над  его   нелепым
благодеянием.
   По   приблизительным   подсчетам,   состояние,    которым    завещатель
распорядился с таким легкомыслием, составляло теперь около трех  миллионов
долларов! Воздавая  должное  предприимчивости  и  энергии  граждан  нашего
молодого процветающего поселка, следует сказать, что среди них,  вероятно,
не было ни одного, который  не  считал  бы  себя  способным  распорядиться
имуществом покойного чудака с большим толком. Некоторым случалось выражать
сомнение, смогут ли они прокормить  семью;  другие,  будучи  избранными  в
присяжные,  вероятно,  слишком  глубоко  чувствовали  связанную   с   этим
ответственность и уклонялись  от  исполнения  гражданского  долга;  третьи
отказывались служить за маленькое жалованье, но ни одна душа не отказалась
бы заступить место Пегги Моффет, наследницы этого человека.
   Завещание стали оспаривать. Первой выступила на сцену вдова, с  которой
покойный,  как  оказалось,  не  был  официально  разведен;  потом  четверо
двоюродных братьев, которые, хоть и с  некоторым  опозданием,  но  все  же
оценили моральные и материальные достоинства своего  родственника.  Однако
наследница - невзрачная, простоватая, необразованная  девушка  -  проявила
крайнее упорство, отстаивая свои права. Она отказалась пойти на какие-либо
уступки. Элементарное чувство справедливости, которое было у ее сограждан,
сомневавшихся в том, что эта девушка сможет управиться с таким состоянием,
подсказывало им, что  она  должна  удовольствоваться  тремястами  тысячами
долларов.
   - Все равно и этими деньгами попользуется  какой-нибудь  прощелыга,  но
дарить такому три миллиона только за то, что  он  сделает  ее  несчастной,
пожалуй, многовато. Незачем вводить в соблазн мошенников.
   Протест против таких рассуждений  сорвался  только  с  насмешливых  губ
мистера Джека Гемлина.
   - А предположим,  -  сказал  этот  джентльмен,  круто  поворачиваясь  к
оратору, - предположим, что в пятницу вечером, когда вы  выиграли  у  меня
двадцать  тысяч  долларов,  я,  вместо  того  чтобы  вручить  вам  деньги,
заартачился бы и заявил: "Слушайте, Билл Уэзерсби, вы круглый болван. Если
я отдам вам эти двадцать тысяч, вы спустите  их  во  Фриско  в  первом  же
притоне и осчастливите первого встречного шулера. Вот вам тысяча -  хватит
на мотовство, - берите и проваливайте ко всем чертям!" Предположим, что  в
моих словах была бы святая истина и вы бы прекрасно это знали: справедливо
я поступил бы по отношению к вам или нет?
   Но Уэзерсби тут же указал на неуместность такого сравнения, заявив, что
он тоже кое-что поставил на карту.
   - А откуда вы знаете, - свирепо спросил Гемлин,  устремив  свои  черные
глаза на оторопевшего казуиста, - откуда вы знаете, что эта девушка не шла
ва-банк?
   Тот пробормотал в ответ что-то нечленораздельное. Гемлин положил ему на
плечо свою холеную руку.
   - Вот что я вам скажу, друг мой: какую бы игру девушка - любая  девушка
- ни вела, она идет ва-банк и ставит на карту все, что у нее есть, в  этом
вы можете быть уверены. Случись ей вооружиться картами,  а  не  чувствами,
играть на фишки, а не рисковать телом и душой, - она сорвала бы все  банки
на всех зеленых столах отсюда до Фриско! Понятно?
   Кое-что из этого - боюсь, впрочем, что в менее сентиментальной форме  -
дошло и до самой Пегги Моффет.  Лучший  законник  Сан-Франциско,  которого
удалось заполучить вдове и родственникам,  в  частном  разговоре  с  Пегги
объяснил, что ее считают чуть ли не  преступницей,  неблаговидными  путями
снискавшей милость пожилого, выжившего из ума джентльмена, чтобы завладеть
его состоянием.  Если  она  доведет  дело  до  суда,  ее  репутация  будет
погублена. Говорят, что, услышав это, Пегги бросила мыть тарелку и, теребя
в руках полотенце, устремила на адвоката свои крохотные голубые глазки.
   - Так вот, значит, что про меня люди болтают?
   - Увы, милая барышня, свет весьма суров, - ответил адвокат. -  Не  могу
не добавить, - продолжал  он  с  подкупающей  откровенностью,  -  что  мы,
адвокаты, обязаны прислушиваться к мнению света и,  следовательно,  займем
такую же позицию.
   - Ну что ж, - твердо сказала Пегги, - раз уж мне придется  защищать  на
суде свою честь, прихвачу там заодно и три миллиона.
   Если верить слухам, в конце своей речи Пегги выразила  желание  "задать
клеветникам хорошую взбучку" и добавила, что она шуток  не  любит.  Беседа
кончилась гибелью тарелки, серьезно повредившей  чело  законника.  Но  эта
версия,  весьма  популярная  в  салунах  и  на   приисках,   не   получила
подтверждения в высших кругах общества. Более  достоверным  можно  считать
рассказ о свидании Пегги  с  ее  собственным  адвокатом.  Этот  джентльмен
указал, насколько выгодно было бы для нее, если бы она могла  привести  на
суде какую-нибудь разумную причину странной щедрости завещателя.
   - Хотя, - говорил он, - закон и не оспаривает завещания на  основе  тех
поводов или причин, по которым оно было составлено, все же было бы  весьма
желательно доказать судье и присяжным логичность  и  естественность  этого
поступка, особенно если будет выдвигаться версия о помешательстве. У  вас,
мисс  Моффет,  -  это,  разумеется,   между   нами,   -   наверное,   есть
предположение, почему покойный мистер Байвэйс проявил  такую  необъяснимую
щедрость по отношению к вам.
   - Нет, - твердо ответила Пегги.
   - Ну,  подумайте  хорошенько!  Не  выражал  ли  он  -  вы,  разумеется,
понимаете, что все останется между нами, хотя я, право, не вижу, почему бы
и не заявить об этом во  всеуслышание,  -  не  выражал  ли  он  каких-либо
чувств,  которые  можно  было  бы  как-то  связать  с  имеющими  наступить
супружескими отношениями?
   Но тут Пегги (ее большой рот все это время медленно открывался, обнажая
неровные зубы) перебила его:
   - Вы хотите сказать - не собирался ли он жениться на мне? Нет!
   -  Так,  понимаю.  Но  может  быть,  он  ставил  какие-нибудь  условия?
Разумеется, закон  принимает  во  внимание  только  то,  что  упомянуто  в
духовной, но все  же,  исключительно  ради  подтверждения  ваших  прав  на
наследство, не припомните ли вы, на каких условиях он вам его оставил?
   - Вы хотите сказать: требовал ли он от меня чего-нибудь взамен?
   - Вот именно, уважаемая барышня.
   Одна щека Пегги стала малиновой, другая - ярко-красной, нос  полиловел,
а  лоб  залился  багрянцем.  Вдобавок  к  этим  не  изящным,   но   весьма
драматическим  свидетельствам  крайнего  смущения  она   принялась   молча
вытирать руки о платье.
   - Понимаю, понимаю! - заторопился  адвокат.  -  Что  бы  там  ни  было,
условие вы исполнили.
   - Нет, - удивленно сказала Пегги, - как же я могла это сделать  до  его
смерти?
   Тут уж адвокату пришлось краснеть и теряться.
   - Да,  верно,  он  сказал  мне  кое-что  и  поставил  одно  условие,  -
продолжала Пегги твердым  голосом,  невзирая  на  свое  замешательство,  -
только это никого не касается, кроме нас с ним. Вам это незачем знать,  да
и другим тоже.
   - Но, уважаемая мисс Моффет, если эти условия помогут нам доказать, что
он был в здравом уме, вы же не станете умалчивать о них, хотя бы для того,
чтобы получить возможность их выполнить.
   - А вдруг они покажутся вам и суду неосновательными?  -  хитро  сказала
Пегги. - Вдруг вы найдете их странными? Тогда что?
   В таком беспомощном состоянии защите пришлось выступать  на  суде.  Все
помнят этот процесс. Разве можно забыть, как в течение шести недель он был
хлебом насущным для всего округа Калаверас, как  в  течение  шести  недель
ученые законники обсуждали в зале суда на своем мудреном языке умственную,
моральную  и  духовную  правоспособность  мистера  Джеймса   Байвэйса,   а
неискушенные в юриспруденции невежды на все лады  толковали  о  том  же  в
салунах и у костров.
   К концу этого  срока,  когда  путем  логических  умозаключений  удалось
выяснить, что по крайней мере  девять  десятых  жителей  округа  Калаверас
страдают тихим помешательством, а остальные того и  гляди  тоже  рехнутся,
совершенно изнемогшим присяжным пришлось вызвать в зал суда Пегги.
   Она никогда не отличалась благообразием, а теперь волнение  и  неумелая
попытка принарядиться  так  подчеркнули  все  ее  недостатки,  что  эффект
получился сногсшибательный.  Каждая  веснушка  на  ее  лице  выделялась  и
говорила сама за себя; голубые глаза, по которым никак нельзя было  судить
о силе характера их обладательницы, нерешительно бегали  по  сторонам  или
бессмысленно вперялись в судью;  несоразмерно  большая  голова  с  широким
подбородком и  жидкой  светлой  косицей,  лежащей  между  узкими  плечами,
казалась такой же твердой и  непривлекательной,  как  деревянные  шары  на
решетке у нее за спиной. Присяжные, которым истцы в течение  шести  недель
описывали эту  особу  как  лукавую,  искусную  обольстительницу,  сумевшую
воспользоваться слабеющим рассудком Джеймса Байвэйса, возмутились  все  до
одного. Невзрачность Пегги Моффет была до такой степени бесхитростна и так
бросалась в глаза, что ее нельзя было возместить даже тремя миллионами.
   - Если уж она получила такие  деньги,  значит,  было  за  что,  друзья,
поблажки тут, быть не могло, - сказал старшина присяжных.
   Когда присяжные удалились на совещание, все  почувствовали,  что  Пегги
спасла свою  честь.  Когда  же  они  вернулись  в  зал  огласить  вердикт,
выяснилось, что ей присуждено три миллиона в виде компенсации за клевету.
   Пегги получила наследство. Но тем, кто  предсказывал,  что  она  начнет
швырять деньгами направо и налево, пришлось разочароваться. Вскоре  прошел
слух, что Пегги до  крайности  скупа.  Миссис  Стайвер  из  Рыжей  Собаки,
милейшая женщина, ездившая с ней в Сан-Франциско за  покупками,  была  вне
себя от негодования.
   - Она трясется над двадцатью пятью центами  больше,  чем  я  над  пятью
долларами. В "Париже" ничего не захотела покупать, потому что там,  видите
ли, все слишком дорого, и наконец вырядилась пугалом в  какой-то  лавчонке
готового платья возле рынка. И после того как мы с Джейн столько  возились
с этой сквалыгой, столько убили на нее времени,  помогали,  советовали,  -
хоть бы она какую-нибудь малость ей подарила!
   Общественное мнение, считавшее, что заботливость  миссис  Стайвер  была
построена исключительно на меркантильных  расчетах,  не  вознегодовало  по
поводу малодоходности ее поездки. Но когда Пегги  отказалась  внести  свою
лепту в погашение закладной на пресвитерианскую церковь и даже не захотела
приобрести акции шахты "Союз", которые, по мнению многих,  были  столь  же
богоугодным  и  надежным  помещением  капитала,  как  и  взнос  на   храм,
популярность ее стала падать. Несмотря на это, Пегги, как и  до  процесса,
оставалась равнодушной к общественному мнению; она сняла маленький  домик,
поселилась там, очевидно, на  условиях  полного  равенства,  со  старухой,
которая когда-то служила с ней  в  гостинице  "Роквилл",  и  распоряжалась
своим капиталом без посторонней помощи.
   Хотелось бы мне и тут отметить ее рассудительность, но  факты  остаются
фактами: Пегги наделала глупостей. Непоколебимое упорство, с  которым  она
прежде отстаивала свои права, дало себя  знать  и  во  всех  ее  неудачных
коммерческих  операциях.  Она  всадила  двести  тысяч  долларов  в   давно
истощенную шахту, разработку которой начал еще  покойный  завещатель.  Она
сделала  все,  чтобы  "Роквиллский  авангард"   продолжал   влачить   свое
существование, когда даже  враги  потеряли  к  нему  всякий  интерес.  Она
продолжала держать двери гостиницы "Роквилл" гостеприимно открытыми,  хотя
туда уже никто не заглядывал; она лишилась поддержки и расположения своего
компаньона из-за пустяковой размолвки и никак не желала пойти на  мировую.
Она вела три тяжбы, которые при желании можно было уладить  без  малейшего
труда. Все это доказывает, что Пегги отнюдь  не  годится  в  героини.  Но,
выслушав мой рассказ о ее романе с Джеком Фолинсби, вы  поймете,  что  она
была женщина незаурядная.
   Разгул страстей выкинул этого красивого,  беспутного,  но  все  еще  не
лишенного привлекательности бродягу на отмели Рыжей  Собаки  без  гроша  в
кармане. Он  обосновался  в  ветхой  лачуге  неподалеку  от  целомудренной
обители Пегги Моффет. Бледный, истощенный бурным образом жизни, с дрожащим
голосом, что можно было объяснить и избытком чувствительности и чрезмерным
употреблением спиртных напитков, Джек Фолинсби с томным видом слонялся  по
Рыжей Собаке, ибо свободного времени у него было много, а друзей мало.
   В  таком-то  обольстительном  неглиже,   нравственном,   физическом   и
эмоциональном, он явился взору Пегги Моффет.  Больше  того,  иногда  можно
было видеть, как Джек бродит с  ней  по  поселку.  Критическое  око  Рыжей
Собаки не оставило без внимания эту странную пару:
   Джек - многоречивый, по-видимому одолеваемый раскаянием, стыдом, муками
совести и недугом, и Пегги - раскрасневшаяся, с открытым ртом,  неуклюжая,
но не помнящая себя от восторга. При  виде  всего  этого  критическое  око
Рыжей Собаки многозначительно подмигивало Роквиллу.
   Что между ними происходило, никто не знал. Но в один прекрасный  летний
день на главной улице Рыжей Собаки показался открытый шарабан,  в  котором
восседали Джек  Фолинсби  и  наследница  трех  миллионов.  Джек,  все  еще
несколько изможденный, правил с былой рисовкой, а мисс Пегги, в  громадной
шляпе с лентами жемчужного цвета, чуть темнее ее волос, рдела,  как  маков
цвет, сидя рядом с ним и ухватив короткими пальцами  в  красных  перчатках
букет чайных роз. Парочка проследовала из шумного поселка прямо в  лес,  к
розовому закату.
   По всей вероятности, зрелище было не  из  чарующих,  и  все  же,  когда
темная колоннада торжественных сосен  расступилась,  принимая  их  в  свои
недра, старатели побросали работу и, опираясь на заступы, долго  провожали
шарабан взглядом. Что было тому виной - солнечные лучи или воспоминания  о
тех днях, когда сами они были молоды и безрассудны, - не берусь судить, но
критическое  око  Рыжей  Собаки  увлажнилось,  глядя  вслед   удаляющемуся
экипажу.
   Луна стояла высоко, когда Джек и Пегги вернулись  в  поселок.  Те,  кто
поджидал Джека с поздравлениями  по  поводу  предстоящей  перемены  в  его
судьбе, очень огорчились, увидев, что, доставив свою  спутницу  домой,  он
покинул Рыжую Собаку. От Пегги ничего не удалось выведать; она не изменила
своего образа жизни  и  по-прежнему  всаживала  тысячу-другую  в  заведомо
неудачные коммерческие операции, не отступая  в  то  же  время  от  правил
строжайшей экономии в личных расходах. Недели  проходили  за  неделями,  а
развязка этой идиллии была все еще неизвестна. Никто ничего  не  узнал  до
тех пор, пока месяц спустя Джек не  объявился  в  Сакраменто,  вооруженный
бильярдным кием и преисполненный негодования.
   - Должен вам сознаться, джентльмены, разумеется, по секрету,  -  сказал
Джек сочувственно настроенным игрокам, которые окружили его, - должен  вам
сознаться, что я относился к этой  веснушчатой,  красноглазой,  белобрысой
девице так, будто она была... ну, по  крайней  мере  актриса.  Должен  вам
сознаться, что сама  она  чувствовала  ко  мне  не  меньшее  расположение!
Смейтесь, но это так! Однажды я повез ее кататься в шарабане  -  при  всем
параде, как и полагается, -  и  по  дороге  сделал  ей  предложение  честь
честью, точно благородной даме. Хоть сию минуту венчаться! И  что  же  она
ответила? - с истерическим смехом вскричал Джек.  -  Да  черт  ее  побери!
Предложила мне двадцать пять долларов в неделю с прекращением выплаты, как
только я отлучусь куда-нибудь из дому!
   Громовой хохот,  которым  было  встречено  это  откровенное  признание,
прервал чей-то спокойный голос:
   - А что ты на это ответил?
   - Что я ответил? - повторил Джек. - Да послал ее к чертовой  матери  со
всеми ее деньгами!
   - А говорят, - продолжал спокойный голос, - будто  ты  попросил  у  нее
взаймы двести пятьдесят долларов на поездку в Сакраменто и получил их.
   - Кто это говорит? - завопил Джек. - Покажите мне этого наглого враля!
   Наступила мертвая тишина. Обладатель спокойного  голоса,  Джек  Гемлин,
неторопливым движением достал из ящика бильярдного  стола  кусок  мела  и,
натерев кий, произнес тихо, но внушительно:
   - Это говорит один мой старый приятель тут, в Сакраменто, одноглазый, с
деревянной ногой, без двух пальцев на правой руке и  вдобавок  чахоточный.
Он не имеет возможности сам отстаивать свои слова и поручает это мне.  Так
вот, допустим, - Гемлин бросил кий и свирепо  уставился  на  Джека  своими
черными глазами, - допустим, в интересах нашего спора, что так говорю я!
   Эта история - независимо от того, соответствовала она истине или нет, -
не увеличила популярности Пегги в обществе людей, которым беззащитность  и
щедрость заменяли все другие добродетели. Возможно также, что жители Рыжей
Собаки не были гарантированы  от  предвзятости  суждений,  как  и  другие,
несколько  более  цивилизованные,  но  столь   же   подверженные   чувству
разочарования любители сватать.
   В  следующем  году  Пегги  опять  предприняла  несколько   безрассудных
коммерческих операций и понесла большие убытки, - судя по всему, она  была
во власти  лихорадочного  желания  любой  ценой  увеличить  свой  капитал.
Наконец в  поселке  стало  известно,  что  Пегги  намерена  снова  открыть
злосчастную гостиницу и содержать ее уже только на собственные средства. В
теории эта затея казалась дикой, но на деле она себя оправдала.
   Многое тут, разумеется, можно было объяснить познаниями  Пегги  в  этой
области, а еще  больше  ее  бережливостью  и  трудолюбием.  Обладательница
миллионов сама стряпала, стирала, прислуживала за столом, стелила  постели
- словом, работала не покладая  рук,  как  простая  служанка.  Посетителей
привлекало это необычное зрелище, и доходы гостиницы  возрастали  по  мере
того, как падало уважение к хозяйке со стороны постояльцев. О ее  жадности
ходили анекдоты  один  другого  чудовищней.  Утверждали,  будто  она  сама
разносит багаж приезжих по номерам в надежде  на  чаевые,  которые  обычно
полагаются швейцару. Она отказывала себе в  самом  необходимом,  одевалась
бедно, недоедала, но в гостинице дела шли хорошо.
   Кое-кто намекал, что Пегги рехнулась; другие качали головой и  уверяли,
будто над завещанным ей богатством тяготеет проклятие. Поговаривали также,
что, судя по ее виду, она не вынесет такого  напряжения  сил  и  долго  не
протянет. Шли уже толки о том, кому в конце концов достанется наследство.
   Разъяснить миру и этот и кое-какие другие  вопросы,  касающиеся  Пегги,
удалось только Джеку Гемлину.
   В одну бурную декабрьскую ночь мистер  Джек  Гемлин  оказался  в  числе
постояльцев гостиницы "Роквилл". За последние две-три  недели  он  перенес
свою благородную деятельность в пределы  Рыжей  Собаки  и,  по  картинному
выражению одного  из  своих  сподвижников,  "обчистил  поселок  до  нитки,
оставив ему только плату за проезд в  кармане  кучера  дилижанса".  Газета
"Стяг", выходившая в Рыжей Собаке, оплакивала разлуку  с  ним  в  шутливом
некрологе, который начинался так: "О Джонни, ты покинул нас".  Дальше  шло
"в  недобрый  час",  а  на  последующие  "сердечные   раны"   сама   собой
напрашивалась рифма "пустые карманы". Вполне  понятно,  что  все  существо
мистера Гемлина было проникнуто теперь чувством глубокого удовлетворения и
в его словах больше обычного сквозили томность и спокойствие.
   В полночь, когда мистер Джек Гемлин уже  собирался  отойти  ко  сну,  в
дверь его номера постучали, и вслед за стуком на пороге появилась  богатая
наследница и хозяйка гостиницы "Роквилл" мисс Пегги Моффет.
   Несмотря на свое прежнее  заступничество,  мистер  Гемлин  недолюбливал
Пегги. Ее невзрачность претила человеку с такими изощренными  вкусами;  ее
скаредность и алчность шли вразрез с его образом  мышления  и  привычками.
Стоя перед ним