ышение, он тоже, казалось, не радовался. Он говорил:
   - Нелегко мне это, нелегко, виконтесса. Целых восемнадцать лет пробыл
я здесь. Конечно, приход небогатый и вообще не бог весть какой.  Мужчины
веруют не больше, чем полагается, а женщины, надо признаться, ведут себя
весьма непохвально. Девушки не приходят в церковь  венчаться  без  того,
чтобы не побывать у божьей матери всех пузатых, и цветы померанца дешево
ценятся здесь. А я все-таки любил эти места.
   Новый кюре явно был недоволен и даже весь покраснел. Внезапно он зая-
вил:
   - При мне все это должно перемениться.
   Он напоминал злого ребенка, худой, щуплый, в  потертой,  но  опрятной
сутане.
   Аббат Пико посмотрел на него искоса, как смотрел обычно в веселые ми-
нуты, и возразил:
   - Ну, знаете, аббат, чтобы положить конец этим делам, придется  поса-
дить ваших прихожан на цепь; да и то не поможет.
   Молодой священник ответил жестко:
   - Что ж, увидим.
   А старый кюре улыбнулся, втягивая в нос понюшку.
   - Годы, а с ними и опыт охладят ваш пыл, аббат.  Чего  вы  добьетесь?
Отпугнете от церкви последних богомольцев - только и всего. Берегитесь -
люди в здешних местах верующие, но озорные. Право же, когда я вижу,  что
в церковь послушать проповедь входит девушка, толстоватая на мой взгляд,
я думаю: "Ну вот, принесет мне нового прихожанина", - и стараюсь  выдать
ее замуж. Грешить вы их не отговорите, так и знайте, а  зато  вы  можете
пойти к парню и уговорить, чтобы он не бросил мать своего ребенка. Жени-
те их, аббат, жените, а о другом и не помышляйте!
   Новый кюре ответил сурово:
   - Мы мыслим по-разному, и спорить нам бесполезно.
   И аббат Пико принялся вновь оплакивать свою деревушку, море,  которое
было ему видно из окон церковного дома, воронкообразные лощинки, где  он
бродил, читая требник и доглядывая вдаль на проходящие мимо суда.
   Оба священника откланялись. Старик поцеловал Жанну, которая с  трудом
сдержала слезы.
   Спустя неделю аббат Тольбиак пришел снова. Он рассказал о начатых  им
преобразованиях тоном монарха, вступившего во владение королевством. За-
тем он попросил виконтессу непременно присутствовать на воскресной служ-
бе и причащаться каждый большой праздник.
   - Мы с вами стоим во главе общины, - говорил он, - мы призваны  руко-
водить ею и неизменно подавать пример, достойный подражания.  Мы  должны
быть единодушны, дабы пользоваться влиянием и почетом.  Если  церковь  и
замок заключат между собой союз, хижины будут бояться нас и  подчиняться
нам.
   Вера Жанны покоилась исключительно на чувстве; она была, как все жен-
щины, настроена несколько мистически, а обряды выполняла с грехом  попо-
лам, главным образом по монастырской привычке, так как вольнодумная  фи-
лософия барона давно опрокинула ее религиозные убеждения.
   Аббат Пико довольствовался тем малым, что она могла дать,  и  никогда
не укорял ее. Но преемник его, не увидев ее у обедни в одно из воскресе-
ний, прибежал в тревоге и гневе.
   Она не хотела порывать отношения с церковным домом и  пообещала  все,
решив про себя только из любезности проявлять усердие в первые недели.
   Но мало-помалу она привыкла ходить в церковь и поддалась влиянию это-
го хилого, но стойкого и властного аббата. Он привлекал ее, как фанатик,
своей восторженной страстностью. Он задевал в ней те самые струны мисти-
ческой поэзии, которые звучат в душе каждой женщины. Непреклонная  стро-
гость, презрение к чувственным радостям, отвращение к мирским делам, лю-
бовь к богу, непримиримость подростка, суровая речь, несгибаемая воля  -
таковы, казалось Жанне, были черты мучеников; и ее, исстрадавшуюся и ра-
зочарованную во всем, увлек упрямый фанатизм этого юноши, служителя  не-
бес.
   Он вел ее ко Христу-утешителю, обещая ей утоление  всех  страданий  в
благочестивых радостях религии; и она смиренно преклоняла колена на  ис-
поведи, чувствовала себя маленькой и слабой перед этим пастырем, которо-
му на вид было пятнадцать лет.
