по  старой  деревянной
лестнице  на  галерею.  Остальные  юные  прихожане  остались  во   дворе   и
преследовали своим вниманием птиц, кошек и прочих тварей до тех пор, пока не
пришел священник; тогда они мигом обрели благопристойность и чинно прошли на
свои места.
     Галерея меллстокской церкви жила особой жизнью и придерживалась  особых
взглядов. Появление нового лица вызывало здесь совсем иные  чувства,  чем  у
прихожан, располагавшихся внизу. Если внизу его  встречали  как  непрошеного
гостя, вторжения которого не  могла  оправдать  никакая  своеобычность,  для
галереи он был интересной новинкой, занимательности которой не могла умалить
никакая  чужеродность.  Кроме  того,  с  высоты  своего  положения   галерея
досконально  изучила  привычки  нефа  и  обладала  обширным  запасом  весьма
любопытных сведений о нем, тогда как неф мог судить  об  обитателях  галереи
лишь по исторгаемым их инструментами и глотками звукам. Обитатели нефа и  не
подозревали, например, что причетник в течение  всей  службы  жует  табак  и
сплевывает его в дырку в скамье, перед тем как  провозгласить  "аминь";  что
некоторые юные дочери почтенных родителей давно уже утратили интерес к столь
невинному предмету, как изложение брачного  обряда,  и  во  время  проповеди
прилежно изучают по своим молитвенникам тот, который хронологически  следует
за ним; что молодая парочка,  по  примеру  знаменитых  влюбленных  Пирама  и
Фисбы, сплетает пальцы через дыру в спинке скамьи; что миссис  Ледлоу,  жена
фермера, во время службы считает деньги и прикидывает недельные расходы.  На
галерее же все эти наблюдения давно утратили прелесть новизны.
     Старик Уильям сидел в первом ряду между двумя певчими, держа виолончель
между колен. Во втором ряду слева стояли Дик с дискантами, а справа - возчик
с тенорами. Позади всех помещался Майкл Мейл с альтами и остальными певчими.
     Еще до начала службы, когда музыканты,  собравшись  кружком  в  глубине
галереи, напоследок репетировали псалмы,  Дик,  бросив  взгляд  через  плечо
деда, увидел, как видение минувшей ночи преспокойно вошло в церковь,  словно
никогда и не было видением. С ее появлением точно свежая струя  ворвалась  в
старую церковь, пронзив тело и душу Дика неведомыми  ему  ранее  ощущениями.
Церковный староста Шайнер направил учительницу в небольшой придел  к  северу
от алтаря, где разместилась стайка учениц воскресной  школы;  Дику  было  ее
отлично видно с галереи, стоило только нагнуться и глядеть под крайнюю арку.
     Минуту назад церковь казалась  ему  почти  пустой  -  сейчас  она  была
переполнена. Вот  мисс  Фэнси  встала  с  колен,  огляделась,  выбирая  себе
постоянное место, и в конце концов села в самый  дальний  угол.  Дик  вдыхал
согретый ее присутствием воздух, кровь  стучала  у  него  в  висках,  и  ему
чудилось, что между ним и ею протянулись нити, заметные всем присутствующим.
     Весь ход богослужения в  то  незабвенное  рождественское  утро,  каждый
пустяк, случившийся в церкви, пока минуты неторопливо  сменяли  друг  друга,
навсегда запомнились Дику Дьюи. Псалмы, которые они исполняли  в  тот  день,
запечатлелись в его памяти, заняв особое  место  среди  прочих  псалмов;  на
многие годы запомнилась ему и проповедь, и слой пыли, лежавшей на  капителях
контрфорсов, и ветка омелы, висевшая немного криво в арке алтаря,  -  короче
говоря, все те впечатления, которые  проскальзывают  в  сознание,  когда  ум
бездействует и воспринимает одни зрительные образы.
     Случайно  или  по  воле  судеб  еще   у   одного   молодого   человека,
находившегося в то утро в  меллстокской  церкви,  к  концу  службы  возникло
безотчетное ощущение  некоей  притягательной  силы,  исходившей  от  той  же
очаровательной особы. Правда, его чувства не достигли столь резко выраженной
формы; кроме того, в отличие от Дика, это лицо был"  весьма  удивлено  своим
состоянием и изо всех сил старалось вернуть себе спокойствие духа. Речь идет
о молодом священнике мистере Мейболде.
     Случалось, что  на  рождество  оркестр  играл  гораздо  хуже  обычного.
