го числа, каковое неоспоримо было сегодня, хотя  изрядная  доля
сих жизненных средств и оказалась уже утрачена. Но соль-то  шутки  была  в
том, что этому Корли  втемяшилось,  будто  бы  Стивен  живет  в  полнейшем
достатке и ему ничего не стоит полезть в карман и отсыпать звонкой монеты,
сколько потребно - тогда как. Тем не менее он-таки сунул  руку  в  карман,
разумеется, не имея в мыслях найти там пищу, но подумав,  что  он  бы  мог
ссудить ему кое-какую сумму порядка шиллинга,  с  которою  он  бы  мог  по
крайности постараться и  раздобыть  себе  пропитания.  Итог,  однако,  был
отрицательным, ибо,  к  огорчению  своему,  он  обнаружил  всю  наличность
исчезнувшей. Единственным итогом  обследования  явились  несколько  крошек
печенья. Он стал усиленно напрягать память стараясь припомнить не  потерял
ли он что было вполне возможно, или оставил где-нибудь поскольку при таком
обороте виды его были далеко не блестящими, а очень даже наоборот. В общем
и целом,  он  был  слишком  утомлен  для  обстоятельных  поисков,  хотя  и
постарался припомнить насчет печенья что-то ему тут смутно мерещилось.  Но
вот кто ж это его дал и где такое случилось или он  сам  купил.  Однако  в
другом кармане он на что-то напал,  принятое  им  в  темноте  за  пенсовые
монеты, однако ошибочно, как выяснилось.
   - Да это, брат, полукроны, - внес Корли поправку.
   И впрямь то были они, самые натуральные. Одну из них Стивен вручил ему.
   - Спасибо, - отвечал Корли. - Ты благородная душа.  Я  постараюсь  тебе
отдать. А кто это тут с тобой? Я его как-то видел в  "Раненой  Лошади"  на
Кэмден-стрит с Бойланом, который  антрепренер.  Попробовал  бы  ты,  брат,
замолвить словечко, чтоб меня туда взяли через него. Я тут хотел  наняться
человек-сандвичем, таскать рекламы по городу, да секретарша сказала, у них
на три недели вперед полно.  Мать  моя,  это  на  такое  дело  еще  загодя
записываться, как на Карла Розу. Я бы сверху на все плевал, брат, если  бы
раздобыл работенку, какую угодно, хоть трубы чистить.
   Раздобыв  два  и  шесть,  он  стал  куда   разговорчивее   и   принялся
рассказывать Стивену про одного малого по прозвищу  Комиски  Штаны-Мешком,
которого как он уверял Стивен хорошо должен знать он служит  счетоводом  у
судового поставщика Фуллама и вечно торчит у Нэгла с О'Марой и еще с таким
низеньким заикой, Тай по фамилии. Ну так вот, его загребли прошлой ночью и
присудили штраф десять бобиков за пьянство, за  нарушение  порядка  и  что
отказался пройти с констеблем.
   Между тем мистер Блум прохаживался невдалеке от  булыжников  и  жаровни
перед  будкою  сторожа,  который,  как  уяснилось   ему,   будучи   рьяным
тружеником,  на  свой  собственный  страх  и  риск   преспокойно   задавал
храповицкого, пока Дублин спал. Одновременно он то и  дело  поглядывал  на
собеседника  Стивена  (отнюдь  не  блиставшего  безупречностью  по   части
костюма) так, как будто он уже прежде видел этого юного аристократа,  хотя
и не сумел бы точно ответить где и  не  имел  ни  малейшего  представления
когда. Поскольку он был человек с головой и в наблюдательности уступил  бы
немногим, то от него  не  укрылись  ни  затасканная  шляпчонка,  ни  общая
ветхость его наряда, выдававшие фатальный дефицит средств. Как  видно,  он
был одним из его прихлебателей, однако, если  вдаваться,  пожива  за  счет
ближнего своего происходит всюду и постоянно, в любой мере, и, скажем так,
с любой неумеренностью, так что, если вдаваться, когда бы уличный деятель,
случись ему, оказался на скамье подсудимых, каторжные  работы,  с  заменою
штрафом или без таковой,  были  бы  весьма  rara  avis  [большая  редкость
(лат.)].  В  любом  случае  ему  необходим  был  изрядный  запас  холодной
решимости, чтобы вот этак подкарауливать людей в сей ночной  или,  скорей,
уже утренний час. Это было чертовски бесцеремонно.
