.
   Но все были полны выражениями горячей и простодушной любви, домашними
мелочами, большими и такими обыкновенными  семейными  событиями,  совсем
ничтожными для посторонних: у папы лихорадка; няня Гортензия обожгла се-
бе палец; кот Мышелов подох; срубили ель справа от ограды; мама потеряла
молитвенник по дороге из церкви, она думает, что его украли.
   Шла в этих письмах речь и о людях, незнакомых Жанне,  но  она  смутно
припоминала, что слышала их имена когда-то в раннем детстве.
   Ее умиляли эти подробности, они казались  ей  откровениями;  она  как
будто проникла вдруг в заповедные тайники прошлого, в тайники  маменьки-
ного сердца. Она посмотрела на простертое тело и неожиданно  начала  чи-
тать вслух, читать для покойницы, словно желая развлечь и утешить ее.
   А неподвижное, мертвое тело как будто радовалось.
   Одно за другим складывала она письма в ногах кровати; и ей  пришло  в
голову, что их следовало бы положить в гроб, как кладут цветы.
   Она развязала новую пачку. Тут почерк был другой. Она начала  читать:
"Я не могу жить без твоих ласк. Люблю тебя до безумия".
   Больше ни слова. Подписи не было.
   Она в недоумении вертела письмо. На адресе стояло ясно: "Баронессе Ле
Пертюи де Во".
   Тогда она развернула следующее: "Приходи сегодня вечером, как  только
он уедет. Мы пробудем часок вместе. Люблю тебя страстно".
   Еще в одном: "Я провел ночь как в бреду, тщетно призывая тебя. Я ощу-
щал твое тело в своих объятиях, твои губы на моих губах, твой взгляд под
моим взглядом. И от ярости я готов был выброситься из  окна  при  мысли,
что в это самое время ты спишь рядом с ним, что  он  обладает  тобой  по
своей прихоти... "
   Жанна была озадачена, не понимала ничего.
   Что это такое? Кому, для кого, от кого эти слова любви?
   Она продолжала читать и всюду находила пылкие признания, часы потаен-
ных встреч, - советы быть осторожной, и всюду в конце четыре слова:  "Не
забудь сжечь письмо".
   Наконец она развернула официальную записку, простую благодарность  за
приглашение на обед, но почерк был тот же, и  подпись  "Поль  д'Эннемар"
принадлежала тому, кого барон при каждом упоминании до сих пор звал "мой
покойный друг Поль" и чья жена была лучшей подругой баронессы.
   У Жанны вспыхнула догадка, сразу же перешедшая в уверенность. Он  был
любовником ее матери.
   Тогда, потеряв голову, она стряхнула с колен эти гнусные письма,  как
стряхнула бы заползшее на нее ядовитое  животное,  бросилась  к  окну  и
горько заплакала, не в силах более сдержать вопли, которые рвались у нее
из горла; потом, совсем сломившись от горя, она опустилась на пол у сте-
ны, уткнулась в занавеску, чтобы не слышно было ее стонов, и зарыдала  в
беспредельном отчаянии.
   Так бы она пробыла всю ночь, но в соседней комнате послышались  шаги,
и она стремительно вскочила на ноги. Вдруг это отец? А письма все  разб-
росаны по кровати и по полу! Что, если он развернет хоть одно?  И  узна-
ет... Узнает это?.. Он?..
   Она подбежала, схватила в охапку старые, пожелтевшие письма, и от ро-
дителей матери, и от любовника, и те, которые еще не успела  развернуть,
и те, что лежали еще связанные в ящике бюро, и стала кучей  сваливать  в
камин. Потом взяла одну из свечей, горевших на ночном столике, и подожг-
ла эту груду писем. Сильное пламя взвилось и яркими пляшущими огнями ос-
ветило комнату, смертное ложе и труп, а на белых занавесях алькова  чер-
ной зыбкой тенью выступили очертания огромного тела под простыней и про-
филь застывшего лица.
   Когда в глубине камина осталась только горсть пепла, Жанна  вернулась
к растворенному окну, словно боялась теперь быть возле покойницы, села и
заплакала снова, закрыв лицо руками, жалобно повторяя в тоске:
   - Ах, мама! Мамочка! Бедная моя мамочка!
   И страшная мысль явилась ей: а если вдруг маменька  не  умерла,  если
она только уснула летаргическим  сном  и  сейчас  встанет  и  заговорит?
Уменьшится ли ее дочерняя любовь оттого, что она узнала  ужасную  тайну?
