аченно на них
посмотрел. Чтение кириллицы явно не было  его  хобби.  Обращенный  ко  мне
вопрос, я понял.
     - Что это такое? - он продолжал  смотреть  на  документ  с  небольшим
отвращением или, скорее, недоверием.
     - Это мой внутренний паспорт, - ответил я фразой,  заранее  в  машине
заготовленной.
     Тут на помощь пришел незамениый Сережа. После его короткого, но  явно
убедительного монололога служащий скривил гримасу  и,  бросив  паспорта  у
себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
     Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как
пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило
их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
     - Негры, индийцы,  вообще  всякие  черные  не  имеют  никакого  шанса
остаться. Югославы получают иногда вид  на  жительство.  Русские  тоже,  в
основном, остаются, - пояснил Сережа. - А,  главное,  все  это  -  большая
компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
     - Да, ты прав. И я тому - наглядный пример.
     Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В  кабинете  сидели  молодые
девушки.
     - Имя, пожалуйста, - спросила одна на немецком. Я ответил,  и  пошло:
когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?
     - Жена - еврейка по рождению, по вере  постперестроечная  демократка,
разуверившаяся. А я... - тут пришлось неопределенно сморщить губы.
     - Ну, может православный?  -  спрашивает  все  та  же  девушка,  явно
пытаясь мне искренне помочь.
     - Может и православный, - соглашаюсь я и развожу  руками.  -  Еще  не
пробовал.
     Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о  нас,  так
как нам отпечаток не достался.  Возвращаемся  в  общий  зал,  противный  и
бурлящий страстями новых собратьев, хоть не  по  крови,  но  по  глупости,
точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.
     - Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь "Минбрюх", всего  двадцать
километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и
недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.
     - Ну, тогда спасибо  товарищу  Колю  за  наше  счастливое  детство  и
недалекий концлагерь, - губы самопроизвольно растянулись в  отвратительной
улбыке,  напоминающей  отвращение.  Меня  начинает  обуревать  злость   от
усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо... Эх,  был
бы немецкий паспорт, тогда и лечится!
     Мы договариваемся, точнее, Сережа договаривается, что в лагерь поедет
на автобусе только Катя с дочкой.  Я  с  Сережей  намерены  отправится  за
шмотьем и в этот "Минбрюх" напрямую, чтобы поспеть  к  ужину.  Озабоченная
немка что-то долго ему трещит, как сорока, но он ее убеждает,  чтоя  вовсе
не собираюсь удрать от них назад в Россию, а просто лишь хочузабрать вещи.
Она, наконец  поддается  уговору.  Мы  едем,  конечная  цель  -  "Ягдшлосс
Минбрюх".


     Дорога от Франкфурта до Минбрюха не была  примечательна  ничем.  Сама
усадьба-гостиница для  отщепенцев-азюлянтов  использовалась  когда-то  для
более благородных целей. Важные персоны останавливались здесь для охоты ны
уток и  кабанов.  Само  название  "Ягдшлосс"  переводится  как  "охотничий
замок". Строение, выложенное  из  красного  кирпича,  стоит  посреди  леса
неподалеку от шоссе.
     Мы подкатили с Сережей на машине. Я вышел рассматривать округу, а  он
двинулся выяснять, что к чему. Подъехал автобус и выпустил из  себя  толпу
разноцветных азюлянтов. На мое счастье Катя  и  Маша  оказались  вместе  с
ними, и без лишний объяснений мы вошли через железные ворота. Нас  загнали
в здание - считай в новую жизнь.
     Первое представление о лагере оказалось  безрадостным  и  устраняющим
последние остатки былого оптимизма. На разбросанных  в  холле  тут  и  там
скамейках и на полу сидят,  лежат  неопределеного  цвета  люди.  Некоторые
просто  стоят  или  бесцельно  ходят  вперед-назад.   Полумертвый   пейзаж
медленной и ленивой скуки, безнадежного безделья сразу удручающе  надавили
на вновьприбывших. Сидевшие в зале зашевелились и кое-кто двинулся в  нашу
сторону. Судя  по  лицам,  намерения  добрые.  Это  хорошо.  Заметно,  что
любопытство -  лишь  следствие  опостылевшего  ничегонеделания,  и  каждый
новенький приносит в этот мирок частичку жизни. Хотя старожилы уже  хорошо
знают, что освоившись за неделю-две, все эти люди станут такими же, как  и
они, томящимися от скуки субъектами.
