добрых  двух  футах  от  того  места,  куда  их  первоначально
поставили.
     Фэнси танцевала с мистером  Шайнером.  Дик  понимал,  что  по  правилам
хорошего тона она обязана быть одинаково любезной со  всеми  кавалерами,  но
тем не менее ему  невольно  приходило  в  голову,  что  ей  вовсе  не  нужно
танцевать с _таким_ уж увлечением и _так_ уж  часто  улыбаться,  находясь  в
объятиях фермера.
     - По-моему, вы забыли поменяться дамами, -  кротко  сказал  он  мистеру
Шайнеру,  часовая  цепочка  которого  все  еще  содрогалась  после   резкого
поворота.
     Признавая справедливость замечания, Фэнси шагнула было к  Дику,  но  ее
партнер оставил его слова без внимания и, нежно склонившись  к  своей  даме,
начал следующую фигуру.
     "Слишком уж этот Шайнер около нее увивается", - подумал  Дик,  наблюдая
за ними. Они опять неслись через комнату, и Фэнси лучезарно улыбалась своему
кавалеру. Затем они заняли места в ряду танцующих.
     - Мистер Шайнер, вы не поменялись дамами, -  сказал  Дик,  не  придумав
ничего более уничтожающего; сам он поменял даму  и  был  возмущен  тем,  что
фермер нарушает заведенный порядок.
     - Я, может, вообще не буду меняться дамами, - сказал мистер Шайнер.
     - Так нельзя, сэр.
     Партнерша Дика,  молоденькая  девица  по  имени  Лизки,  для  краткости
называемая Лиз, попыталась его успокоить:
     - По правде говоря, я тоже не очень-то люблю меняться.
     - И я не люблю, - вставила миссис Пенни, - а тем более, если кто-то  не
хочет. Неужели соседям ссориться из-за этого?
     - Да я ничего, - сказал Дик, уже пожалевший, что невежливо  обошелся  с
гостем, - просто в этом танце так положено. Нельзя  же  танцевать  как  кому
вздумается, - тот, кто придумывал танцы, наверно, знал, что к чему,  раз  он
зарабатывал этим на жизнь.
     - А я не хочу менять даму и не буду; а кто там этот танец придумал, мне
дела нет.
     Дик молчал с таким видом, словно перемножал в уме трехзначные числа; на
самом дзле он пытался сообразить, как далеко можно завести  спор  с  опасным
соперником, когда этот соперник - гость в  родительском  доме.  Его  выручил
возчик, который с топотом подлетел к ним со  своей  дамой  и,  принципиально
пренебрегая парламентской процедурой, повел речь о своем:
     - До чего же мне жарко, соседи, просто и сказать нельзя!
     И чтобы дать окружающим какое-то представление о своих  страданиях,  он
обвел их взглядом, полным невыразимой жалости к самому себе.
     Миссис Дьюи шла в следующей паре.
     - Да, - подтвердила она. - Рейбину всегда ужас как жарко.
     Подыскивая форму сочувствия, приличествующую недугу такого рода, миссис
Пенни попыталась одновременно улыбнуться и принять огорченный вид.
     - Стоит ему в воскресенье  пройтись  утром  по  саду,  и  воротник  уже
размок, словно его и не думали крахмалить, - продолжала миссис Дьюи,  и  при
этом воспоминании на ее лицо набежала тень озабоченности.
     - Ну что же вы остановились, женщины? Следующая  фигура  руки  накрест.
Пошли, пошли! - воскликнул возчик, и на этом разговор прервался.

VIII
     ТАНЦОРЫ ВХОДЯТ В РАЖ

     Дику удалось наконец заполучить Фэнси -  на  тот  восхитительнейший  из
контрдансов, который начинается с тройных групп.
     - Пока мы не начали, давайте все снимем пиджаки, - предложил возчик.  -
А то жарко, мочи нет.
     - Ну и манеры у тебя, Рейбин! Как пойдет танцевать, так тут же ему надо
раздеваться. И всегда-то ему жарко!
     - Ну уж это вы напрасно, ребятки, - воззвал возчик  к  жене  (он  часто
обращался  к  ней  во  множественном  числе  мужского  рода  ради   экономии
эпитетов), - что тут такого? Танцуешь, танцуешь, весь взмокнешь,  почему  бы
не снять пиджак? По-моему, самый резон. Если бы  я  один  разделся,  да  еще
нужды в этом не было бы, оно, правда, вышло бы не совсем хорошо, ну  а  если
мы все разденемся, кто потолще, так мы же народ  деревенский,  нравы  у  нас
простые, ничего в этом нет плохого. Ну как, что скажете, ребятки?