   Двое расстались, и Стивен  воротился  к  мистеру  Блуму,  опытный  глаз
которого не преминул  заметить,  что  Стивен  поддался  на  домогательства
тунеядца. Намекая на свою встречу, он, то есть Стивен, сказал со смехом:
   - У малого полоса неудач. Он меня  попросил  вас  попросить,  чтобы  вы
попросили  какого-то  там  Бойлана,  антрепренера,  взять  его  на  работу
человеком-рекламой.
   Известие  не  вызвало  особого  интереса.  Приблизительно  на  половину
секунды  мистер   Блум   устремил   отвлеченный   взгляд   в   направлении
землечерпалки, которая, красуясь прославленным именем "Эблана", стояла  на
приколе у Таможенной набережной и,  весьма  возможно,  требовала  ремонта,
после чего заметил уклончиво:
   - У каждого, говорят, своя удача. Сейчас, когда  вы  сказали,  мне  как
будто припоминается его лицо. Однако, оставляя пока это в стороне, с какой
вы суммой расстались, -  осведомился  он,  -  если  только  я  не  слишком
назойлив?
   - Полкроны, - отвечал Стивен. -  Я  полагаю,  это  и  впрямь  для  него
жизненная потребность, ему даже ночевать негде.
   -  Потребность!  -  воскликнул  мистер  Блум,  впрочем,  не  удивившись
известию. - Я не только этому верю,  я  даже  поручусь,  что  у  него  она
постоянна. Каждому по потребности  или  каждому  по  труду.  Однако,  если
обобщить эту тему, то где же, - с улыбкой прибавил он, -  вы  сами  будете
ночевать? Тащиться в Сэндикоув и думать нечего. И даже сделай вы это,  вам
не попасть внутрь после  того,  что  случилось  на  станции  Уэстленд-роу.
Намаетесь только  зря.  Я  вовсе  не  собираюсь  брать  на  себя  смелость
указывать вам, но все-таки почему вы оставили отчий дом?
   - Искать несчастий, - был ответ Стивена.
   - По одному  случаю  я  встретил  недавно  вашего  уважаемого  отца,  -
дипломатично продолжал мистер Блум. - Как раз сегодня или, если  соблюдать
точность, вчера. Где он живет сейчас? Из разговора с ним я  уразумел,  что
он переехал куда-то.
   - Полагаю, он где-то в Дублине, - безучастно ответил Стивен. - А что?
   - Человек, одаренный во многих областях,  -  отозвался  мистер  Блум  о
Дедале Старшем, - и прирожденный рассказчик, какому равного не  найти.  Он
очень гордится вами, на что есть все основания. Быть может, вы бы  все  же
вернулись, - решился он предложить, припоминая весьма неприятную сцену  на
станции Уэстленд-роу, когда ясно было как  день,  что  те  двое,  то  есть
Маллиган и его приятель,  английский  турист,  которые,  в  конце  концов,
обвели-таки вокруг пальца своего третьего сотоварища, без зазрения совести
старались, как будто весь этот  треклятый  вокзал  был  их  собственность,
улизнуть от Стивена в толчее.