Поцелует ли она мать с тем же благоговением? Будет ли по-прежнему богот-
ворить ее, как святыню? Нет. Прежнее не вернется! И от этого сознания  у
нее разрывалось сердце.
   Ночь кончалась, звезды тускнели; наступил час предутренней  прохлады.
Луна спустилась к горизонту и, перед тем как окунуться в море,  заливала
перламутром всю его поверхность.
   И Жанной овладело воспоминание о ночи, проведенной у окна,  после  ее
приезда в Тополя. Как это было далеко, как все переменилось, как обману-
ло ее будущее!
   Но вот небо стало розовым, радостно, нежно, пленительно розовым.  Она
смотрела теперь в изумлении, точно на чудо, на это сияющее рождение  дня
и не могла понять, как возможно, чтобы в мире, где занимаются такие  зо-
ри, не было ни радости, ни счастья.
   Стук двери заставил ее вздрогнуть. Это был Жюльен. Он спросил:
   - Ну как? Очень измучилась?
   Она тихо сказала "нет" и была рада избавиться от одиночества.
   - Теперь ступай отдохни, - сказал он.
   Она поцеловала мать долгим, горестным и скорбным поцелуем  и  ушла  к
себе в спальню.
   День был посвящен печальным хлопотам,  связанным  со  смертью.  Барон
приехал к вечеру. Он очень горевал.
   Похороны состоялись на другой день. После того как Жанна в  последний
раз прижалась губами к ледяному лбу покойницы, обрядив ее, и после  того
как забили крышку гроба, она удалилась к себе. Вскоре должны  были  при-
быть приглашенные.
   Жильберта приехала первой и, рыдая, бросилась на  грудь  подруге.  Из
окна видно было, как подкатывали и сворачивали в ворота экипажи. В  вес-
тибюле раздавались голоса. В комнату одна за другой  входили  женщины  в
черном, незнакомые Жанне. Маркиза де Кутелье и  виконтесса  де  Бризвиль
поцеловали ее.
   Неожиданно она заметила, что тетя Лизон жмется за ее спиной. Она неж-
но обняла ее, отчего старая дева едва не лишилась чувств.
   Вошел Жюльен в глубоком трауре,  элегантный,  озабоченный,  довольный
таким съездом. Он шепотом обратился к жене за советом. И добавил  конфи-
денциальным тоном:
   - Вся знать собралась. Похороны будут вполне приличные.
   И пошел дальше, с достоинством поклонившись дамам.
   Тетя Лизон и графиня Жильберта одни остались с Жанной  на  все  время
похоронного обряда. Графиня непрерывно целовала ее и твердила:
   - Бедняжка моя, бедняжка моя!
   Когда граф де Фурвиль вернулся за женой, он сам  плакал  так,  словно
похоронил собственную мать.


   X

   Печальны были последующие дни, унылые дни  в  доме,  который  кажется
пустым из-за отсутствия близкого  существа,  исчезнувшего  навеки,  дни,
когда при виде каждого предмета из обихода умершего ощущаешь укол  боли.
Поминутно на сердце падает воспоминание и ранит его. Вот ее  кресло,  ее
зонтик, оставленный в прихожей, ее стакан, который горничная забыла  уб-
рать... И во всех комнатах разбросаны ее вещи: ножницы, перчатки,  книж-
ка, страницы которой истерты ее отекшими пальцами,  и  множество  других
мелочей, приобретающих мучительный смысл оттого, что они напоминают мно-
жество ничтожных событий.
   И голос ее как будто слышится повсюду; и хочется бежать из дому,  из-
бавиться от этого наваждения! А надо оставаться, потому что другие оста-
ются тут и страдают тоже.
   Кроме того, Жанна все еще была подавлена своим открытием. Это  воспо-
минание гнетом лежало на ней, - рана в сердце не заживала. Страшная тай-
на еще усугубляла ее одиночество; последнее доверие к  людям  рухнуло  в
ней вместе с последней верой.
   Отец спустя некоторое время уехал, ему необходимо было двигаться, пе-
ременить обстановку, стряхнуть с себя мрачную тоску,  томившую  его  все
сильнее.
   И большой дом, время от времени  провожавший  навеки  кого-нибудь  из
своих хозяев, снова вошел в колею мирной неразмеренной жизни.
   А потом вдруг заболел Поль. Жанна совсем обезумела, двенадцать  суток
не спала и почти не ела.