     - Конечно, разденемся! - провозгласили  еще  трое  дородных  мужчин,  и
четверо страдальцев тут же сняли пиджаки и повесили их  в  прихожей,  откуда
вернулись гуськом, белея рубахами и выражая полную готовность  померяться  с
самым удалым танцором хоть в Англии, хоть в Ирландии. Опасаясь уронить  себя
в глазах Фэнси, Дик остался в пиджаке; так же поступили и остальные  мужчины
потоньше; мистер Шайнер не снял пиджака из каких-то высших соображений.
     Менаду тем празднество уже вступило в новую фазу,  когда  на  столах  и
стульях собирается столько пыли, что можно вывести пальцем свое  имя;  когда
воздух заволакивается голубой дымкой, а вокруг свечей появляется  отчетливый
ореол, когда ноздри, морщины и все поры на лице постепенно забиваются пылью;
когда даже у скрипачей лица начинают полыхать жаром, а лица танцоров доходят
до стадии белого каления и покрываются мертвенной бледностью; когда скрипачи
вскакивают со стульев, отшвыривают их  ногой  и  бешено  пилят  по  струнам,
широко расставив ноги, закрыв глаза и отрешившись от видимого  мира.  Иногда
Дику приходилось делить свою королеву с другими партнерами, и они  кружились
втроем, держась за руки, потом он, уже один, с упоением вел ее по  кругу,  с
каждым разом все крепче сжимая ее талию и продвигая локоть все дальше ей  за
спину  (в  конце  концов  отвоевав  весьма  значительное  пространство);  и,
наконец, - вершина блаженства, - держа ее в объятиях, устремлялся по проходу
между парами, и ее дыхание, словно летний зефир, перепутавший времена  года,
нежно касалось его шеи. Оказавшись в конце ряда, Дик испугался,  что  музыка
кончится раньше, чем они успеют снова добраться  до  начала  и  он  еще  раз
испытает это наслаждение. Когда же, несмотря на опасения Дика,  они  все  же
достигли начала ряда, к его ликованию приметался смертельный страх,  как  бы
скрипки вдруг не умолкли в эту несравненную минуту,  и  он  украдкой  шепнул
музыкантам, чтобы они не переставали играть,  пока  он  со  своей  дамой  не
пройдет весь ряд, в ответ на что ближайший из них, не  переставая  судорожно
дергаться, заговорщицки  кивнул  ему  между  двумя  взмахами  смычка  и,  не
открывая глаз, проговорил: "Ладно, ладно!" Дик  так  крепко  прижал  к  себе
Фэнси, что они буквально слились воедино. Все вокруг казалось Дику сном;  на
другой день у него остались в памяти только скрипачи, казавшиеся застывшими,
как кажется за~ стывшим крутящийся музыкальный волчок; да помнилось ему еще,
что дед Джеймс и старый Симон Крамплер, сидя в углу возле камина,  беззвучно
открывали рот, кивали головами и энергично рубили воздух руками, как  делают
люди, разговаривающие рядом с молотилкой. Танец окончился.
     - Фьюю! - перевел дух возчик Дьюи, сложив губы тоненькой  трубочкой.  -
Вот это дали жару, ребятки!
     Он вытер лоб и пошел к столу, на котором  стояли  кувшины  с  сидром  и
злем.
     - Ох! - простонала миссис Пенни, падая на стул.  -  Давно  у  меня  так
сердце не колотилось - с тех самых пор, как я  девушкой  гадала  под  Иванов
день про своего суженого.
     - Ас той поры немало воды утекло, - заметил возчик, не поднимая глаз от
наполняемой им  кружки.  Приняв  на  себя  обязанности  виночерпия,  он  мог
оставаться без пиджака, хотя остальные мужчины,  танцевавшие  без  пиджаков,
опять их надели.
     - И такое со мной в ту ночь приключилось, что и не думала я, не гадала,
- продолжала миссис Пенни. - Мне явилось до того чудн_о_е видение, что я ума
не могла приложить, к чему бы это, - просто никак не могла.
     - Ничего нет удивительного, - вставил Элиас Спинкс.
     - Да, - задумчиво говорила миссис Пенни, унесясь мыслями в прошлое,  и,
видимо, не нуждаясь в слушателях, - и натерпелась же я в ту ночь страху. Мне
хотелось узнать, женится на мне Джон Уайлдвей или нет. Сделала все так,  как
велит гадательная книга, - приготовила хлеб с сыром и пиво, открыла дверь  и
стала ждать, когда пробьет двенадцать, а сама сижу ни жива ни мертва. И  что
же? Только пробило двенадцать, гляжу - идет по улице  какой-то  коротышка  в
сапожницком фартуке.
