, нарядившись в "приличный" костюм, ворвался  в  гостиную  к  Фэнси,
сияя от радости.
     Было два часа пополудни в пятницу, как раз  накануне  того  дня,  когда
Фэнси собиралась навестить отца; в классах  шла  уборка,  и  поэтому  детей,
поскольку они и в субботу не учились, пораньше отпустили домой.
     - Фэнси! Как хорошо,  что  и  у  тебя  свободны  эти  полдня!  Красотка
захромала на переднюю ногу, делать мне нечего, вот я и решил  устроить  себе
передышку и зайти за тобой, - идем в лес за орехами.
     Фэнси сидела у окна: на коленях у нее лежало синее платье, в руках были
ножницы.
     - За орехами! Идем. Боюсь только, я еще с часок провожусь тут...
     - Да зачем же? Когда-то нам еще удастся провести вместе целых полдня...
     - Я хочу надеть это платье, когда буду в воскресенье в Иелбери. А  оно,
оказывается, так плохо сидит, что надо его переделать. Просила ведь портниху
сшить его точно по той выкройке, что я ей дала. А она возьми да  сделай  все
по-своему, и я в этом платье просто уродина.
     - Так сколько же ты с ним провозишься? - разочарованно протянул Дик.
     - Совсем не долго.  Садись,  я  буду  шить  и  разговаривать  с  тобой.
Присядь, милый.
     Дик уселся. Разговор шел весьма оживленно, ножницы щелкали, иголка  так
и мелькала в руках Фэнси, но к половине третьего беседа  стала  перемежаться
легким постукиванием по сапогу палкой, которую Дик срезал по  дороге.  Фэнси
без умолку болтала, но порой ее ответы на вопросы Дика звучали так невпопад,
что было ясно - ее больше всего заботило лежавшее на коленях синее платье.
     Часы пробили три. Дик встал, обошел всю комнату, заложив руки за спину,
изучил всю мебель, тронул клавиши фисгармонии, перелистал все  книги,  какие
попались под руку, и погладил Фэнси по голове. Но иголка все так же мелькала
и ножницы щелкали по-прежнему.
     Часы  пробили  четыре.  Дик  нетерпеливо  кружил  по  комнате;   зевнул
украдкой; пересчитал все сучки в досках стола; зевнул, не таясь;  пересчитал
на потолке мух; зевнул во весь рот; отправился на кухню, вышел во двор и так
основательно изучил устройство колодца, что мог бы прочитать об этом лекцию.
Вернулся к Фэнси и, увидев, что она еще не кончила  шить,  пошел  в  огород;
осмотрев капусту  и  картофель,  отметил,  что  эти  овощи  выглядят  как-то
удивительно по-женски, выдернул несколько сорняков и возвратился в дом. Часы
пробили пять, но иголка мелькала по-прежнему, а ножницы щелкали.
     Дик попытался убить муху, содрал всю кору  со  своей  палки  и,  вконец
испортив ее, выбросил  в  помойное  ведро,  взял  на  фисгармонии  несколько
чудовищно фальшивых аккордов и  нечаянно  опрокинул  вазу  с  цветами:  вода
ручейком потекла со стола на пол, образуя озерко. Поразмыслив и  старательно
работая ногой, Дик придал лужице очертания Англии и Уэллса.
     - Ах, Дик, ну зачем ты развел такую грязь?
     - Прости, пожалуйста. - Он подошел к синему платью и  сурово  уставился
на него. И тут его словно осенило.
     - Фэнси!
     - Да?
     - Ты, помнится, сказала, что завтра, в Иелбери, наденешь серое платье и
будешь в нем вечером, когда я приду к мистеру Дэю просить твоей руки?
     - Да.
     - А синее наденешь только в воскресенье?
     - Синее только в воскресенье.
     - Так ведь, милая, меня в воскресенье там не будет.