   Ответа, однако, на предложение не последовало, ибо Стивен  был  целиком
поглощен вставшею перед его внутренним взором  картиною  домашнего  очага,
каким он видел его в последний раз, сестренка Дилли сидела с  распущенными
волосами у плиты, поджидая,  пока  сварится  жиденькое  какао  в  чайнике,
покрытом шубой из копоти, и они с нею, забелив его овсяным отваром  вместо
молока, увенчают им свою трапезу из пятничных селедок на пенни пара, между
тем как Мэгги, Буди и Кейти получили в дополнение по яйцу, а  кошка  подле
корзины с бельем пожирала на  обрывке  бумаги  ассорти  из  рыбьих  голов,
костей и  яичной  скорлупы  во  исполнение  третьего  предписания  церкви,
поститься и воздерживаться в указанные дни, ибо был как раз постный  день,
а может, день воздержания, словом, что-то такое.
   - Нет-нет, - настаивал мистер Блум, - лучше  не  полагаться  на  вашего
развеселого приятеля и заядлого  юмориста,  доктора  Маллигана,  я  бы  не
доверял ему ни как наставнику, ни как философу, ни как другу,  будь  я  на
вашем месте. Уж этот мимо  рта  ложку  не  пронесет,  хоть,  верно,  и  не
представлял себе никогда, каково это не иметь  надежного  пропитания.  Вы,
разумеется, не заметили всего, что заметил я. Но я нисколько не  удивлюсь,
если узнаю, что вам в питье  подмешали  щепотку  табаку  или  какой-нибудь
наркотик с некою тайной целью.
   Впрочем, все до него дошедшие  сведения  говорили  о  том,  что  доктор
Маллиган  очень  разносторонний  человек  и   кругозор   его   отнюдь   не
ограничивается одной медициной, в  своем  деле  он  быстро  выдвигается  в
первый ряд и, если слухи не лгут, в недалеком будущем  рассчитывает  иметь
богатую практику как модный практикующий врач с солидной ставкою гонорара,
а вдобавок к этому профессиональному статусу то, что он спас утопающего от
верной смерти путем искусственного дыхания и,  как  это  называют,  первой
помощи, кажется, где-то в Скерри или в  Малахайде?  это  было,  он  обязан
признать, самым отважным поступком,  достойным  высших  похвал,  так  что,
признаться честно, он совершенно не мог представить, какие причины за этим
кроются, разве что приписать все какой-то злобе или же просто обыкновенной
ревности.
   - Разве что все сводится к одному, а именно что он, как  это  называют,
ворует ваши идеи, - решился он высказать.
   Осторожный взгляд, где было участие пополам с  любопытством  и  не  без
оттенка симпатии,  который  он  бросил  на  мрачноватое  в  данный  момент
выражение лица Стивена, не пролил ни малейшего света на вопрос о  том  дал
ли он себя попросту околпачить как можно было решить по двум-трем  угрюмым
репликам сорвавшимся у него или совсем напротив, он все видел насквозь  но
по каким-то ведомым лишь ему резонам позволил  делу  без  всяких  помех...
Гнетущая нищета толкала к тому, и он почти  определенно  дал  понять,  что
невзирая на всю свою образованность ему  стоило  огромных  трудов  сводить
хоть как-то концы с концами.
   По соседству с мужским сортиром  они  увидели  тележку  мороженщика,  а
рядом с нею кучку, надо полагать, итальянцев, которые в жаркой  перебранке
необычайно  быстро  и  энергично  тараторили  на  своем  звучном  наречии,
разрешая какие-то небольшие разногласия.
   - Putana madonna, che ci dia  i  quattrini!  Ho  ragione?  Culo  rotto!
[Курва-мадонна, это кто ж нам дает полпенсы! Что, верно?  Гнилая  задница!
(итал.)]
   - Intendiamoci. Mezzo sovrano piu... [Все ясно. Он  уже  не  в  себе...
(итал.)]
   - Dice lui, pero [он еще говорит (итал.)].
   - Farabutto! Mortacci sui! [Подонок! Изничтожить его! (итал.)]