     Тут мистер Пенни незаметно выпрямился, став выше на целых полдюйма.
     - А Джон Уайлдвей, - продолжала миссис  Пенни,  -  что  за  мной  тогда
ухаживал, тоже был  сапожник,  но  довольно  рослый  парень,  и  мне  просто
невдомек было, при чем тут этот коротышка.  А  ой  себе  подходит  к  двери,
переступает порог - и тут уж я ясно вижу, что это вовсе не Джон, а  какой-то
коротышка в фартуке сапожника.
     - И чего ты заладила - коротышка, коротышка! - сказал ее муж.
     - Заходит он в дом и садится на стул, а я как вскочу да как припущусь к
себе наверх, вся душа у меня в пятки ушла! А вскорости получилось  так,  что
мы с Джоном Уайлдвеем поссорились, и все у нас с ним врозь пошло.  Тут-то  и
объявился Пенни: выходи, говорит, за меня замуж. Не успела я сообразить, что
к чему, как дело было сделано.
     - А по-моему, ты очень даже хорошо сообразила, что к чему,  но,  может,
это мне показалось, - негромко проговорил ее муж.
     Миссис Пенни закончила свой рассказ и, не находя, на чем бы  остановить
взор, продолжала вглядываться  в  только  что  описанные  картины  прошлого,
которые, казалось, виделись ей посередине комнаты. Замечание  мистера  Пенни
осталось без ответа.
     Тем временем возчик и миссис  Дьюи,  отойдя  в  сторонку,  заговорщицки
перешептывались о чем-то своем, по-видимому,  весьма  далеком  от  разговора
гостей, но зато весьма  близко  касавшемся  их  желудков.  Придя  наконец  к
какому-то решению, муж с женой закончили  свои  таинственные  переговоры,  и
возчик отправился в кладовку, сначала засвистав почти забытый  им  мотив,  а
затем замурлыкав песню, из  которой  помнил  строчки  полторы.  Миссис  Дьюи
объявила гостям, что сейчас будет подан небольшой ужин.
     Гости постарше, любители покушать и выпить, сделали вид,  будто  совсем
забыли про полагавшийся в таких случаях ужин; в своей благовоспитанности они
пошли даже дальше и стали беседовать на  разные,  не  относящиеся  к  ужину,
темы, однако вялость и принужденность тона выдавали их с головой. А молодежь
радостно заявила, что есть очень хочется и что,  несмотря  на  поздний  час,
ужин будет весьма кстати.
     Счастливая звезда сопутствовала влюбленному Дику за  столом.  Он  сидел
рядом с Фэнси и с восторгом  пользовался  возможностью  пить  из  рюмки,  из
которой по ошибке отпила  она,  касаться  башмаком  края  ее  юбки  и  -  о,
блаженство! - гладить кошку, которая несколько минут просидела на коленях  у
Фэнси, а потом перебралась к  нему,  и  чьей  шерсти  за  секунду  до  этого
касалась ее рука.
     Кроме  того,  на  его  долю  выпадали  неожиданные  маленькие  радости;
например, он стал было накладывать  ей  салату,  когда  же  она  отказалась,
переложил себе этот салат, почти побывавший у нее на тарелке,  заметив,  что
незачем-де пропадать добру. Вдобавок он то и дело исподтишка  поглядывал  на
ее профиль, любуясь посадкой головы, изгибом шеи и  прочими  очаровательными
подробностями облика резвой  богини,  которая  тем  временем  вела  довольно
непринужденный,  если  не  слишком  непринужденный,  разговор   с   мистером
Шайнером, сидевшим напротив; не одобряя в душе такой вольности, Дик все  же,
после долгих колебаний, решил не придавать этому особого значения.
     - А теперь у нас звучит иная музыка, - заметила  мисс  Фэнси,  проявляя
остроту ума, которой требовало ее положение, и имея  в  виду  звон  вилок  и
ножей, сменивший пение скрипок.
     - Верно, - отозвался возчик,  -  а  когда  тебе  перевалило  за  сорок,
слушать ее, пожалуй, даже приятнее. Разве что отец не согласится  -  другого
такого любителя скрипок не сыщешь. Они его прямо  за  сердце  берут,  верно,
отец?
     Старший  Дьюи,  сидевший  на  другом  конце  стола,  улыбнулся  в  знак
согласия.