Мальчики-певчие  клевали  носами  после  ночных  трудов,  на  взрослых  тоже
сказывалась усталость; вдобавок на  этот  раз  дело  усугубляла  разлитая  в
воздухе сырость. От длительного пребывания на ночном воздухе струны сели  на
целых полтона и в самых неподходящих местах вдруг издавали громкий  гнусавый
звон; музыкантам приходилось то и дело удаляться в глубину галерея и кашлять
до сипоты, чтобы заглушить звуки настройки. Священник хмурился. Вдобавок  во
время первого же псалма певчие вдруг  обнаружили,  что  им  вторят  какие-то
пронзительно-звонкие голоса, доносившиеся, как вскоре было  установлено,  из
придела школьниц. С каждым псалмом  эти  голоса  становились  все  громче  и
смелее. Когда исполнялся третий псалом, самочинный женский хор только что не
заглушал  певчих;  мало  того,  исходившие  из   придела   звуки   настолько
обособились, что обрели свой собственный темп,  тональность  и  чуть  ли  не
мелодию, взмывая кверху,  когда  голоса  на  галерее  устремлялись  вниз,  и
наоборот.
     Такого еще  никогда  не  случалось.  Как  и  все  остальные  прихожане,
школьницы всегда смиренно  и  почтительно  подтягивали  галерее,  а  без  ее
руководства пели кто в лес, кто по дрова; им и в голову  не  приходило  идти
наперекор опытным артистам, у них не было ни воли, ни единства, ни силы,  ни
желаний, кроме тех, что им сообщал вознесенный над ними хор.
     В  звуках  оркестра  и  голосах  певчих  зазвенело   негодование.   Так
продолжалось до самого конца музыкальной части службы. Не  успели  музыканты
опустить скрипки, мистер Пенни -  спрятать  очки  в  чехол,  а  священник  -
объявить тему проповеди, как на галерее началось возмущенное перешептывание.
     - Нет, вы слыхали, братцы? - простонал мистер Пении.
     - Нахальные девчонки! - сказал Боумен.
     - Иначе и не назовешь. Подумать только, как они пели - ничуть не  тише,
чем весь наш хор вместе со скрипками, если не громче.
     - Вместе со скрипками! - горько повторил Боумен.
     - Когда женщины объединятся - им нет равных  по  дерзости.  -  произнес
мистер Спинкс.
     - Хотел бы я знать, - начал возчик (таким  тоном,  точно  заранее  знал
ответ на свой вопрос и  спрашивал  лишь  для  проформы),  -  с  какой  стати
девчонкам вздумалось драть глотку, когда они не сидят на галерее и никогда в
жизни здесь не бывали. Вот в чем вопрос, ребятки.
     - Все знают, что петь положено галерее, - сказал мистер Пенни.  -  Нет,
вы скажите, братцы, - зачем тогда наши предки тратили  деньги  на  постройку
галерей, если всякие девчонки где-то там внизу будут ни с  того  ни  с  сего
голосить что есть мочи?
     - Видно, пришла пора нам, бесполезным,  убираться  из  церкви  восвояси
вместе со своими скрипками, - произнес мистер  Спинкс  со  смешком,  который
посторонний человек мог бы принять  за  чистую  монету.  Только  посвященные
понимали всю горечь иронии, таившейся в незаметном  слове  "бесполезные",  и
всю жуткую нарочитость смеха, казавшегося таким естественным.
     - А чего тут такого - пускай себе тоже поют.  Громче  будет,  хи-хи!  -
отозвался Лиф.
     - Томас Лиф, Томас Лиф! Откуда ты такой взялся? -  сурово  одернул  его
старый Уильям.
     Моментально стушевавшийся Лиф сделал вид, будто он вообще  ниоткуда  не
брался.
     - Если на то пошло, ребятки, - продолжал Рейбин,  -  не  велик  был  бы
вред, если б они нам только  иногда  подтягивали,  так,  чтоб  никто  их  не
слышал.
     - Само собой, - подтвердил мистер Пенни. - Да ведь  как  оно  было?  Не
хочу возводить на людей напраслину, а  тут  и  перед  самим  господом  богом
скажу, что в последнем псалме каждую их ноту  было  слышно  -  каждую  ноту,
будто им до нас и дела нет.
     - Известно! Еще бы не известно! - проговорил тут как бы про себя мистер
Спинкс, качая головой, словно в ответ на какую-то  мысль,  возникшую  в  его
уме, и скривив губы в скорбной усмешке.
     Никто не спросил: "О чем это ты?" - так как все по опыту знали, что  со
временем это само собой выяснится.
     - Мне почему-то еще вчера ночью подумалось, что мы хлебнем горя с  этим
молодым человеком,  -  сказал  возчик,  видя,  что  мистер  Спинкс  пока  не
собирается  продолжать,  и  взглянул  на  кафедру,  где  стоял   ничего   не
подозревавший мистер Мейболд.
     - А мне думается, - сурово проговорил старый Уильям, - что  слишком  вы
много шепчетесь в неподходящее время и в неподходящем месте.
     Сказав это, он поджал губы и устремил взор на  священника,  всем  своим
видом показывая, что только невежа скажет после этого  хоть  слово.  Галерея
затихла, и уничтожающая речь мистера Спинкса так и осталась непроизнесенной.