     - Верно, но днем я  пойду  с  отцом  в  Лонгпаддлскую  церковь,  народу
соберется тьма-тьмущая и все на меня будут смотреть, а у  платья  так  плохо
лежит воротник.
     - Я этого никогда не замечал, да и никто не заметит.
     - Могут заметить.
     - Тогда отчего бы не надеть серое и в воскресенье? Оно ничуть  не  хуже
синего.
     - Конечно, можно надеть и серое. Только оно не  такое  красивое;  да  и
гораздо дешевле синего; и потом, я ведь уже надену его в субботу.
     - Тогда, милая, надень платье в полосочку.
     - Конечно, можно бы.
     - Или то, другое, темное.
     - Ну да, можно  бы  и  его;  только  мне  хочется  пойти  в  чем-нибудь
новеньком, чего на мне еще не видели.
     - Понятно, понятно, - сказал Дик,  и  нотки  любви  в  его  голосе  уже
явственно заглушались другими чувствами, и рассуждал он в этот  момент  так:
"Значит, пусть у меня, которого она, по ее  словам,  любит  больше  всех  на
свете, пропадут эти  разнесчастные  полдня  отдыха  только  потому,  что  ей
захотелось надеть в воскресенье это  платье,  которое  и  надевать-то  вовсе
незачем, разве только для того,  чтобы  покрасоваться  перед  лонгпаддлскими
франтами. А меня там вовсе и не будет".
     - Выходит, эти три платья хороши для меня, но  не  хороши  для  молодых
людей из Лонгпаддла, - сказал он.
     - Да нет же, Дик, дело не в этом.  Хотя,  честно  говоря,  мне  хочется
произвести на них впечатление. Но я уже скоро дошью.
     - Когда же все-таки?
     - Через четверть часика.
     - Отлично, через четверть часа я вернусь.
     -- Так зачем же тебе уходить?
     - А почему бы и не уйти?
     Дик вышел из дому, прошелся немного по дороге, потом уселся у  калитки.
Тут он погрузился в размышления, и чем больше размышлял, тем больше злился и
все яснее становилось ему, что мисс Фэнси Дэй помыкает им самым бессовестным
образом,  что  она  совсем  не  простушка,  у  которой  до  него   не   было
возлюбленного, как она не раз торжественно его заверяла, и что, если  она  и
не кокетка, то все же кавалеров у нее было хоть отбавляй; что в голове у нее
одни наряды; что ее чувства хоть и пылки, но не  глубоки;  что  она  слишком
много думает о том, как бы понравиться другим  мужчинам.  "Больше  всего  на
свете она любит свои волосы и свой румянец, - думал  Дик,  начиная  злиться,
совсем как отец, - затем идут ее платья и шляпки, а уж потом, быть может,  и
я!"
     Терзаясь недобрыми чувствами к своей милой, Дик не хотел смягчиться,  и
вдруг у него мелькнула злобная мысль. Он не зайдет  за  ней  через  четверть
часа, как обещал. Да, она вполне заслужила такое наказание.  И  хотя  лучшая
часть  дня  безвозвратно  потеряна,  все-таки  он  пойдет  за  орехами,  как
собирался, но пойдет один!
     Дик перемахнул через забор и быстро зашагал по дороге, пока мили  через
две извилистая тропка, прозванная Змеиным лазом, не взбежала на  холм  и  не
исчезла в густом орешнике, словно в кроличьей норе.  Дик  нырнул  в  чащу  и
пропал среди кустов, и вскоре уж ничто  не  напоминало  о  его  присутствии,
кроме шуршания веток и треска сучьев.
     Никто и никогда не собирал орехов так истово, как Дик в этот  день.  Он
трудился  словно  каторжный.  Час  проходил  за  часом,  а  он  и  не  думал
передохнуть. Наконец, когда солнце село и стало невозможно отличать орехи от
укрывавших их листьев, он  взвалил  на  плечи  мешок,  полный  прекраснейших
плодов леса, нужных ему не больше, чем  груда  булыжников,  вышел  из  лесу,
пересек проезжую дорогу и, посвистывая, направился домой.