     - А как меня один раз музыка за сердце взяла, - сказал мистер Пенни,  -
ни в жизнь не забуду. Дело было в Кэстербридже на похоронах бедняги  капрала
Найнмена, и я тогда в первый раз услышал "Похоронный  марш".  У  меня  прямо
мороз подрал по коже и волосы на голове зашевелились - ей-богу! А когда  все
кончилось, и трубы прогремели в последний раз,  и  над  могилой  героя  дали
залп, у меня со лба скатилась капля ледяного пота и еще одна  со  щеки.  Да,
такая музыка всю душу переворачивает.
     - А отец и сейчас такой же, как  был  в  пятнадцать  лет,  -  продолжал
возчик, указывая на старого Уильяма, который в этот момент подносил  ко  рту
ложку, - ради музыки готов хоть с голоду помереть.
     - А по-моему,  -  проговорил  Майкл  Мейл  и  легонько  откашлялся  для
придания вящей убедительности своим словам, - музыка с едой - родные сестры.
     Он  поднял  кружку  и  стал  пить,  с   каждым   глотком   все   дальше
запрокидываясь назад. Постепенно его  тело  из  перпендикулярного  положения
приняло наклонное, а взгляд  прочертил  линию  с  противоположной  стены  на
потолок. Затем он еще раз откашлялся.
     - Сижу я как-то обедаю в трактирчике "Три  моряка"  в  Кэстербридже,  и
вдруг на улице возьми да и заиграй духовой оркестр. И так, я вам скажу,  они
хорошо играли! А ел я - как сейчас помню! - жареную печенку и легкие. И  что
бы вы думали? Челюсти у меня сами заходили в такт музыке. Оркестр играет  на
шесть восьмых - и я волей-неволей жую на шесть восьмых. Оркестр  заиграл  на
четыре четверти - и у меня челюсти заработали на четыре  четверти.  Красота,
да и только! Никогда не забуду этот оркестр.
     -  Вот  уж  впрямь  музыкальная  история,  -  заметил  дед   Джеймс   с
отсутствующим   видом,   которым    сопровождаются    высказывания    сугубо
неодобрительного характера.
     - Не люблю я эти Майкловы музыкальные истории, - сказала миссис Дьюи. -
Человеку воспитанному такая грубость не по вкусу.
     Майкл как-то неопределенно пошевелил губами, словно  хотел  улыбнуться,
но не знал, уместно ли  это,  и,  наконец,  придал  своему  лицу  выражение,
говорившее, что от такой приятной женщины, как жена возчика, и замечание вы-
слушать не в тягость.
     - Вот Энн не нравится, - убежденно заговорил Рейбин, - а по  мне,  если
история чуточку грубовата, так это даже лучше, - значит, в ней все правда. И
еще я люблю, чтоб у истории не было морали. Все правдивые истории,  ребятки,
или грубоваты, или у них нет морали, это уж непременно. Если бы в  правдивых
историях все было  прилично,  да  в  них  была  бы  мораль,  кому  бы  тогда
понадобилось выдумывать притчи?
     С этими словами возчик встал из-за стола и пошел  принести  еще  сидра,
меду, эля и настойки.
     Миссис  Дьюи  вздохнула  и  заметила  (будто  бы  за  спиной  мужа,  но
достаточно громко, чтобы он услышал):
     - Ну что с ним поделаешь! Если бы кто знал, чего мне  стоит  не  давать
ему совсем уж распускаться. Да вот он только что за ужином сказал "морква" -
ну прямо как мужик. Нет, меня совсем по-другому учили. У нас в семье  всегда
говорили "морковь"; мать воспитывала нас, девочек, по-благородному. Во  всем
приходе не было другой семьи, где бы так заботились о манерах.
     Пришел час расставания. Фэнси не могла остаться ночевать, потому что ее
ждала дома нанятая на этот вечер женщина. Покинув  редеющие  ряды  танцоров,
она ненадолго исчезла, а когда, тепло одетая, сошла вниз, то показалась Дику
изменившейся до неузнаваемости: держалась она (к его глубочайшему огорчению)
весьма сдержанно и безразлично и ничем не напоминала ту резвушку, какой была
всего четверть часа назад и которая разрешала Дику обнимать себя за талию  и
не старалась держаться подальше от куста омелы.
     "Какая перемена, - размышлял юноша с горечью закоренелого циника. - Как
обманчиво поведение девушки во время танцев! Взять хоть  Фэнси!  Весь  вечер
можно было держать ее за руку, обнимать - даже целовать! По полчаса кряду  я
танцевал с ней, прижимая к себе так крепко, что между нами не  прошел  бы  и
листок бумаги; я слышал, как ее сердце бьется рядом  с  моим,  я  чувствовал
каждое ее дыхание. Но вот она сбегала наверх, надела шляпку и накидку - и  я
уже не смею дотронуться до нее, словно..."