   Мистер Блум  и  Стивен  вошли  в  "Приют  извозчика",  непритязательное
деревянное строение, где до этого случая ему едва  ли  доводилось  бывать,
причем первый из них еще заранее шепнул второму несколько слов  касательно
хозяина заведения, коим, как уверяли, был знаменитый некогда Козья  Шкура,
Фицхаррис, непобедимый, хоть он и  не  поручился  бы  за  истинность  этих
слухов, в которых, весьма возможно, не было и на грош правды. Еще  минута,
и  двое  наших  полуночников  уже  сидели  в   укромном   углу,   где   их
приветствовали  лишь  взгляды  весьма  разношерстного  собрания  бездомных
бродяг  и  прочих  не  поддающихся   классификации   особей   рода   Хомо,
перемежающих разговорами еду и питье и,  судя  по  всему,  питающих  живой
интерес к новым лицам.
   - Теперь что касается чашки кофе, - отважился мистер  Блум  попробовать
расколоть лед, - на мой взгляд, вам бы следовало подкрепиться и чем-нибудь
более существенным, скажем, какой-то булочкой.
   Соответственно первым же его  действием  было  заказать  эти  жизненные
блага, что он  и  проделал  вполне  спокойно,  с  присущим  ему  sangfroid
[хладнокровие (франц.)]. Простолюдины, грузчики и кучера, или кто  уж  они
там  были,  после  беглого  осмотра,  явно  не   испытав   удовлетворения,
отвернулись от них и только  один  выпивоха,  по  всему  вероятию,  моряк,
рыжебородый, уже седеющий, продолжал еще изрядное время  глазеть  на  них,
после чего вдохновенно воззрился  в  пол.  Мистер  Блум,  воспользовавшись
правом свободы слова и обладая  шапочным  знакомством  с  языком  диспута,
хотя, по правде сказать,  так  и  оставаясь  в  сомнениях  насчет  voglio,
отчетливо слышным голосом заметил своему протеже апропо великой баталии на
улице, которая бушевала с неостывающим жаром:
   - Прекрасный язык. Для пения, я имею в виду. А почему вы не пишете свои
стихи на этом языке? Bella  Poetria!  [Прекрасная  поэзия!..  (итал.)]  Он
такой звучный и мелодичный. Belladonna [прекрасная женщина (ломан. итал.)]
voglio.
   Стивен, одолеваемый отчаянною зевотой и вообще смертельной  усталостью,
отозвался на это:
   - Для услажденья слуха слоних. Они базарили из-за денег.
   -  Неужели?  -  спросил  мистер  Блум.  -  Да,  конечно,  -   задумчиво
присовокупил он, про себя подумав, что вообще  языков  существует  больше,
чем требуется, - может быть, тут просто некое южное обаяние.
   Нарушив их тет-а-тет, хозяин заведения водрузил  на  столик  кипучую  и
пловучую чашку изысканного пойла, носившего титул  кофе,  а  также  весьма
допотопный образчик булки  или  чего-то,  по  виду  близкого,  после  чего
ретировался к себе за стойку. Мистер Блум, положив себе  как  следует  его
разглядеть, но только поздней,  чтобы  это  не  показалось...  по  каковой
причине   взглядом   пригласил   Стивена   приступать,   а    сам    начал
распорядительствовать, постепенно и  осторожно  пододвигая  к  нему  чашку
того, что в данный момент предполагалось называть кофе.
   - Звуки обманчивы, - сказал Стивен после некоторого молчания,  -  точно
так же как имена. Цицерон, Подмор, Наполеон, мистер Гудбоди, Иисус, мистер
Дойл. Шекспиров было не меньше, чем Мэрфи. Что значит имя?
   - Да, конечно, - искренне согласился мистер  Блум.  -  Разумеется,  это
так. Наше имя тоже менялось, - добавил он,  транспортируя  к  Стивену  так
называемую булочку.