     Из одной двери, громко и весело  разговаривая  вышли  две  женцины  и
мужчина. Одна, крашеная блондинка, с короткой стрижкой. Ее внешность ничем
не выделялась, кроме особого выражения лица. Злобный взгляд и своеобразная
манера разговаривать выдают в ней неудовлетворенную незамужнюю  бабу.  Уже
предчувствую, что нам предстоит провести  незабываемые  мгновения  личного
общения. Они вряд ли доставят удовольствие мне, но, надеюсь, и ей.  Вторая
- тоже блондинка, но натуральная. Кроме белых  волос,  в  ней  нет  ничего
похожего на первую. Она высокая, полная. Лицо  ее  сияет  непрекращающейся
радостью и полным удовлетворением жизнью.  Мужчина  лет  тридцати  пяти  с
темными волосами, бородой и приятной внешностью интеллигентного  человека,
располагающего к себе. Что можно сказать  о  них  совершенно  определенно:
"Они все являются обдалателями это  чертового  паспорта,  который  уже  не
только снится мне по ночам, но и порой  стал  мерещится  по  темным  углам
наяву!" Вот так!
     Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно - паспорт! Немецкий!
     -  Меня  зовут  Кристина!  -  сообщила  первая  и,  указав  на  своих
спутников, представила и их. - Фрау Дорис и херр Адольф,  -  говорила  она
английском. Как оказалось, этим языком здесь  широко  пользовались.  -  Мы
руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас  я  буду
по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем,  сделаем
фотографии, а потом выдадим вещи.
     Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на  предмет
какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал  себе
слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с  самого  начала,  а  это
надоело.
     Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало  предельно
ясно, что мы -  азюлянты,  а  значит  не  имеем  право  на  во-первых  то,
во-вторых это, в десятых все остальное... Мы  -  азюлянты,  значит  в  нас
заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как  впрочем  и  все
остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам  подобных  и  глазами
намекнули, что мы станем такими же.
     Когда эти  пояснения  закончились,  из  корридора  появился,  видимо,
скорее молодой человек, чем  молодая  дама,  хотя  крашеные  под  блондина
длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном.  Избрав,
как способ  передвижения,  этакую  вальяжную  и  застенчивую  походку,  он
прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и  стал
выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять  появилась  Кристина.
Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.
     - Фотографии,  пожалуйста,  -  сказала  она  на  этот  раз  абсолютно
бесцветным  голосом,  от  которого  веляло  просто  какой-то  могильщиной!
Страшно! Мне показали на стул. - Потом жена.
     Не думал, что за один день столь много людей захотят оставить себе на
память наши фотографии, и оказался морально к этому просто не  готов.  Моя
внешность, несмотря на достаточно высокое самомнение, все же абсолютно  не
фотогенична. Все официальные фото  даются  с  большим  трудом,  необходимо
проделать много работы, следя за шириной улыбки,  выражением  глаз  и  так
далее. Я и сейчас попытался сотворить экспромтом выражение поприличней, но
результат вышел просто разительный. Даже когда специально стараешься глупо
выглядеть, лицо не получается столь дебильным. Но все же сегодня  повезло:
фотография оказалсь слишком темной, и  сделали  повтор.  Он  получился  не
многим лучше первого, но идиотизмом лицо светилось поменьше. С Катей вышло
не менее интересно: с картинки  смотрело  совершенно  незнакомое  лицо,  и
когда  ее  вклеяли  в  пропуск,  то  в  принципе  им  могли  бы   спокойно
пользоваться не только все женщины лагеря, но и добрая часть мужчин.
     После процедуры запечатления  ко  мне  неожиданно  обратился  Адольф,
лукаво подмигнув правым глазом:
     - Я надеюсь, что вы будете себя хорошо вести.
     Не понимая тогда, к чему он клонит, я ответил, что можно лишь  только
надеяться и вышел наружу. Там молодой человек женской наружности, подозвав
нас к столу, выдал поднос, на котором лежади три пары  постельного  белья,
три чашки, три ложки, три вилки, три ножа и три  пачки  туалетной  бумаги.