     Вероятно, никогда еще, ни прежде, ни после, мистер Дьюи  не  был  столь
невысокого мнения о мисс Фэнси Дэй, как в тот день.  В  самом  деле,  весьма
возможно, что  еще  одно-два  синих  платья,  перешитых  ради  лонгпаддлских
молодых людей, - и в голове у Дика окончательно прояснилось бы, и  он  снова
стал бы свободным человеком.
     Но Венера рассудила иначе, - по крайней мере,  в  тот  день.  Кукушкина
тропка, по которой он шел, пересекала круто поднимавшийся к небу,  ярдов  на
пятьдесят, холм. Наверху, на фоне ярко догоравшего заката, виднелся какой-то
неясный силуэт. Дик поначалу решил, что это отделившаяся  от  своих  соседок
ветка, но вот ветка чуть шевельнулась, и,  подойдя  ближе,  Дик  понял,  что
перед ним сидит, склонив голову на руку,  живой  человек.  Трава  приглушала
шаги Дика, и лишь когда он оказался совсем рядом,  человек  узнал  его.  Еще
секунда, и Дик очутился лицом к лицу с Фэнси.
     - Дик, Дик! Ох, это ты, Дик!
     - Да, Фэнси, - виновато отвечал Дик, опуская на землю мешок с орехами.
     Швырнув на траву зонтик, Фэнси кинулась к Дику, прижалась головой к его
груди  и  хотела  что-то  сказать,  но  разразилась   такими   истерическими
рыданиями, каких никогда еще не знала история влюбленных.
     - О Дик! - выговорила Фэнси сквозь слезы.  -  Куда  же  ты  девался?  Я
пережила такие муки,  мне  казалось,  ты  больше  никогда  не  придешь!  Это
жестоко, Дик. Нет, это справедливо! Я исходила вдоль и поперек весь лес, все
искала тебя, пока совсем не выбилась из  сил,  -  не  могла  больше  и  шагу
сделать и вернулась сюда! О Дик, как только ты ушел, мне  сразу  подумалось,
что я тебя обидела, и я бросила платье, оно так и осталось недошитым, я и не
подумаю дошивать его и в воскресенье  надену  старое!  Честное  слово,  Дик,
когда тебя нет рядом, мне все равно, что  на  мне  надето,  да,  да,  ты  не
поверишь, но мне совершенно все равно! Я бросилась за тобой, я  видела,  как
ты поднялся по Змеиному лазу и ни разу не оглянулся, и тут ты нырнул в чащу,
я - за тобой, но не смогла тебя догнать. О, как мне хотелось вырвать все эти
противные кусты, только бы опять увидеть тебя, моего ненаглядного. И я стала
звать тебя, но ответа не было, а я  побоялась  кричать  громче  -  вдруг  бы
услышал кто другой. Потом я все ходила и ходила по лесу, и  мне,  Дик,  было
так страшно. Я  закрыла  глаза  и  представила  себе,  как  ты  смотришь  на
какую-нибудь другую женщину, хорошенькую и милую, но лживую и  бессердечную,
и говоришь себе: "Ах, она ничуть не хуже Фэнси, ведь Фэнси обманывала  меня,
кокетничала и больше думала о себе, чем обо мне, ну так пускай  эта  девушка
будет теперь моей милой". Ах, Дик, ты этого не сделаешь, правда? Ведь я  так
люблю тебя!