   Тут рыжебородый моряк, который не спускал глаз с вновь вошедших, особое
внимание уделяя Стивену, атаковал последнего лобовым вопросом:
   - А вот твое имя как?
   В тот же миг мистер  Блум  коснулся  ботинка  своего  спутника,  однако
Стивен,  явно  не  сделав  выводов  из  этого  теплого   прикосновения   в
неожиданной области, отвечал спокойно:
   - Дедал.
   Моряк тяжко уставился на него заплывшими  сонными  глазами,  мешки  под
которыми  выдавали  неумеренное  потребление  алкоголя,  с   предпочтением
доброго голландского джина с водой.
   - А Саймона Дедала знаешь? - осведомился он наконец.
   - Слыхал про такого, - ответил Стивен.
   Какой-то миг мистер Блум находился в полной  растерянности,  заметив  к
тому же, что окружающие явно прислушиваются.
   - Он ирландец, - объявил бравый моряк, по-прежнему не отводя взгляда  и
энергично кивая головой. - Настоящий ирландец.
   - Даже слишком настоящий, - поддержал Стивен.
   Что же до мистера Блума, то он совершенно перестал что-нибудь  понимать
в этой истории и как раз задавался вопросом какая же возможная связь когда
моряк словно по внезапному наитию обернувшись к слушателям сообщил им:
   - Я видел, как он с пятидесяти ярдов через плечо расстрелял два яйца на
двух бутылках. Садит с левой без промаха.
   Одолевая икоту и помогая себе жестами непослушных  рук,  он  постарался
как можно лучше им объяснить:
   - Гляди, вот,  скажем,  сюда  бутылки.  Отмеряем  пятьдесят  ярдов.  На
бутылках яйца. Этот наставляет пушку через плечо. Целится.
   Он изогнул туловище  вполоборота,  закрыл  плотно  правый  глаз.  Потом
перекосил все черты лица как-то вбок и с отменно  гадкой  гримасою  вперил
взгляд в ночь.
   - Бабах! - гаркнул он один раз.
   Слушатели застыли в ожидании следующего  бабаха,  поскольку  оставалось
второе яйцо.
   - Бабах! - гаркнул он еще раз.
   Яйцо номер два было заведомо разнесено в прах. Он подмигнул,  кивнул  и
кровожадно продекламировал:

   Буффало Билл бьет всегда между глаз.
   Промаху он не давал и не даст.

   Воцарилось молчание, покуда мистер Блум из чистой вежливости не решился
его спросить, происходило ли это  на  каких-то  стрелковых  соревнованиях,
вроде тех, что в Бизли.
   - Звиняюсь, - сказал моряк.
   - Как давно? - настаивал мистер Блум, не отступая на дюйм.
   - Ну чего, - отвечал моряк, слегка смягчаясь в силу известного эффекта,
когда коса находит на камень, - ну каких-нибудь там лет десять.  Он  ездил
по всему свету с Королевским цирком Хенглера. При мне он эту штуку делал в
Стокгольме.
   - Любопытное совпадение, - заметил вскользь мистер Блум Стивену.
   - А звать меня Мэрфи, - продолжал моряк. - У.Б.Мэрфи  из  Кэрригей-лоу.
Знаешь, где это?
   - Куинстаун Харбор, - отвечал Стивен.
   - Точно, - сказал моряк. - Форт Кэмден и  форт  Карлайл.  Вот  мои  где
места. Все корешки оттуда. У меня и женушка там. Ждет  меня  не  дождется,
знаю. За Англию, дом и красу. Законная верная жена, а я ее уж семь  годков
не видал, все по морям, по волнам.