Сверху он взгромоздил три пакета со съестным и махнул рукой: все, мол.  Я,
поняв,  что  подарки  германского  правительства   на   сегодня   сыпаться
закончили, поставил жену с  подносом  и  ребенком  в  угол,  а  сам  пошел
вытаскивать наши вещи из машины. Перетаскали чемоданы в зал, сбросив их  в
кучу. Еще раз, уже в пятый, поблагодарили  Сережу  и,  пообещав  появиться
вскоре, простились с ним.
     Пока я ходил, Кате уже дали ключ от  комнаты  43,  которой,  по  всей
вероятности, и предстояло быть нашим  пристанищем  в  ближайшие  обозримые
месяцы. Мы только  принялись  ломать  голову  нашими  чемоданами,  точнее,
способами  их  переноски,  как  выдруг  в  коридоре  показался   маленький
коренастый мужичек. Быстрой походкой он подошел к нам и на чистом  русском
языке спросил:
     - Ой, ребята, вы - русские.
     В его голосе звучал неподдельный восторг при мысли, то мы  и  вправду
таковыми окажемся.
     - На двадцать пять процентов, - ответил  я  неопределенно  на  всякий
случай. - Но, если по гражданству, так то на все сто, да и  то  пока,  ибо
вот-вот будем иметь честь принять новое.
     Мужичек ничего не понял,  улыбнулся  еще  шире,  и  выпалил,  как  из
автомата:
     - Ой как хорошо! Я - Филипп, Филипп Терещенко. У нас тут еще  русские
есть. Я-то уже здесь целый месяц, и семья еще есть, так те  тоже  при  мне
приехали муж и жена. И еще есть трое русских ребят, так они меньше недели.
Вы в каком номере будете?
     - Сорок третий.
     - А, ну это  -  наш  коридор.  Мой  номер  -  51.  Как  обустроитесь,
заходите, - приветливо пригласил он. - У нас там чаек, супчик, всякие дела
туда-сюда. А вас как звать?
     - Ах, простите. Павел, а это - Катя и Маша.
     Филипп опустил взгляд на наши вещи.
     - А сколько же у вас чемоданов! Как же вы везли их с собой? Сейчас  я
вам помогу! - он всплеснул руками и повернулся к одному из стоявших  рядом
парней, похожему на турка, и обратился на немецком. - Коллега, пожалуйста,
это - русская семья, помоги!
     Стоявший охотно взялся нам помочь, а вместе с ним  и  другие,  бывшие
рядом, разобрали барахло. Процессия, со  мной,  гордо  вышагивающим  в  ее
голове, двинулась к комнате. Мозги в этот  момент  анализировали  забавный
факт. Уже в который  раз  я  слышал,  что  азюлянты  называют  друг  друга
"коллега". Это слово не только в русском, но и в немецком  используется  в
профессиональном общении между собой. Люди здесь, в лагере,  называя  друг
друга коллегами, вполне серьезно относятся к своим обязанностям азюлянта и
считают, что их сдача "на азюль", томительные ожидания и  поиски  путей  в
новый мир - все это весьма искуссная и тяжелая работа. Сейчас же они несли
наши веши и с радостью приговаривали  на  разных  языках  Бог  знает  что,
выражая не только довольство тем, что можно занять  свое  безделие,  но  и
чувство гостеприимного коллектива, принимающего к себе новеньких.
     Шмотье доставили в комнату. Филипп позвал в гости, когда отдохнем,  и
удалился. Мы стали осматриваться в нашем новом  жилище,  пытаясь  полюбить
его с первого беглого знакомства.
     Н-н-да! Еще то... Комната квадратная, этакий  давно  крашеныый  сарай
метров в семнадцать. По нашим совковым меркам для гостинной  подойдет.  Но
здесь, судя по-всему, она являет собой и спальню и кухню и  все  прочее...
"Может  и  туалет?"  -  уж  с  некоторой  робостью  подумалось   мне.   Но
приглядевшись  внимательно,   с   облегчением   обнаружил,   что   ничего,
напоминающего отхожее место нет.
     С мебелишкой, конечно, жиденько тоже. По обеим сторонам  примостились
сиротливо две двухярусные кровати, а у  окна  расположился  стол  с  тремя
стульями, сверкающий девственной пустотой.