   Но его вскоре возненавидел весь приход.
   К себе он был неуклонно строг и к другим проявлял беспощадную  нетер-
пимость. Особенно распаляла его гневом и возмущением  любовь.  Во  время
проповеди он громил ее, по церковному обычаю, в самых откровенных  выра-
жениях, оглушая своих деревенских слушателей  звучными  тирадами  против
похоти; и сам при этом дрожал от ярости, топал ногами,  весь  во  власти
тех образов, которые вызывал своими яростными обличениями.
   Взрослые парни и девушки исподтишка переглядывались  через  всю  цер-
ковь, а старики крестьяне, любившие пошутить на эту тему, неодобрительно
отзывались о нетерпимости плюгавого кюре, возвращаясь от обедни с  сыном
в синей блузе и женой в черной накидке. Вся округа волновалась.
   Люди шушукались между собой о том, как он строг  на  исповеди,  какое
суровое накладывает покаяние: а то, что он упорно отказывал в  отпущении
грехов девушкам, не сумевшим соблюсти невинность, давало пищу для зубос-
кальства. Во время торжественного  праздничного  богослужения  прихожане
посмеивались при виде девиц, сидевших на своих скамьях,  когда  все  ос-
тальные шли к причастию.
   Вскоре он стал выслеживать влюбленных и мешать их свиданиям, как сто-
рож преследует браконьеров. В лунные вечера он гонял их  из  придорожных
канав, из-за амбаров, из зарослей дрока на склонах отлогих холмов.
   Однажды он обнаружил чету, которая не разъединилась при виде его; мо-
лодые люди шли, обнявшись, по каменистому оврагу и целовались.
   Аббат закричал:
   - Перестаньте вы, скоты этакие!
   Парень обернулся и ответил:
   - Занимайтесь своими делами, господин кюре, а в наши не суйтесь.
   Тогда аббат подобрал камешки и стал швырять в них, точно в собак.
   Они убежали, дружно смеясь; а в следующее воскресенье он во  всеуслы-
шание объявил с амвона их имена.
   Все местные парни перестали ходить в церковь.
   Кюре обедал в господском доме каждый четверг и среди  недели  нередко
заходил побеседовать со своей духовной дочерью. Подобно ему, она доводи-
ла себя до экстаза, когда они рассуждали о духовных предметах, пуская  в
ход весь старинный и сложный арсенал религиозной казуистики.
   Они гуляли вдвоем по большой маменькиной аллее и говорили  о  Христе,
об апостолах, о пресвятой деве и отцах церкви, как о своих личных знако-
мых. Они  останавливались,  когда  выдвигали  особенно  глубокомысленные
проблемы и вдавались в мистические бредни, причем она увлекалась  поэти-
ческими умозаключениями, ракетой взлетавшими прямо в небо, он же  приво-
дил более положительные аргументы, точно маньяк, который взялся бы мате-
матически доказать квадратуру круга.
   Жюльен выказывал новому кюре большое уважение, то и дело повторяя:
   - Вот это, я понимаю, священник! Этот на уступки не пойдет.
   И он исповедовался и причащался, сколько требовалось, щедро  "подавая
пример".
   Теперь он почти ежедневно бывал у Фурвилей, охотился с мужем, который
не мог жить без него, и катался верхом с графиней даже в дождь и в непо-
году. Граф говорил:
   - Они совсем помешались на верховой езде, но ничего, жене это  полез-
но.
   Барон приехал к середине ноября. Он изменился, постарел, притих, пог-
рузился в беспросветную тоску, снедавшую его душу. И сразу же  любовь  к
дочери вспыхнула в нем с новой силой, как будто несколько месяцев уныло-
го одиночества довели у него до предела  жажда  привязанности,  душевной
близости, нежности.
   Жанна не стала поверять ему свои  новые  взгляды,  дружбу  с  аббатом
Тольбиаком и свое религиозное рвение, но он с первого же раза почувство-
вал жгучую неприязнь к священнику.
   И когда молодая женщина спросила вечером:
   - Как ты его находишь? - барон ответил:
   - Это сущий инквизитор! И, должно быть, опасный человек.
   А затем, узнав от крестьян, которым он был другом, о жестокостях  мо-
лодого священника, о гонениях его против естественных законов и врожден-
ных инстинктов, барон всей душой возненавидел его.