   Он выздоровел; но в ней засела страшная мысль, что он может  умереть.
Что ей тогда делать? Что с ней станется? И потихоньку в душу ее  прокра-
лось смутное желание иметь второго ребенка. Вскоре ее уже целиком погло-
тила прежняя мечта видеть возле себя двух  детей,  мальчика  и  девочку.
Мечта превратилась в навязчивую идею.
   Однако после истории с Розали она жила отдельно от Жюльена. А сближе-
ние казалось даже невозможным при существующих  обстоятельствах.  Жюльен
имел связь на стороне, она знала это; и одна мысль об его объятиях вызы-
вала у нее дрожь отвращения.
   И все же она претерпела бы их, так мучило ее желание  стать  матерью;
но она не представляла себе, как могут возобновиться их ласки. Она умер-
ла бы от унижения, если бы он догадался о ее намерениях; а  он  явно  не
думал о ней.
   Возможно, она отказалась бы от своей мечты; но теперь что ни ночь  ей
снилась дочка, - будто бы она вместе с Полем резвится  под  платаном;  и
временами ее неудержимо тянуло встать и, не говоря ни слова, пойти к му-
жу в спальню. Два раза она даже прокрадывалась к самой двери, но  тотчас
же торопливо убегала, и сердце у нее колотилось от стыда.
   Барон уехал; маменька умерла; Жанне некому теперь было довериться, не
с кем посоветоваться о своих интимных делах.
   Тогда она решила пойти к аббату Пико и под тайной  исповеди  поведать
ему о своих трудных замыслах.
   Она застала его за чтением требника в  маленьком  садике,  засаженном
плодовыми деревьями.
   Поболтав несколько минут о том, о сем, она проговорила, краснея и за-
пинаясь:
   - Господин аббат, я хочу исповедаться.
   Он изумился и даже поднял очки, чтобы  лучше  рассмотреть  ее,  потом
засмеялся:
   - Однако же у вас на совести вряд ли очень тяжкие грехи.
   Она смутилась окончательно и объявила:
   - Нет, но мне нужно спросить у вас совета по такому... такому  щекот-
ливому делу, что говорить так вот, прямо, я не решаюсь.
   Он тотчас сменил обычный свой добродушный вид на осанку  священнослу-
жителя.
   - Ну что же, дитя мое, пойдемте, я выслушаю вас в исповедальне.
   Но она остановилась в нерешительности, ей стало вдруг совестно  гово-
рить на такие как будто бы непристойные темы посреди благочиния  пустого
храма.
   - Лучше не надо, господин кюре, лучше... если можно, я здесь вам ска-
жу, зачем я пришла. Знаете, пойдемте сядем у вас в беседке.
   Оба пошли туда медленными шагами. Она не  знала,  как  выразить  свою
мысль, с чего начать. Они уселись.
   И тут она начала, словно на исповеди:
   - Отец мой...
   Потом замялась, повторила еще раз: "Отец мой..." - и умолкла, смешав-
шись.
   Он ждал, сложив руки на животе. Увидя ее смущение, он ободрил ее:
   - Что это, дочь моя, вы как будто робеете; да ну же, говорите смелее.
   И она отважилась сразу, как трус, который бросается  навстречу  опас-
ности.
   - Отец мой, я хочу второго ребенка.
   Он ничего не понял и потому не ответил ей. Тогда она стала объяснять,
волнуясь, не находя слов:
   - Я теперь одна на свете; отец и муж не очень ладят между собой, мама
умерла; а тут, тут...
   Она произнесла шепотом, содрогнувшись:
   - На днях я чуть не лишилась сына! Что бы со мной сталось тогда?
   - Она замолчала. Священник в недоумении смотрел на нее.
   - Ну, так чего же вы хотите?
   - Я хочу второго ребенка, - повторила она.
   Тогда он заулыбался, привычный к сальным шуткам крестьян, которые при
нем не стеснялись, и ответил, лукаво покачивая головой:
   - Что ж, мне кажется, дело за вами.
   Она подняла на него свои невинные глаза и пролепетала в смущении:
   - Да ведь... ведь... после того... вы знаете... после того, что  слу-
чилось... с этой горничной... мы с мужем живем... совсем врозь.
   Он привык к распущенным, лишенным достоинства нравам деревни  и  уди-
вился такому признанию, но потом решил, что угадывает скрытые побуждения
молодой женщины. Он поглядел на нее искоса с  благожелательством  и  со-
чувствием к ее беде.
   - Так, так, я понял вас. Вам в тягость ваше... ваше вдовство. Вы жен-
щина молодая, здоровая. Словом, это естественно, вполне естественно.
   Он снова заулыбался, давая волю присущей ему  игривости  деревенского
кюре, и ласково похлопал Жанну по руке.
   - Заповедями это дозволено, совершенно дозволено: "Только в браке по-
желаешь себе мужа". Вы ведь состоите в браке, правда? Так не  затем  же,
чтобы сажать репу.
   Теперь она, в свой черед, не понимала  его  намеков.  Но  как  только
смысл их стал ей ясен, она залилась краской и разволновалась до слез:
   - Ах, что вы, господин кюре? Как вы могли  подумать?  Клянусь  вам...
клянусь...
   Она захлебнулась от рыданий.
   Он был поражен и стал успокаивать ее:
   - Ну, что вы, я не хотел вас обидеть. Я только пошутил немножко;  по-
чему не пошутить честному человеку? Но положитесь  на  меня,  положитесь
смело. Я побеседую с господином Жюльеном.
   Она не знала, что ответить. Теперь ей хотелось уклониться от его вме-
шательства, которое могло оказаться бестактным, а потому вредным. Но она
не посмела и поспешила уйти, пробормотав:
   - Благодарю вас, господин кюре.
   Прошла неделя. Жанна провела ее в томительной тревоге.
   Как-то вечером Жюльен весь обед посматривал на нее странным взглядом,
посмеиваясь, как всегда, когда бывал игриво  настроен.  Он  даже  слегка
ухаживал за ней с чуть заметной иронией, а когда  они  гуляли  потом  по
большой маменькиной аллее, он шепнул ей на ухо:
   - Говорят, между нами мир?
   Она не ответила. Она всматривалась в черту на земле, почти уже заглу-
шенную травой. Это был след маменькиной ноги, и он стирался, как  стира-
ется воспоминание. А у Жанны сердце сжималось от тоски, ей казалось, что
она затеряна в жизни, безмерно одинока.
   - Я лично очень рад, - продолжал Жюльен. - Я только не желал  навязы-
ваться.
   Солнце садилось, вечер был теплый и тихий.  Жанне  хотелось  плакать,
хотелось излить душу другу, прижаться к нему и пожаловаться на свое  го-
ре. Рыдания подступили ей к горлу. Она раскрыла объятия и упала на грудь
Жюльену.
   Она плакала. А он в недоумении смотрел на ее затылок, потому что лицо
было спрятано у него на груди. Он решил, что она по-прежнему любит  его,
и запечатлел снисходительный поцелуй на ее волосах.
   Вернулись они молча. Он вошел с ней в ее спальню и провел у нее ночь.
   Так возобновились их былые отношения. Он осуществлял их  как  обязан-
ность, однако довольно приятную, она же терпела их как тягостную и мучи-
тельную необходимость, с твердым намерением прекратить их навсегда, едва
только забеременеет вторично.
   Но вскоре она заметила, что ласки мужа не похожи на прежние. Они ста-
ли, пожалуй, искуснее, но сдержаннее. Он обращался с ней, как осторожный
любовник, а не как безмятежный супруг.
   Она удивилась, стала наблюдать и вскоре заметила, что ласки его неиз-
менно обрываются до того, как она может быть оплодотворена.
   Однажды ночью она прошептала ему, уста к устам:
   - Почему ты не отдаешься мне всецело, как прежде?
   Он захохотал:
   - Понятно почему, - чтобы ты не забеременела.
   Она вздрогнула.
   - Почему ты не хочешь больше детей?
   Он застыл от изумления.
   - Как? Что ты говоришь? Ты с ума сошла? Еще ребенка? Ну нет, увольте.
Довольно, что один тут пищит, отвлекает всех и стоит денег. А еще второ-
го? Благодарю покорно!
   Она обхватила его, осыпала поцелуями и между ласками шепнула:
   - Милый, умоляю тебя, сделай меня еще раз матерью.
   Но он рассердился, как будто она оскорбила его.
   - Право же, ты не в своем уме. Прошу тебя, прекрати эти глупости.
   Она замолчала и про себя решила хитростью добиться от него  желанного
счастья.
   Теперь она старалась продлить его ласки, разыгрывала комедию безумной
страсти, судорожно прижимая его к себе в притворном упоении. Она  прибе-
гала ко всяческим уловкам, но он не терял самообладания и не забылся  ни
разу.