     Вряд ли надо добавлять, что Дик тут же  раз  и  навсегда  отказался  от
своей свободы, что он осыпал Фэнси поцелуями и дал  ей  слово,  что  никакая
красотка никогда  не  завладеет  его  помыслами;  короче,  что,  хотя  он  и
подосадовал на Фэнси, теперь от досады не осталось и следа и отныне и навеки
для него существует одна лишь Фэнси, - либо Фэнси, либо смерть. А потом  они
отправились домой - и шли очень медленно,  ведь  Фэнси  так  устала,  и  она
опиралась на плечо Дика, а он поддерживал ее рукой за талию; правда,  вскоре
она настолько оправилась, что, подходя к  дому,  уже  смогла  пропеть  Дику:
"Скажи, зачем же ты бродишь вокруг?" Нет нужды  подробно  рассказывать  и  о
том, что они совсем позабыли про мешок с орехами, и только  три  дня  спустя
его нашли в кустах ежевики и возвратили пустым миссис  Дьюи  -  ее  инициалы
были вышиты на мешке красными нитками; и она долго ломала  голову,  стараясь
понять, каким образом ее мешок попал на Кукушкину тропку.

II
     СБОР МЕДА И ПОСЛЕДУЮЩИЕ СОБЫТИЯ

     Субботнему вечеру довелось увидеть, как Дик Дьюи  отправился  пешком  в
Иелберинский лее, о чем они уговорились с Фэнси.
     Местность была низменная, и после захода солнца все вокруг сразу окутал
мрак. Вечернюю зарю давно уже сменили сумерки, а Дик все еще не добрался  до
места, и там, где он проходил остаток пути лесом,  то  и  дело  вспархивали,
хлопая крыльями, спугнутые птицы,  устроившиеся  близ  тропинки  на  ночлег.
Когда Дик пересекал полянки, его  щеки  то  ласкали  струи  горячего  сухого
воздуха, скопившегося за день на холмах, то обвевало влажное ночное  дыханье
лощин. Но вот он подошел к дому  лесника  и  остановился  у  калитки;  после
непроглядной тьмы леса, откуда он только что появился, лужайка и  сад  перед
домом показались Джку светлыми и хорошо различимыми.
     Не простоял  он  ж  минуты,  как  увидел  появившуюся  из  дверей  дома
необычную процессию. Первым выступал отловщик Енох с  лопатой  на  плече.  В
руке у него качался зажженный фонарь. За ним  следовала  миссис  Дэй  -  при
свете фонаря было видно, что она тащит какие-то странные  предметы,  похожие
на  католические  кресты,  изготовленные  из  дранки  и  оберточной  бумаги,
смоченной серой (пчеловоды называют их  запалами);  далее  шла,  накинув  на
голову шаль, мисс Дэй, а позади всех, во  мраке,  следовал  мистер  Фредерик
Шайнер.
     Присутствие Шайнера смутило Дика,  и,  не  зная,  что  ему  делать,  он
спрятался под деревом, чтобы собраться с мыслями.
     - Я тут, Енох, - раздался чей-то голос; процессия двинулась  дальше,  и
свет фонаря выхватил из темноты фигуру Джеффри,  поджидавшего  идущих  возле
ульев, расставленных вдоль дорожки. Он взял у Еноха лопату и  принялся  рыть
рядом с ульями две ямы; остальные остановились рядом, окружив его, и  только
миссис Дэй вернулась в дом, сунув запалы в  развилку  яблони.  Всю  компанию
освещал теперь яркий фонарь, и тени побежали по саду, как спицы колеса.  Все
заметили,  что  присутствие  Шайнера  смущало  Фэнси,  и  потому,   готовясь
уничтожать пчел, все  молчали;  пока  укрепляли  запалы,  поджигали  дранку,
ставили над каждой ямой по улью и утаптывали  вокруг  них  землю,  никто  не
проронил ни слова. Но вот  Джеффри  выпрямился  и  разогнул  уставшую  после
копанья спину.
     - Ведь это была особенная  семья,  -  начал  мистер  Шайнер,  задумчиво
оглядывая ульи.
     Джеффри кивнул.
     - Тысячи пчел найдут  могилу  в  этих  ямах!  -  воскликнула  Фэнсн.  -
По-моему, это жестоко.
     Ее отец покачал головой.
     - Нет, - сказал он, постукивая но  ульям,  чтобы  вытряхнуть  из  ячеек
мертвых пчел; - когда их умерщвляют таким способом, они умирают только  один
раз, когда же их окуривают на новый манер, они потом  оживают  и  гибнут  от
голода и, значит, претерпевают муки смерти дважды.
     - А я, пожалуй, согласен с Фэнсн, - заметил  с  легким  смешком  мистер
Шайнер.
     - До сих пор еще не придумали, как брать  мед,  не  убивая  пчел  и  не
обрекая их на голодную смерть, - задумчиво сказал лесник.
     - А я бы совсем не брала у них мед, - сказала Фэнси.
     - Да ведь это денежки, - задумчиво вставил Енох. - А без денег  человек
- пустое место.
     Свет фонаря потревожил пчел, которым удалось спастись  из  уничтоженных
ранее ульев; сбитые с толку бедой, они, как мародеры, пытались  прокормиться
около чужих ульев. Несколько пчел принялись  летать  вокруг  Джеффри,  потом
накинулись на него с сердитым жужжанием.
     Енох бросил фонарь и, отбежав в сторону, сунул голову в куст смородины;
Фэнси умчалась в глубь сада по дорожке,  а  мистер  Шайнер  пустился  наутек
через капустные грядки. Джеффри не  двинулся  с  места,  непоколебимый,  как
скала. Первой вернулась Фэнси, за ней, подобрав брошенный фонарь, шел  Енох.
Мистера Шайнера все еще не было видно.
     - Покусали вас эти твари? - спросил лесника Енох.
     - Да нет,  не  очень,  так  кое-где,  -  неторопливо  отвечал  Джеффри,
вытряхивая одну пчелу из рукава, извлекая другую из  волос  и  смахивая  еще
две-три с шеи. Енох и Фэнси весьма благодушно наблюдали за Джеффри - их ведь
это не касалось; так страны Европы созерцают беспорядки у своих соседей.
     - Всех вытащил, отец? - спросила  Фэнси,  когда  Джеффри  разделался  с
пятой пчелой.
     - Как будто бы всех.  Хотя  вроде  бы  еще  парочка  осталась,  -  одна
вцепилась в плечо, другая в бок. Ой! Вот и еще одна - на спине.  Как  же  вы
забрались туда, негодницы? Ну, больше  им  меня  не  укусить,  -  небось  уж
слабеют, бедняжки. Пускай себе сидят там: стану ложиться спать - вытряхну.
     С ним никто не стал  спорить,  поскольку  такое  решение  касалось  его
одного. И тут стало слышно, что кто-то пробирается в темноте,  спотыкаясь  о
кочаны капусты, и послышался голос мистера Шайнера:
     - Ну как, опасность уже миновала?
     Ответа на этот вопрос не  последовало,  и  Шайнер,  по-видимому,  решив
пойти на риск, двинулся дальше, мало-помалу приблизившись к фонарю. Ульи уже
отодвинули от ям, один дали отнести в дом Еноху, другой взял сам Джеффри.
     - Прихвати-ка фонарь, Фэнси; лопату можешь не брать.
     Джеффри с Енохом направились к дому, оставив  Шайнера  и  Фэнси  стоять
рядышком посреди сада.
     - Позвольте мне, - произнес Шайнер  и,  нагнувшись,  взялся  за  фонарь
одновременно с Фэнси.
     - Я отнесу сама, - отрезала Фэнси, благочестиво подавляя всякое желание
пококетничать. После тягостного объяснения с  Диком  из-за  ловли  птиц  она
долго и серьезно обо всем думала и решила, что с ее стороны будет  нечестно,
если она, уже невеста, позволит себе переглядываться с другими  мужчинами...
Видя, что Шайнер все еще держит фонарь, она выпустила его из рук, а  Шайнер,
заметив, что она упорствует, тоже разжал пальцы. Фонарь упал и погас.  Фэнси
направилась к дому.