   Сам он был из поколения старых философов, почитателей  природы,  уми-
лялся при виде соединения двух живых тварей, поклонялся некоему божеству
пантеистов и восставал против католического бога с  взглядами  мещанина,
злобностью иезуита и мстительностью тирана,  бога,  принижавшего  в  его
глазах творение, - неотвратимое, безграничное, всемогущее творение,  ко-
торое есть жизнь, свет, земля, мысль, растение, камень, человек, воздух,
животное, звезда, бог и насекомое одновременно, творящее, потому что оно
творение, потому что оно сильнее воли, необъятнее разума, и созидает оно
без цели, без смысла и без конца, во всех направлениях и видах, по всему
беспредельному пространству, в зависимости от случая и соседства  солнц,
согревающих миры.
   В творении заключены все зародыши, мысль и жизнь произрастают в  нем,
как цветы и плоды на деревьях.
   Поэтому для барона размножение было великим вселенским  законом,  по-
четным, священным, божественным актом, осуществляющим непостижимую и не-
изменную волю верховного существа. И он начал энергично  восстанавливать
ферму за фермой против нетерпимого священника, гонителя жизни.
   Жанна в отчаянии молила господа, заклинала отца, но он неизменно  от-
вечал:
   - С такими людьми надо вести борьбу, это наш долг и наше  право.  Они
не люди, а выродки.
   И он повторял, встряхивая длинными седыми волосами;
   - Это выродки; они не понимают ничего, ровно  ничего.  Они  действуют
под влиянием пагубного заблуждения, они противоестественны.
   В его устах "противоестественны" звучало как проклятие.
   Священник хоть и чуял врага, но хотел сохранить власть над господским
домом и молодой хозяйкой и потому выжидал, не сомневаясь в конечной  по-
беде.
   Кроме того, его неотступно преследовала одна мысль: он случайно обна-
ружил любовную интригу Жюльена и Жильберты и во что бы то ни стало хотел
положить ей конец.
   Однажды он явился к Жанне и после долгой беседы на  мистические  темы
предложил ей в союзе с ним побороть и истребить  зло  в  ее  собственной
семье, спасти от гибели две души.
   Она не поняла его и стала допытываться. Он ответил:
   - Еще не приспело время, но скоро я снова посещу вас.
   И поспешил уйти.
   Было это в конце зимы, гнилой зимы, как говорят в  деревне,  сырой  и
теплой.
   Аббат явился снова через несколько дней и в туманных выражениях повел
речь о недостойных связях между людьми, которым надлежало бы вести  себя
безупречно.
   - А тем, кто осведомлен о таких греховных делах, - говорил он, - сле-
дует всеми способами пресекать их. - Потом он вдался в возвышенные  рас-
суждения, взял Жанну за руку и призвал ее открыть глаза, понять  наконец
и помочь ему.
   На этот раз она поняла, но молчала, с ужасом предвидя все то  тягост-
ное, что может обрушиться на ее умиротворенный дом; и она  притворилась,
будто не знает, о чем говорит аббат. Тогда он решил объясниться прямо:
   - Мне выпала на долю тяжелая обязанность, виконтесса,  но  уклониться
от нее я не могу. Мой сан повелевает мне осведомить вас о том,  чему  вы
можете помешать. Итак, знайте, что муж ваш состоит в преступных  отноше-
ниях с госпожой де Фурвиль.
   Она в покорном бессилии склонила голову.
   Аббат не унимался:
   - Что вы намерены сделать теперь?
   - Что же мне делать, господин аббат? - прошептала она.
   - Воспрепятствовать этой беззаконной страсти, - отрезал он.
   Тогда она заговорила в тоске, сквозь слезы:
   - Ведь он уже обманывал меня с прислугой; он не обращает на меня вни-
мания; он разлюбил меня; он груб со мной, когда мои желания  ему  не  по
нутру. Что же я могу поделать?
   Кюре вместо прямого ответа возопил:
   - Значит, вы это приемлете! Вы примиряетесь! Вы соглашаетесь! Вы тер-
пите прелюбодеяние под вашим кровом! На ваших глазах  совершается  прес-
тупление, а вы отводите взгляд? И при этом вы полагаете, что вы супруга?
Христианка? Мать?
   - Что же мне делать? - прорыдала она.
   - Все, что угодно, только не терпеть эту мерзость, -  отвечал  он.  -
Все, говорю я вам. Бросьте его, бегите из этого оскверненного дома.
   - Но у меня нет денег, господин аббат, - возразила она. - И сил  тоже
нет больше. И как уйти без доказательств? Я даже права на это не имею.
   Священник поднялся, весь дрожа.
   - В вас говорит трусость, сударыня. Я считал вас иной. Вы не достойны
божьего милосердия!
   Она упала на колени.
   - О нет, прошу вас, не покидайте меня! Наставьте меня!
   Он произнес отрывисто:
   - Откройте глаза господину де Фурвиль. Он, и никто другой, должен по-
ложить конец этой связи.
   От одной этой мысли ее охватил ужас.
   - Да ведь он убьет их, господин аббат! И чтобы я выдала их! Нет, нет,
никогда!
   Тогда он поднял руку, словно для проклятия, вне себя от  гнева:
   - Так живете же в позоре и преступлении, ибо вы виновнее их. Вы  пот-
ворствуете мужу! Мне же здесь больше делать нечего.
   Он ушел разъяренный, дрожа всем телом.
   Она побежала за ним как потерянная и уже готова  была  уступить,  уже
бормотала обещания. Но он весь трясся от возмущения и  стремительно  ша-
гал, в бешенстве размахивая огромным синим зонтом, чуть ли не больше его
самого.
   Он заметил Жюльена,  который  стоял  возле  ограды  и  указывал,  как
подстригать деревья; тогда он повернул налево, чтобы пройти фермой  Куя-
ров; при этом он твердил:
   - Оставьте меня, сударыня, нам с вами не о чем говорить.
   Как раз на его пути, посреди двора, кучка детворы,  хозяйской  и  со-
седской, собралась вокруг конуры собаки Мирзы и с  любопытством,  молча,
пытливо  и  внимательно  рассматривала  что-то.  А  среди  детей,  точно
школьный учитель, заложив руки за спину и также любопытствуя, стоял  ба-
рон. Но едва он завидел священника, как поспешил уйти, чтобы  не  встре-
чаться, не раскланиваться, не разговаривать с ним.
   Жанна говорила с мольбой:
   - Подождите несколько дней, господин аббат, а потом придите снова.  Я
расскажу вам, что мне удалось придумать и сделать, и тогда мы все  обсу-
дим.
   Тут они очутились возле детей, и кюре  подошел  поближе,  посмотреть,
чем там заняты малыши. Оказалось, что щенится собака. Перед конурой  пя-
теро щенят уже копошились вокруг матери, а она лежала на боку, вся изму-
ченная, и заботливо лизала их. В ту минуту как  священник  нагнулся  над
ней, она судорожно вытянулась, и появился шестой щенок. И все  ребятишки
завопили в восторге, хлопая в ладоши:
   - Еще один, гляди, гляди, еще один!
   Для них это была забава, невинная забава, в которой  не  было  ничего
нечистого. Они смотрели, как рождаются живые  существа,  не  иначе,  чем
смотрели бы, как падают с дерева яблоки.
   Аббат Тольбиак сперва остолбенел, потом в  приливе  неудержимого  бе-
щенства занес свой огромный зонт и принялся с размаху колотить детей  по
головам. Испуганные ребятишки пустились наутек; и он очутился пря-
мо перед рожавшей сукой, которая силилась подняться. Но он даже  не  дал
ей встать на ноги и, не помня себя, начал изо всей мочи бить ее. Она бы-
ла на цепи, а потому не могла убежать и страшно визжала,  извиваясь  под
ударами. У него сломался зонт. Тогда, оказавшись безоружным, он наступил
на нее и стал яростно топтать ее ногами, мять и давить. Под нажимом  его
каблуков у нее выскочил седьмой детеныш, после чего аббат в  неистовстве
прикончил каблуком окровавленное тело, которое  шевелилось  еще  посреди
новорожденных, а они, слепые, неповоротливые, пищали и уже искали  мате-
ринские сосцы.
   Жанна бросилась было прочь, но кто-то вдруг схватил священника за ши-
ворот и  пощечиной  сбил  с  него  треуголку;  дотащив  его  до  ограды,
разъяренный барон вышвырнул его на дорогу.
   Когда г-н Ле Пертюи обернулся, он увидел, что дочь его  рыдает,  стоя
на коленях посреди щенят, и собирает их в подол своего платья. Он  пошел
к ней обратно крупными шагами, жестикулируя и выкрикивая:
   - Вот он, вот он, твой долгополый! Видала его теперь?
   Сбежались фермеры, и все смотрели на растерзанное животное,  а  тетка
Куяр заметила:
   - Бывают же такие дикари!