   Мистер Блум  без  труда  вообразил  себе  сцену  его  появления:  моряк
возвращается в свою придорожную хижину, удачно надув всех морских  чертей,
темной дождливой ночью. Вокруг света в поисках жены. Масса историй на  эту
тему Бен Болта с его Алисой, тут и Энох Арден, и Рип ван Винкль,  а  может
кто-нибудь еще вспомнит и Кривого О'Лири,  излюбленный,  хотя  и  довольно
трудный номер для декламации, сочинил, кстати, бедняга  Джон  Кейси,  и  в
своем роде, без претензии, разве не подлинная поэзия? Причем  нигде  и  ни
разу про возвращение жены из скитаний, как бы  там  она  ни  была  предана
тому, с кем в разлуке. Лицо в окне! Вообразите  его  изумление,  когда  он
наконец коснулся финишной ленточки, и тут ему открывается горькая истина о
его прекрасной половине, крушение его лучших чувств и надежд.  Ты  уже  не
ждала меня но я вернулся, и я хочу начать  все  сначала.  Вот  она  сидит,
соломенная вдова, у нашего прежнего  очага.  Думает,  я  умер,  качаюсь  в
бездонной колыбели. Тут же и дядюшка Крепыш или, может, Худыш, уж это  как
вышло, хозяин "Якоря и Короны", снявши пиджак, поедает ромштекс  с  луком.
Стула для папы нет. У-у-у!  Ветер!  На  коленях  у  нее  последний  малыш,
посмертное произведение. На дрожках, на дрожках, по кочкам, по  кочкам,  в
яму бух! Склонись  перед  неизбежным.  Усмешка  со  стиснутыми  зубами.  С
любовью и с разбитым сердцем остаюсь твой супруг У.Б.Мэрфи.
   Моряк, который совсем не походил на жителя Дублина,  отнесся  к  одному
извозчику с просьбой:
   - Слышь, а у тебя не найдется жвачки угостить, а?
   У  спрошенного  таковой  не  нашлось,   однако   хозяин   добыл   кубик
жевательного табаку из своей  добротной  куртки,  висевшей  на  гвозде,  и
просимое передали из рук в руки.
   - Спасибо, - сказал моряк.
   Отправив добычу в пасть и жуя, он продолжал медленнее и с паузами:
   - Мы нынче утром пришли, в одиннадцать. Трехмачтовый "Роузвин" с грузом
кирпичей из Бриджуотера. Завербовался, чтоб добраться  сюда,  нынче  же  и
списался. Гляди, вот свидетельство. У.Б.Мэрфи. Матрос первого класса.
   В подтверждение своих слов он вытащил из внутреннего кармана и протянул
соседу сложенный документ, не слишком чистый на вид.
   -  Уж  верно,  довелось  тебе  повидать   свет,   -   заметил   хозяин,
облокотившись о стойку.
   - Что говорить, - отвечал моряк после размышления, - как стал  плавать,
знатно поколесил. На Красном море я был. В Китае я был, в Северной Америке
был, в Южной тоже. Айсбергов перевидал тьму, ледяных гор этих самых. Ходил
и в Стокгольм, и в Черное море через Дарданеллы с капитаном Долтоном,  это
лучший рассукин сын, какому только приводилось угробить  судно.  В  России
был. Гоусподьи поомилью. Это русские так молятся.
   - Небось, насмотрелся разных диковин, - вставил извозчик.
   - Что говорить, - подтвердил моряк, двигая во  рту  жвачку,  -  диковин
вдосталь и таких, и сяких. Я видел, как крокодил откусил лапу у якоря, все
одно что я эту жвачку.
   Он вынул изо рта  жеваный  комок  и,  поместив  меж  челюстей,  яростно
кусанул.
   - Хряп! Вот так вот! А в Перу видал  людоедов,  так  те  жрут  трупы  и
лошадиную печенку. Во, гляди. Вон они самые. Дружок мне прислал.
   Порывшись  во  внутреннем  кармане,  который,  как  видно,  служил  ему
кладовой на все случаи, он вытянул оттуда почтовую  открытку  и  кинул  на
стол. Напечатанный на ней текст гласил: