ответил тот. - Смотри, справишься ли? Ведь это чуть  ли
не пятьдесят миль туда и обратно.
   - Знаю, - коротко ответил Дик. - А где кобыла?
   - Билл и Джек ждут с ней на перекрестке.
   - Пусть подождут еще минутку, - сказал Дик.
   Он повернулся и тихо вошел в дом. В свете оплывающей свечи и  гаснущего
очага он увидел, что дверь  в  чулан  открыта.  Подойдя  на  цыпочках,  он
заглянул туда. Старик храпел на стуле, его  плечи  сползли  вниз,  длинные
ноги беспомощно вытянулись, шляпа съехала на глаза. Рядом с ним, на  узкой
деревянной кроватке, спал Джонни,  укутанный  в  одеяло  так  плотно,  что
виднелась только светлая полоска лба да влажные от пота вихры. Дик  Буллен
сделал шаг вперед, остановился в нерешимости и оглянулся  через  плечо  на
пустую комнату. Все было тихо. Вдруг, набравшись  смелости,  он  расправил
обеими руками свои огромные усы и наклонился над спящим мальчиком. Но  как
раз в это время коварный ветер, притаившийся в засаде, метнулся по  трубе,
раздул уголья и осветил комнату наглым блеском - и Дик бежал в смущении  и
страхе.
   Товарищи уже дожидались его на перекрестке.  Двое  из  них  боролись  в
темноте с  какой-то  неясной,  бесформенной  массой,  которая,  когда  Дик
подошел ближе, приняла образ крупной чалой лошади.
   Это была та самая кобыла. Ее нельзя было  назвать  красавицей.  Римский
профиль,  выпирающий  круп,   горбатая   спина,   крытая   жесткой   лукой
мексиканского седла, и  прямые,  как  палки,  костлявые  ноги  с  широкими
бабками - и во всем этом ни тени грации. Полуслепые, по  полные  коварства
белесые глаза, отвислая нижняя губа,  нелепая  масть  -  все  в  ней  было
сплошное безобразие и норовистость.
   - Ну, ребята, - сказал Стэйплс, - станьте-ка подальше  от  копыт  и  не
зевайте! Хватайся сразу за гриву да смотри не упусти правое стремя. Пошел!
   Прыжок в седло, недолгая борьба,  скачок  коня,  и  люди  шарахаются  в
стороны, копыта описывают в воздухе круг, еще два скачка на месте -  земля
дрожит, быстро звякают шпоры, и голос Дика доносится откуда-то из темноты:
   - Все в порядке!
   - Не возвращайся по нижней дороге, разве только если  времени  будет  в
обрез! Не натягивай поводья, когда будешь спускаться с горы.  Мы  будем  у
брода ровно в пять. Пошел, ого-го! Вперед!
   Короткий плеск, искра, выбитая  из  камня  на  дороге,  стук  копыт  по
каменистой тропе за поселком - и Дик скрылся из виду.


   Воспой же, о муза, поездку Ричарда Буллена! Воспой рыцарскую  доблесть,
благородную цель, смелый подвиг и схватку с бродягами, трудный путь и  все
опасности, каким подвергался цвет  и  гордость  Симпсон-Бара!  Увы,  какая
привередница, эта муза! Она не хочет и слышать о норовистом коне и дерзком
всаднике в лохмотьях, мне приходится следовать за ними пешком, в прозе!
   Был час ночи, и Дик только что доехал до Змеиной  горы.  За  это  время
Ховита проявила все свои недостатки и выкинула все свои фокусы. Трижды она
споткнулась. Дважды задирала она свой римский нос, натягивая  поводья,  и,
не обращая  внимания  на  удила  и  шпоры,  с  бешеной  быстротой  неслась
напрямик. Дважды становилась она на дыбы и,  встав,  падала  на  спину,  и
проворный Дик дважды садился в седло  невредимый,  прежде  чем  она  снова
начинала брыкаться. А милей дальше, у подножия Змеиной горы,  был  Змеиный
ручей. Дик знал, что именно там решится, может ли  он  выполнить  то,  что
задумал, и, свирепо стиснув зубы, дал  шенкеля  и  перешел  от  обороны  к
энергичному наступлению. Разъяренная Ховита начала спускаться с горы.  Тут
хитроумный Ричард сделал вид, будто хочет сдержать ее, притворно бранясь и
тревожно вскрикивая. Нечего и говорить, что Ховита немедленно понесла.  Не
стоит говорить и о скорости спуска - она занесена в  анналы  Симпсон-Бара.
Достаточно сказать, что  всего  мгновение  спустя,  как  показалось  Дику,
Ховита уже разбрызгивала грязь на топких берегах  Змеиного  ручья.  Как  и
ожидал Дик, с разбегу она пронеслась  далеко  вперед  и  не  смогла  сразу
остановиться, и  Дик,  натягивая  поводья,  очутился  на  середине  быстро
несущегося потока. Еще несколько минут  вплавь  и  вброд,  и  Дик  перевел
дыхание на другом берегу.
   Дорога от Змеиного ручья до Красной горы была довольно  ровная.  То  ли
Змеиный ручей охладил пыл Ховиты, то ли искусство наездника  показало  ей,
что он хитрее, но Ховита больше не тратила энергии на пустые капризы. Один
раз она брыкнулась, но только по привычке; один раз шарахнулась в сторону,
но только потому, что завидела на  перекрестке  свежевыкрашенную  часовню.
Под  ее  звонкими  копытами  мелькали  овраги,  канавы,  песчаные   бугры,
зеленеющие луговины. Она  сильно  вспотела,  раза  два  кашлянула,  но  не
ослабела и не сдала. К двум часам всадник  миновал  Красную  гору  и  стал
спускаться  на  равнину,  десятью  минутами  позже   возницу   курьерского
дилижанса настиг и обогнал "человек верхом на кляче",  -  событие,  вполне
достойное упоминания. В половине третьего  Дик  привстал  на  стременах  и
громко закричал.
   Сквозь разорванные облака блестели звезды, и среди равнины перед  Диком
встали две колокольни, флаг на шесте и неровный ряд черных  строений.  Дик
звякнул шпорами, взмахнул риатой, и Ховита рванулась вперед. Минутой позже
она  проскакала  по  улице  Татлевилла  и  остановилась  перед  деревянной
верандой гостиницы "Всех Народов".
   То, что произошло  в  ту  ночь  в  Татлевилле,  собственно  говоря,  не
относится к нашему повествованию. Однако я могу кратко сообщить, что, сдав
Ховиту сонному конюху,  которого  она  сразу  привела  в  чувство,  лягнув
хорошенько, Дик вместе с барменом отправились в обход  спящего  города.  В
салунах и игорных домах еще кое-где мерцали огни, но, минуя эти дома,  они
останавливались перед запертыми лавками и настойчивым  стуком  и  громкими
криками поднимали хозяев с постели, заставляли отпирать лавки и показывать
товар. Иногда их встречали бранью, но чаще внимательно и  с  интересом,  и
переговоры неизменно заканчивались выпивкой. Было уже три часа, когда  эта
увеселительная прогулка кончилась и Дик с небольшим  прорезиненным  мешком
за плечами вернулся в гостиницу.  Но  здесь  его  подстерегала  Красота  -
Красота, полная очарований, в пышной одежде, с обольстительными речами и с
испанским акцентом. Напрасно повторяла она  приглашение  в  "Эксцельсиор".
Это приглашение было решительно отвергнуто сыном  Сьерры;  отказ  смягчила
улыбка и последняя золотая монета. Потом Дик вскочил в седло и помчался по
пустынной улице и дальше - по еще более пустынной равнине, и  скоро  огни,
черная линия домов, колокольни и флаг затерялись за его спиной  и  ушли  в
землю.
   Буря  рассеялась,  воздух  был  живительный  и  холодный,  стали  видны
очертания придорожных вех.  В  половине  пятого  Дик  добрался  только  до
часовни на перекрестке. Чтобы не подниматься в гору,  он  поехал  окольной
дорогой; в густой грязи этой дороги Ховита на каждом шагу увязала по самые
щетки. Это была плохая подготовка к непрерывному  подъему  следующих  пяти
миль, но Ховита, подбирая под себя ноги, взяла этот подъем, как всегда, со
слепой, безрассудной яростью, и через полчаса добралась до ровной  дороги,
которая вела к Змеиному ручью. Еще полчаса -  и  Дик  будет  у  ручья.  Он
бросил поводья на шею лошади, свистнул ей и запел песню.
   Вдруг Ховита шарахнулась в сторону с такой  силой,  что  менее  опытный
наездник не усидел бы в  седле.  С  насыпи  спрыгнула  какая-то  фигура  и
повисла на поводу, а в то  же  время  впереди  на  дороге  выросли  темные
очертания коня и всадника.
   - Руки вверх! - с бранью скомандовало это второе видение.
   Дик почувствовал, что лошадь пошатнулась, задрожала и  словно  подалась
под ним. Он понял, что это означает, и приготовился к самому худшему.
   - Прочь с дороги, Джек  Симпсон,  я  тебя  узнал,  окаянный  грабитель.
Прочь, не то...
   Он не кончил фразы. Ховита могучим  прыжком  взвилась  на  дыбы,  одним
движением упрямой головы отбросила повисшую на поводьях  фигуру  и  бешено
ринулась вперед, на преграду. Проклятие,  выстрел  -  и  лошадь  вместе  с
грабителем покатилась на дорогу, а через секунду Ховита была уже далеко от
места встречи.  Но  правая  рука  наездника,  пробитая  пулей,  беспомощно
повисла вдоль тела.
   Не замедляя бега Ховиты, он переложил поводья в левую  руку,  но  через
несколько минут ему пришлось остановиться и подтянуть подпругу, ослабевшую
при падении. С больной рукой на это ушло  немало  времени.  Погони  он  не
боялся, но, взглянув на небо, заметил, что звезды на востоке уже гаснут, а
отдаленные вершины утратили свою призрачную белизну  и  чернеют  на  более
светлом фоне неба. Близился день. Весь поглощенный одной мыслью, он  забыл
о ноющей ране и снова, вскочив в седло,  поскакал  к  Змеиному  ручью.  Но
теперь дыхание Ховиты стало прерывистым. Дик шатался в седле, а  небо  все
светлело и светлело.
   Погоняй, Ричард, скачи, Ховита! Помедли, рассвет! Когда он подъезжал  к
ручью, в ушах у него шумело. Была ли это  слабость  от  потери  крови  или
что-нибудь другое? Когда он съехал с холма, голова  у  него  кружилась,  в
глазах темнело, и он не узнавал местности. Неужели он  поехал  не  по  той
дороге, или это в самом деле Змеиный ручей?
   Да, это был он. Но шумливый ручей, который он переплыл несколько  часов
назад, вздулся больше чем вдвое и  теперь  катился  быстрой  и  неодолимой
рекой, отделяя от него Змеиную гору. В первый раз за  эту  ночь  сердце  у
него дрогнуло. Река, гора, светлеющая полоса на востоке поплыли перед  его
глазами. Он закрыл глаза, чтобы прийти в  себя.  В  этот  краткий  миг  по
какой-то причуде воображения перед ним возник чуланчик  в  Симпсон-Баре  и
фигуры спящих отца и ребенка. Широко раскрыв  глаза,  он  сбросил  куртку,
пистолет, сапоги и  седло,  привязал  свою  драгоценную  ношу  покрепче  к
плечам, стиснул голыми коленями бока Ховиты и с криком бросился в  мутную,
желтую  воду.  С  противоположного  берега  тоже  послышался  крик,  когда
человека  и  лошадь,  несколько  минут  боровшихся  с  сильным   течением,
подхватило и понесло вниз среди крутящихся бревен  и  вырванных  с  корнем
деревьев.


   Старик вздрогнул и проснулся. Огонь в  очаге  погас,  свеча  в  большой
комнате догорала, вспыхивая, и в дверь кто-то стучался. Он отпер дверь, но
с испугом отступил перед насквозь промокшим полуголым человеком,  который,
пошатнувшись, ухватился за косяк.
   - Дик?
   - Тише! Он еще не проснулся?
   - Нет. Но послушай. Дик...
   - Молчи, старый дурень, дай мне виски, живей! Старик побежал и вернулся
с пустой бутылкой. Дик хотел было выругаться, но сил у него не хватило. Он
зашатался, ухватился за ручку двери и сделал знак Старику.
   - Там в мешке у меня есть кое-что для Джонни. Сними его. Я не могу.
   Старик отвязал мешок и положил его перед измученным Диком.
   - Развяжи, да поживее!
   Старик дрожащими руками  развязал  веревку.  В  мешке  были  плохонькие
игрушки, дешевые и довольно грубые,  -  разумеется,  откуда  было  взяться
изяществу! - но ярко раскрашенные и блестевшие фольгой. Одна из  них  была
сломана, другая безнадежно попорчена водой, а на третьей - такая  беда!  -
виднелось зловещее красное пятно.
   - Не бог знает что, это верно, - сказал мрачно Дик, - но лучше этих  мы
не достали... Возьми их, Старик, и положи ему в чулок, да скажи...  скажи,
знаешь ли... Поддержи меня, Старик... - Старик  успел  подхватить  его.  -
Скажи ему, - говорил Дик, слабо улыбаясь, - что приходил Санта Клаус.
   Вот так, весь в грязи, оборванный, взлохмаченный и небритый, с повисшей
беспомощно рукой, Санта Клаус пришел в Симпсон-Бар и свалился  без  чувств
на первом пороге. А следом за ним явилась рождественская  заря  и  тронула
дальние вершины теплым светом неизреченной любви. Она так ласково смотрела
на Симпсон-Бар, что вся гора, словно застигнутая врасплох за добрым делом,
покраснела до небес.



        Брет Гарт. Человек из Солано

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Н.Дарузес.
   Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада". М., "Детская литература", 1989.
   -----------------------------------------------------------------------



   Он подошел ко мне  в  фойе  оперного  театра,  в  антракте,  любопытная
фигура, какой не увидишь даже на сцене. Его костюм, в котором  не  было  и
двух частей одного цвета, был, по-видимому, куплен и надет за час  или  за
два до спектакля - на это прямо указывал ярлык магазина  готового  платья,
пришитый  к  воротнику  и  довольно  назойливо  сообщавший  нисколько   не
заинтересованной публике номер, размер и ширину одеяния.  Складка  на  его
брюках была так сильно  заглажена,  как  будто  он  родился  плоским  и  с
течением времени разбух, а вдоль спины шла еще одна  складка,  как  у  тех
человечков, которых дети вырезают из сложенной бумаги. Могу прибавить, что
по лицу  его  было  не  заметно,  чтобы  он  это  сознавал,  -  лицо  было
добродушное  и,  если  не  считать  квадратного   подбородка,   совершенно
неинтересное и заурядное.
   - Забыли меня, - сказал он кратко, протягивая  руку,  -  а  ведь  я  из
Солано, в Калифорнии. Мы там встречались весной пятьдесят седьмого года. Я
пас овец, а вы жгли уголь.
   В  этом  напоминании  не  было  и  следа  намеренной  грубости.  Просто
устанавливался факт, так это и следовало понимать.
   -  Я  вас  вот  зачем  окликнул,  -  сказал  он,  когда  мы  обменялись
рукопожатием. - Минуту назад я видел вас вон в  той  ложе,  вы  болтали  с
девушкой, - такая бойкая, недурненькая. Не скажете ли вы, как ее зовут?
   Я назвал известную красавицу из соседнего города, которая  в  последнее
время волновала сердца жителей Нью-Йорка;  в  особенности  был  ею  пленен
блестящий и очаровательный молодой Дэшборд, стоявший рядом со мной.
   Человек из Солано подумал с минуту и сказал:
   - Так и есть! Фамилия та самая! Это она и есть!
   - Вы с ней знакомы? - спросил я в изумлении.
   - Д-да, - ответил он с заминкой. - Я познакомился с ней  месяца  четыре
назад. Она ездила по Калифорнии со своими знакомыми, и  первый  раз  я  ее
увидел в поезде, не доезжая Рено. Она потеряла  багажную  квитанцию,  а  я
нашел ее на полу, отдал ей, и она  меня  поблагодарила.  Вот  я  и  думаю:
пожалуй, неловко будет не зайти к ней, знакомая все-таки. - Он замолчал  и
вопросительно взглянул на нас.
   - Уважаемый, - вмешался блестящий и очаровательный Дэшборд, -  если  вы
сомневаетесь, приличен ли ваш костюм, прошу вас, не  задумывайтесь  ни  на
минуту. Обычай - тиран, это  верно,  он  заставляет  нас  с  вашим  другом
одеваться на особый лад.  Но,  смею  вас  уверить,  оливково-зеленый  цвет
вашего сюртука великолепно  сочетается  с  нежной  желтизной  галстука,  а
жемчужно-серые панталоны гармонируют с ярко-голубым  жилетом  и  прекрасно
оттеняют блеск вашей массивной часовой цепочки нового золота.
   К  моему  удивлению,  человек  из  Солано  не  стал  его  бить.  Он   с
невозмутимой серьезностью взглянул на насмешника и спокойно сказал:
   - Так вы, может, не откажетесь проводить меня к ней?
   Надо сознаться, Дэшборд слегка растерялся. Но тут же овладел собой и  с
ироническим поклоном повел его в ложу. Я пошел за ними.
   Красавица оказалась воспитанной девушкой, дочерью воспитанной матери  и
внучкой воспитанной бабушки и, когда Дэшборд, не щадя соланца,  иронически
представил  его,  сразу  поняла  положение.  К  удивлению  Дэшборда,   она
придвинула стул, усадила соланца рядом с собой и,  повернувшись  спиной  к
Дэшборду, вступила с ним в беседу на виду  у  блестящей  публики,  которая
уставила на нее не меньше сотни лорнетов.
   Здесь, чтобы придать рассказу романтичность, мне хотелось  бы  сказать,
что соланец оживился и показал себя с лучшей стороны -  проявил  блестящее
остроумие или природный ум. Но нет, он оказался как нельзя более скучен  и
глуп.  В  разговоре  он  то  и  дело  возвращался  к  потерянной  багажной
квитанции, и все попытки девушки отвлечь его от этой темы терпели неудачу.
Наконец, к общему удовольствию, он встал и, наклонясь к ней, сказал:
   - Мисс, я рассчитываю еще остаться здесь на время, а так как мы  оба  с
вами здесь чужаки, то, может, вы позволите, если  будет  еще  какое-нибудь
представление вроде этого...
   Мисс Х.  ответила  довольно  поспешно,  что  она  слишком  занята  и  в
Нью-Йорке пробудет очень недолго, а потому боится, что... и т.д., и т.п.
   Две другие дамы в ложе прикрыли рты платками и, не отрываясь,  смотрели
на сцену, а человек из Солано продолжал:
   - В таком случае, мисс, если вы сами соберетесь  куда-нибудь,  закиньте
мне письмецо в Эрлс-отель, вот по  этому  адресу...  -  И  он  вытащил  из
кармана десяток затрепанных писем, снял с одного из них желтый  конверт  и
подал ей с чем-то вроде поклона.
   - Ну еще бы, - шутливо вмешался Дэшборд,  -  завтра  мисс  Х.  едет  на
благотворительный  бал.  Билеты  стоят  пустяк  для  человека   с   вашими
средствами, а цель весьма  достойная.  Конечно,  вы  без  труда  достанете
приглашение.
   Мисс Х. подняла на Дэшборда свои прекрасные глаза.
   - Конечно, - сказала она, обернувшись к человеку из  Солано,  -  мистер
Дэшборд как раз один из распорядителей и, раз у вас  здесь  нет  знакомых,
он, разумеется, пришлет вам почетное приглашение.  Я  давно  знаю  мистера
Дэшборда,  и  мне  известно,  что  он  джентльмен  и  всегда   любезен   с
малознакомыми людьми. - Она снова повернулась к сцепе.
   Житель  Солано  поблагодарил  жителя  Нью-Йорка  и,  пожав  всем  руки,
направился к выходу. Дойдя до двери, он обернулся к мисс Х. и сказал:
   - Ну и ловко же получилось, мисс, что я нашел эту самую квитанцию!
   Но занавес уже поднялся, открывая сцену в  саду  (давали  "Фауста"),  и
мисс X. вся ушла в созерцание. Соланец осторожно  закрыл  за  собой  дверь
ложи и удалился. Я вышел за ним.
   Он молчал, пока мы не дошли до фойе, затем сказал, как будто  продолжая
разговор:
   - Девушка бойкая, что и говорить. Как раз в моем вкусе, и жена  из  нее
выйдет что надо.
   Я подумал, что человек из Солано  может  попасть  в  беду,  и  поспешил
сказать ему, что она окружена поклонниками, может  сделать  свой  выбор  в
самом лучшем обществе и, по всей вероятности, помолвлена с Дэшбордом.
   - Что  и  говорить,  -  сказал  он  спокойно,  без  малейших  признаков
волнения, - странно было бы, если бы у нее не было жениха. А  я,  пожалуй,
отправлюсь в отель. Не люблю, признаться, этого завывания. (Он  говорил  о
каденции знаменитой певицы сеньоры Батти-Батти.) Который час?
   Он вынул часы. Цепочка была такой грубой, такой явной подделкой, что  я
уставился на нее как завороженный.
   - Вы смотрите на мои часы? - сказал он. - На вид красивые, а ход  ни  к
черту не годится. А ведь обошлись в сто двадцать пять долларов золотом.  Я
подцепил их третьего дня  на  Чатам-стрит,  очень  дешево  продавались  на
аукционе.
   - Вас бессовестно надули, - сказал я с возмущением.  -  Часы  вместе  с
цепочкой и двадцати долларов не стоят.
   - А пятнадцать стоят? - спросил он серьезно.
   - Может быть.
   - Тогда, пожалуй, я не  прогадал.  Я,  видите  ли,  сказал  им,  что  я
калифорниец из Солано и бумажных денег у меня с собой нет. У меня было три
пластинки. Помните пластинки?
   Я помнил: "пластинка" - это был денежный знак, имевший  хождение  в  те
далекие дни, - шестиугольный кусочек золота ценой  в  пятьдесят  долларов,
раза в два больше двадцатидолларового золотого.
   - Ну, я и подсунул им пластинки, а они подсунули мне часы.  Знаете  ли,
эти пластинки я сам делал из медных опилок и железного колчедана  и  шутки
ради подсовывал нашим ребятам, когда играли в покер.  Это  нельзя  считать
фальшивой монетой: пластинки ведь не настоящие деньги. Мне  они,  пожалуй,
обошлись долларов в пятнадцать, если считать время и труды. Так  если  эти
самые часы стоят пятнадцать долларов, значит,