   Жанна подобрала семерых щенят и решила их выходить.
   Их пытались поить молоком; трое околели на следующий день. Тогда  дя-
дюшка Симон отправился искать по всей округе ощенившуюся суку, но не на-
шел и принес взамен кошку, уверяя, что она вполне  пригодится.  Пришлось
утопить еще троих щенят, а последнего отдать на воспитание этой кормили-
це другого племени. Она сразу же приняла его, улеглась на бок и  подста-
вила ему сосок.
   Через две недели песика отняли от кошки, чтобы  он  не  изнурил  свою
приемную мать, и Жанна взялась сама кормить его с рожка. Она назвала его
Тото. Барон же самовольно переменил имя и окрестил его "Убой".
   Священник больше не приходил, но в ближайшее воскресенье он с кафедры
осыпал проклятиями, поношениями и угрозами господский дом,  заявил,  что
надо каленым железом выжигать язвы, предал анафеме барона, которого  это
только позабавило, и намекнул еще нерешительно и туманно на любовные по-
хождения Жюльена Виконт рассвирепел, но страх громкого  скандала  умерил
его пыл.
   Отныне священник в каждой проповеди возвещал свое мщение,  предрекал,
что близок час божьего гнева, когда кара постигнет всех его врагов.
   Жюльен обратился к архиепископу с почтительным, но весьма настойчивым
письмом. Аббату Тольбиаку пригрозили опалой. Он замолк.
   Теперь он совершал  долгие  одинокие  прогулки,  размашисто  шагая  в
сильнейшем возбуждении. Когда Жильберта и Жюльен  катались  верхом,  они
встречали его на каждом шагу, - иногда он маячил черной  точкой  где-ни-
будь на дальнем конце равнины или на гребне кряжа, иногда он читал треб-
ник в узкой долине, куда они направлялись. И они  поворачивали  обратно,
чтобы не проезжать мимо него.
   Настала весна и разожгла их любовь, каждый день бросая их  в  объятия
друг друга то здесь, то там, под любым кровом, какой только попадался им
на пути.
   Листва на деревьях еще сквозила, а земля еще не просохла,  и  они  не
могли, как в разгар лета, углубляться в лесную чащу и потому  облюбовали
для своих тайных свиданий передвижную  пастушью  сторожку,  брошенную  с
осени на вершине Вокотского холма.
   Она стояла одна, высоко поднятая на колесах,  в  пятистах  метрах  от
кряжа, близ того места, откуда начинался крутой спуск к  долине.  Их  не
могли застичь там врасплох, так как им была видна вся окрестность; а ло-
шади, привязанные к оглоблям, дожидались, пока они насытятся поцелуями.
   Но вот однажды; в ту минуту, когда они покидали свое убежище, они за-
метили аббата Тольбиака, который сидел, укрывшись в прибрежных камышах.
   - Придется оставлять лошадей в овраге, - сказал Жюльен. -  Они  могут
выдать нас.
   И они стали привязывать коней в поросшей кустарником лощинке.
   Но как-то вечером, возвращаясь вдвоем в Ла-Врийет, где их ждал к обе-
ду граф, они встретили этуванского кюре, выходившего из дома. Он  посто-
ронился, чтобы пропустить их, и, кланяясь, отвел взгляд в сторону.
   Они встревожились, но вскоре успокоились.
   Однако как-то в холодный ветреный день, - было это в  начале  мая,  -
Жанна читала у камина и вдруг увидела графа де Фурвиль,  который  шел  к
ним в Тополя таким торопливым шагом, что она испугалась, не случилось ли
несчастья.
   Она поспешила ему навстречу и, очутившись с ним лицом к лицу, подума-
ла, что он помешался. На нем была охотничья куртка,  на  голове  большой
меховой картуз, который он носил только у себя в имении, а  сам  он  был
так бледен, что рыжие усы, не выделявшиеся обычно на его  румяном  лице,
теперь казались огненными. Взгляд был безумный, глаза бессмысленно блуж-
дали.
   - Моя жена ведь здесь, правда? - выговорил он.
   Жанна, совсем растерявшись, ответила:
   - Нет, я ее даже не видала сегодня.
   Он сел, как будто у него подкосились ноги, снял  картуз  и  несколько
раз машинально провел носовым платком по лбу; затем вскочил,  подошел  к
молодой женщине, протянув обе руки и открыв рот, словно  собирался  ска-
зать что-то, повер