     Маша тут же заскочила на  кровать  и  стала  там  прыгать.  Это  было
отрадно, так как означало,  что  ее  ничем  занимать  не  надо.  Она  сама
определилась. А вот  Катя  себе  достойного  занятия  не  нашла  и  решила
потратить время на высказывание собственного мнения. У нее на лице застыла
маска, выражающая все, что она думает об этом азюле, лагере и обо мне, как
о  главной  причине  всех  несчастий  и  неурядиц,  постигших  ее  и   все
человечество со времен Адама.
     - Место отличное! - приподнятым голосом оценил я, пытаясь  в  тщетных
усилиях смягчить впечатление.
     - Естественно! Ты всю свою жизнь мечтал только в  ТАКОМ  месте  жить.
Тебе не кажется, что обстановка весьма богата. Можно  попросить  сократить
количество мебели вдвое.
     - Посмотри в окно, - провел я отвлекающий маневр, указав  на  большой
темный провал в стене. - Вон туда вдаль. Какое поле! Летом оно,  наверное,
колоситься пшеницей, а еще метров двести-триста - лес.
     - Изумительно! Я всегда считала, что у тебя близорукость минус два, а
на самом деле, видать, минус двадцать два. Ты видишь лес  в  километре,  а
мусорник под окном не замечаешь. Но, что можно от тебя ожидать!  Прийдется
ютится! - она состроила лицо святого страдальца, жертвующего собою во  имя
всего человечества сразу.
     Под  аккомпанимент  легкого  препирания  мы  рассовали  чемоданы  под
кровати  и  просто  в  угол,  предварительно  вытащив  из  них  все,   что
необходимо. Потом настал черед рассматривать содержимое пакета  с  пайком.
Оно состояло из одной рыбной консервы -  тунец,  двух  маленьких-маленьких
пакетиков сыра,  двухсотграмовой  пачки  апельсинивого  сока  и  кое-какой
мелочи. В довершение ко всему кинули на троих полбуханки хлеба. Совершенно
определенно, ничего похожего  на  паспорт  там  не  было.  Теперь  очередь
возмущаться перешла ко мне, так как в нашей семье именно я был  признанным
авторитетом  в  вопросах  кулинарии.  Моему  раздражению  просто  не  было
предела, и я его смачно изрыгал наружу.
     - Грандиозно! Можно съесть и обосраться от  счастья  и  благодарности
немецкому правительству! Правда будет нечем. Такое количество пищи  просто
не дойдет до прямой кишки, - кусок хлеба,  трясущийся  в  моих  негодующих
руках, был прозрачным, как стекло.
     Еда - мой больной вопрос. Ну у каждого бывает свое... это: пчелы  под
шевелюрой, как англичане утверждают. У меня - еда.  В  жизни  я  испытывал
моменты, когда, прямо скажем, приходилось недоедать. Но  все-таки,  всегда
стремишься  наиболее  полно  удовлетворить  именно  эту  самую   низменную
потребность, и не только количественно, но и качественно.
     Внимательно, но удрученно посмотрев на содержимое пакетов, повздыхав,
мы решили ответить на приглашение доброго человека Филиппа.  Решение  было
достаточно своевременное, тем более что им упоминалось слово "суп". Закрыв
дверь на ключ, всей семьей двинулись на поиски пятьдесят первого номера. В
душе теплилась тайная надежда, что хоть там люди опытные смогут не  только
добрым словом, но  и  добрым  делом  удовлетворить  наше  чувство  легкого
голода, придававшего романтичность всем этим приключениям. Однако, уж если
положить руку на сердце, то в тот момент тайные булавки сомнения принялись
с возрастающей силой колоть  мое  сердце  и  желудок.  А  образ  немецкого
правительства в виде доброго дяди с веселым лицом,  протягивающего  жирную
свинную отбивную с банкой пива, стал медленно распадаться на банки  рыбных
консервов.
     Комната 51, как выяснилось из опроса,  находилась  в  противоположном
конце коридора. Итак, в первый раз можно было составить  общую  картину  о
сконцентрировавшихся в этих местах борцах за свое немецкое счвстье. С ними
нам и предстоит конкурировать и сотрудничать в  предстоящем  поиске  новой
жизни и нового паспорта.