     - Где же дорожка? - забеспокоился мистер Шайнер.
     - Здесь, - откликнулась Фэнси. - Ваши глаза скоро привыкнут к темноте.
     - А пока вы, может быть, дадите мне руку?
     Фэнси протянула ему кончики пальцев, и они выбрались на дорожку.
     - Вы не очень-то охотно принимаете ухаживания.
     - Все зависит от того, кто ухаживает.
     - Например, мужчина вроде меня. Гробовое молчание.
     - Ну так что вы на это скажете, мисс?
     - Все зависит от того, как ухаживают.
     - Не пламенно, но и не холодно; не навязчиво,  но  и  не  от  случая  к
случаю; не слишком торопясь, но и не вяло.
     - Как же тогда? - спросила Фэнси.
     - Спокойно и разумно, - отвечал Шайнер. - Как бы вы ответили  на  такую
любовь?
     - Без восторга, но и не равнодушно; не краснея, но  и  не  бледнея,  не
воспылав любовью, но и не отвергнув любовь.
     - Так как же?
     - Да никак.

     Кладовая Джеффри Дэя в задней части дома была увешана  пучками  сушеной
шандры, мяты и шалфея, бумажными мешочками с тимьяном и лавандой и  длинными
вязками чистеньких луковиц.  На  полках  были  разложены  крупные  желтые  и
красные яблоки и отборные клубни раннего картофеля  -  для  посадки  будущей
весной; а на полу громоздились кучи обыкновенного картофеля.  В  одном  углу
висели на гвоздях пустые ульи, а под ними стояло  несколько  бочек  молодого
сидра из яблок нового  урожая;  напиток  пенился  и  сочился  наружу  из  не
закупоренных еще бочек.
     Фэнси опустилась на колени возле двух перевернутых  ульев  и  наклонила
один из них - так ей было удобнее доставать его содержимое.  Засучив  рукава
выше локтя, она так осторожно и ловко просовывала свою розовую  ручку  между
сотами, что не повредила ни единой ячейки. Слегка расшатав каждый  сот,  она
отламывала кусок за куском и складывала их в большое синее  блюдо,  стоявшее
на скамье рядом с ней.
     - А чтоб их, злодеек! - сказал Джеффри, светивший дочери, и  беспокойно
передернул спиной. - Пожалуй, пойду все-таки в дом, вытряхну мошенниц; иначе
они не оставят меня в покое. Две впились что есть мочи. Ума не приложу,  как
это у них до сих пор хватает сил.
     - Хорошо, мой друг, ступайте,  а  я  подержу  свечу,  -  сказал  мистер
Шайнер, неторопливо беря у него  свечу,  после  чего  Джеффри  удалился,  по
обыкновению, большими шагами.
     Не успел он обогнуть дом и подойти  к  двери,  как  послышались  чьи-то
приближавшиеся к пристройке шаги, в  отверстие,  через  которое  поднималась
деревянная щеколда, просунулся чей-то палец, и в кладовую  вошел  Дик  Дьюи,
все это время бродивший по лесу, тщетно ожидая ухода Шайнера.
     Фэнси подняла глаза и поздоровалась с Диком, заметно смутившись; Шайнер
крепче стиснул подсвечник, но на тот случай, если это совершенное в молчании
действие не достаточно убедительно покажет Дику, что он,  Шайнер,  абсолютно
спокоен и чувствует себя здесь как дома, запел с победоносным видом:

                    У Артура-короля было трое сыновей...

     - А отец где? - спросил Дик.
     - В доме, наверно, - отвечала Фэнси, ласково взглянув на него.
     Дик огляделся и явно не выразил намерения сразу  же  удалиться.  Шайнер
продолжал напевать:

                    Мельник у себя в пруду утоп,
                    Ткач повесился в петле из пряжи,
                    А портняжку дьявол уволок
                    И сукно забрал с собой туда же.

     - Ну уж и стишки - ни складу, ни ладу. Не иначе