     Не найдя достойного сравнения, Дик вернулся к действительности.
     Однако оказалось, что он еще не  испил  до  дна  всей  чаши  страданий.
Владелец золотой цепочки, по примеру всех пылких  холостяков,  беззастенчиво
использующих то обстоятельство, что им по  дороге  с  хорошенькой  девушкой,
заверил Фэнси, с полным  пренебрежением  к  чувствам  Дика  и  отнюдь  не  в
холодных выражениях, что он (Шайнер) не такой человек, чтобы лечь спать,  не
доставив свою повелительницу к двери ее дома, нет уж, он не такой, никто  не
скажет, что он такой, и что, пока он ее не проводит, он не отойдет от нее ни
на шаг, - провалиться ему, если отойдет. Мисс Дэй приняла  его  предложение,
по мнению обуреваемого дурными предчувствиями Дика,  слишком  охотно,  -  во
всяком случае, гораздо охотнее, нежели того требовало  естественное  желание
обрести защиту от опасностей ночи.
     Она ушла. Дик смотрел на стул, где она только что сидела, и он  казался
ему оправой, из которой вырвали  драгоценный  камень.  На  столе  стояла  ее
рюмка, а на дне ее - остатки наливки, которую она так и  не  смогла  допить,
сколько ни уговаривал ее возчик (похлопывая при этом по плечу своей тяжелой,
как паровой молот, ручищей), но той, чьи губы касались этой  рюмки,  уже  не
было. На ее тарелке осталось несколько прелестных крошек, но той, что ела  с
этой тарелки, больше не было.
     Оставшись  с  родными,  Дик  почувствовал,  что   его   раздражают   их
благодушные физиономии. Он прямо-таки негодовал на отца, который после ухода
гостей продолжал пребывать в прекрасном настроении, и  от  души  возмущался,
слушая, как дед  Джеймс  (который  немного  задержался)  радуется,  что  все
наконец разошлись.
     - Ну вот,  теперь  можно  спокойно  закусить,  -  умиротворенно  сказал
возчик, - а то я за весь вечер так  и  не  успел  как  следует  поесть.  Вот
хорошенький кусочек ветчинки, не очень жирный и не очень постный, да к  нему
немного маринаду - куда как будет славно!  И  по  правде  сказать,  ребятки,
нутро у меня до того пересохло, так и горит.
     - Повеселиться иногда не плохо, - сказала миссис Дьюи обычным  домашним
голосом, уже без той изысканной манерности, которую ей приходилось соблюдать
весь вечер, - но, господи  боже  мой,  сколько  на  другой  день  приходится
вывозить грязи! И посуду надо мыть, и вилкиножи чистить, и пыль вытирать,  и
комнаты проветривать, да, глядишь, вдобавок стул сломали  или  еще  чего,  -
пожалуй, и не захочешь никакого рождества... Ох-охох! - последовал  затяжной
зевок, во время которого часы в  углу  успели  протикать  много  раз.  Затем
хозяйка дома окинула взором сдвинутую с  места,  покрытую  пылью  мебель  и,
потрясенная этим зрелищем, опустилась на стул.
     - Слава тебе, господи, помаленьку становится легче! -  с  набитым  ртом
весело проговорил возчик, не поднимая глаз от тарелки  и  врубаясь  ножом  в
ветчину, точно топором в лесную чащу. - А ты иди-ка спать,  Энн,  что  толку
сидеть да зевать? У тебя и так вид, как у заигранной скрипки. Устала небось?
Двери я запру, часы заведу, а ты иди спать, а то завтра на  себя  не  будешь
похожа.
     - Да уж вправду, пойти, что ли?
     Миссис Дьюи провела рукой по глазам, сгоняя  дремоту  и  набираясь  сил
встать и пойти наверх.
     Странное дело, думал Дик, почему это отношения мужей  с  женами  лишены
всякого Чувства?  Нет,  если  он  когда-нибудь  женится  на  этой  ч_у_дной,
недоступной Фэнси, они с  ней  никогда  не  забудут  о  Любви  и  не  станут
разговаривать такими невыносимо скучными голосами,  как  его  отец  и  мать.
Самое удивительное, что все отцы и матери, каких он знал,  вели  себя  точно
так же, как его родители.

IX
     ДИК НАНОСИТ ВИЗИТ В ШКОЛУ

     Прошла первая неделя нового года, и по окончании каникул,  которые  она
провела дома, Ф