     Рядом с нами находился номер сорок пять, в котором, как потом узнали,
жило девять турок-мужчин всех возрастов от семнадцати до  пятидесяти  пяти
лет. Дверь к ним открыта, и  сидящий  у  порога  с  традиционнго  большими
черными усами человек, заунывно играл на губной гармошке турецкие мелодии.
Он тупо посмотрел на нас, ожидая, что мы с ним поздороваемся или еще чего,
а я, в свою очередь тоже посмотрел на него не менее вдумчиво.  Кивать  ему
не стал, так как давно придерживаюсь убеждения, что если кто-то  хочет  от
тебя приветствия, то пусть и здоровается первым. Он продолжал упираться  в
нас глазами, видимо, узрев "новые ворота". Нам  ничего  не  осталось,  как
продолжить экскурсию. Дверь в  номер  42,  напротив,  закрыта,  и  из  нее
женский голос плаксиво говорит по-русски: "Не ходи,  Петя,  не  ходи,  мне
одной страшно". Мы с Катей  многозначительно  переглянулись  и,  понимающе
качнув гловой, пошли дальше. Еще одна дверь - 40, закрыта,  и  из  нее  не
исходит никаких звуков. Дальше по левой стороне из полуоткрытого номера 41
слышалась возбужденная сербская речь. Номер 39 молчал, а в  38-м  стройные
мужские голоса шумели на смеси турецкого и немецкого. С 37 по 34  занимали
югославы, которые или торчали, ничего не делая, в дверях,  или  лежали  на
кроватях, не проявляя ни  к  чему  должного  интереса.  Надрывно  старался
магнитофон, неся в народ югославскую культуру. Номер 33 приоткрыт,  но  из
него веет темнотой, тишиной и плесенью. Дальше шел  ватерклозет.  За  ним,
вплоть до следующего, находящегося в двух комнатах от превого,  территория
четко поделена по  националиному  признаку.  По  правой,  четной  стороне,
постоянно курсируя из комнаты в комнату, сновали по  одиночке  и  группаим
многочисленные семьи афганцев. По левой,  нечетной,  шумели  зудящим  роем
бангладешцы,  все  в  юбках,  и  все  мужского  пола.   После   следующего
ватерклозета  следовала  заключительная  часть  коридора,   заселенная   в
основном алжирскими и суданскими арабами. Кроме того, по  пути  мы  прошли
еще комнаты, которые были закрыты и их обитатели еще не появились до  поры
до времени в истории нашего азюля, или они просто заснули.  Таким  образом
достойных претендентов на обладание вожделенного  документа,  кроме  себя,
пока я не нашел. Это немного облегчило вес камня на сердце.
     В самом конце коридора,  завершая  его  и  противореча  всем  законам
цифрового ряда, после номеров 15 и 14 находился 51.


     Постучавшись в дверь и дождавшись,  пока  она  откроется,  я  сделал,
точнее попытался сделать шаг впред, но голова  уперлась  в  чью-то  грудь.
Подняв   глаза,   увидел   лицо,   не   обремененное   заботами    ни    о
глубокофилософских, ни  о  мелкожитейских  проблемах.  Весело-простодушный
взгляд вполне вписывался в смазливую физиономию, украшенную сверху темными
волосами. Парень чем-то похож на молдованина.  Улыбнувшись,  он  пропустил
нас, и взору предстала вся комната. Она явно больше  нашей,  в  ней  шесть
двухярусных кроватей, два стола, цветной телевизор. Наверху,  повернувшись
спиной к зрителям спит человек. Под  ним  полулежит  смуглый,  похожий  на
афганца мужчина.
     Так мы увидели их впервые. Полный состав  нашего  клуба  собрался  на
свое  первое  заседание.  Рядом  с   дверью   расположились   парень   лет
девятнадцати, худой, но плотный, с белыми волосами и  нервным  взглядом  и
лет сорока мужчина, седоватый, с бородой, тоже худой и курящий сигарету. В
это  время  Филипп,  которого  поначалу  я  не  заметил,  вынырнул   из-за
прикрытого шкафом  угла.  Оттуда  доносилось  завораживающее  булькание  в
кастрюле, разнос