   И тут, когда неотступное желание совсем истерзало ее, когда она дошла
до предела и готова была всем пренебречь, на  все  дерзнуть,  она  снова
отправилась к аббату Пико.
   Он кончал завтрак и был очень красен, потому  что  после  еды  всегда
страдал сердцебиением. Увидев ее, он закричал: "Ну, как?" - ему не  тер-
пелось узнать результаты своего посредничества.
   Теперь она была решительнее, отбросила стыдливую робость  и  отвечала
прямо:
   - Мой муж не хочет больше иметь детей.
   Аббат повернулся к ней, живо заинтересовавшись и  собираясь  с  любо-
пытством священника порыться в тех альковных тайнах, которые  развлекали
его в исповедальне. Он спросил:
   - Как же так?
   Несмотря на всю свою отвагу, она смутилась и  не  знала,  как  объяс-
ниться:
   - Ну... ну... он отказывается сделать меня матерью.
   Аббат понял, он был сведущ в этих делах,  и  принялся  допрашивать  о
мельчайших подробностях с жадностью мужчины, обреченного поститься.
   Потом он подумал немного и спокойным тоном, как говорил бы о  хороших
видах на урожай, во всех деталях начертал ей план умелых действий.
   - Дитя мое, вам осталось одно средство - обманите его,  скажите,  что
вы беременны. Он перестанет остерегаться. Вы и  забеременеете  на  самом
деле.
   Она вспыхнула до корней волос, но решила не отступать ни перед чем:
   - А если... если он мне не поверит?
   Кюре хорошо знал способы направлять людей и держать их в руках:
   - Оповестите всех о своей беременности, рассказывайте о ней направо и
налево; под конец придется поверить и ему.
   Затем, как бы желая оправдать себя за эту хитрость, он присовокупил:
   - Вы вполне в своем праве, церковь допускает сношения между  мужчиной
и женщиной лишь во имя продолжения рода.
   Она последовала хитрому совету и через две недели объявила Жюльену  о
своей предполагаемой беременности. Он даже подскочила
   - Неправда. Быть этого не может!
   Она указала причины своих - подозрений. Но  он  постарался  успокоить
самого себя:
   - Ну! Это ничего не значит. Погоди немного.
   И он стал спрашивать каждое утро:
   - Ну, как?
   А она неизменно отвечала:
   - Пока ничего. Да у меня нет сомнений, что я беременна.
   Теперь он забеспокоился, досадуя и огорчаясь еще больше, чем недоуме-
вая. Он твердил:
   - Не понимаю, решительно ничего не понимаю. Хоть убей, не  знаю,  как
это случилось.
   Через месяц она рассказывала свою новость всем на свете, не рассказы-
вала только графине Жильберте из какого-то сложного чувства  целомудрен-
ной деликатности.
   После первого тревожного известия Жюльен не приходил к ней;  потом  в
досаде махнул рукой, заявив:
   - Вот уж непрошеный подарок.
   И снова стал бывать в спальне жены.
   Все шло в точности, как предвидел священник. Она забеременела.
   Тогда в приливе самозабвенной радости и благодарности к тому  неведо-
мому божеству, которому она поклонялась, Жанна дала клятву вечного цело-
мудрия и стала каждую ночь запирать свою дверь.
   Она опять была почти счастлива и только удивлялась, как быстро утихла
ее скорбь после смерти матери. Она думала, что не утешится никогда, а не
прошло и двух месяцев, как открытая рана  стала  затягиваться.  Осталась
только умиленная грусть, словно дымка печали, наброшенная на  ее  жизнь.
Она не ожидала впереди никаких потрясений. Дети будут расти и любить ее;
она состарится в душевном покое, не думая о муже.
   В конце сентября аббат Пико явился с официальным визитом, в новой су-
тане, не успевшей просалиться за неделю; он представил своего преемника,
аббата Тольбиака. Это был совсем еще молодой священник,  низенький,  то-
щий, выражался он высокопарно, а глаза, впалые, обведенные темными  кру-
гами, выдавали в нем страстность души.
   Старый кюре был назначен деканом в Годервиль.
   Жанне его отъезд причинил настоящее огорчение С этим  толстяком  были
связаны все воспоминания ее жизни после замужества.  Он  ее  венчал,  он
крестил Поля и хоронил баронессу. Она не представляла себе  Этувана  без
мелькающего вдоль ферм брюшка аббата Пико, да она и любила его за  весе-
лый, искренний нрав.
   Несмотря на пов