     В течение  всего  разговора  Дик  помалкивал;  возчик  же  высказывался
довольно сдержанно, памятуя о том, что за  завтраком  миссис  Дьюи  выразила
намерение пригласить к себе молодую руководительницу новоявленного  хора  на
рождественскую вечеринку, -  и  это  известие  сообщило  мыслям  Дика  самое
радужное направление. К тому же возчик,  отличавшийся  несколько  циническим
складом ума, не принимал честь хора  так  близко  к  сердцу,  как  остальные
музыканты, хотя, связанный с ними узами дружбы и общими  интересами,  всегда
оказывал им самую горячую поддержку.

VII
     ВЕЧЕРИНКА У ВОЗЧИКА

     Во  второй  половине  дня  в  доме  возчика   наблюдалось   необычайное
оживление. Каменные плиты пола были тщательно  выметены  и  посыпаны  тонким
слоем мельчайшего желтого  песка,  добытого  с  самой  глубины  близлежащего
песчаного  карьера.  Затем  на  свет  извлекли  массивные  ножи   и   вилки,
скрывавшиеся  под  покровом  темноты  и  толстого  слоя  смазки  со  времени
последнего  подобного  торжества;  огромные  буквы  на   их   ручках   столь
убедительно возглашали "нержавеющая сталь",  что  отпадала  необходимость  в
каких-либо дополнительных ручательствах, например, в марке  завода,  которая
поэтому отсутствовала. В бочку с сидром ввернули кран, который Рейбин обычно
носил в кармане. Напоследок миссис Дьюи поставила возчика посреди комнаты  и
принялась вертеть его туда и сюда, выискивая упущения в его туалете.
     - Погоди-ка, я пойду принесу ножницы, - сказала она.
     Возчик застыл, как часовой на посту.
     Миссис Дьюи всего лишь подравняла  два-три  волоска,  нарушавшие  линию
усов,  обстригла  слегка  потрепавшийся  сгиб  на  воротнике  рубашки  и   в
заключение выдернула у мужа седой волос; все эти операции возчик  перенес  в
безропотном молчании,  за  исключением  последней,  которая  вызвала  слабый
протест:
     - Осторожней, Энн!
     - И что ты за человек, Рейбин, глаза бы  мои  на  тебя  не  глядели,  -
сказала миссис Дьюи с привычной строгостью спутницы жизни  и,  повернув  его
еще раз, сняла с плеча несколько волосков  мерина  Веселого.  Рейбин,  мысли
которого были, по-видимому, заняты чем-то другим, зевнул. - Один воротник на
пиджаке чего стоит - весь засаленный, грязный. Срам, да и только! И  где  ты
его так отделал?
     - Это, верно, от пота. Уж очень я летом потею. Стоит мне повозиться - и
я весь мокрый.
     - Да, все вы, Дьюи, мужланы неотесанные. И братец  твой  Боб  ничем  не
лучше: жирный, как боров, а заговорит - уши вянут! Слышать не могу это  его:
"Здорово, Энн!" - просто с души воротит. А уж таких потливых, как  ты,  свет
не видывал: только солнце проглянет, тебя хоть выжимай.
     - Раз я в будни потею, само собой, я и в воскресенье потею.
     - Если какая из девчонок в отца  выйдет,  трудно  ей  будет,  бедняжке,
найти мужа. У нас в семье никто так безобразно не потел, избави  бог!  А  уж
эти Дьюи! И как это меня  угораздило  попасть  в  такую  семейку  -  ума  не
приложу!
     - По слабости женской не смогла отказать, когда я  тебя  позвал  замуж.
Вот так, видно, и угораздило.
     Подобные разговоры были возчику, очевидно, не в новинку,  оттого  он  и
отвечал жене без той горячности, какую можно было бы ожидать, имей ее вопрос
прелесть новизны.
     - А брюки  вышли  на  славу,  -  невозмутимо  продолжала  миссис  Дьюи,
по-видимому, бранившая семейство Дьюи скорее по привычке, чем по  внутренней
потребности. - И как  дешево  обошлись!  Смотри,  какие  просторные,  и  все
сделано честь честью - подкладка подложена, а внизу даже  двойная,  а  сзади
еще и холстина, и пояс высокий, чуть не  до  подмышек,  и  в  швах  заложено
столько, что еще на полпары хватило бы,  да  к  тому  же  остался  кусок  на
жилетку. А все потому, что сама позаботилась - купила материю  по  случаю  и
шили их у меня на глазах. Вот что значит пораскинуть мозгами, а не надеяться
на этих жуликов-портных.
     Ее рассуждениям положило конец внезапное появление Чарли, лицо  и  руки
которого были черны, как у трубочиста, а  нос  походил  на  оплывшую  свечу.
Почему именно в этот день, когда все отмывалось и отчищалось до блеска,  ему
вдруг вздумалось играть с крюком и цепью, на  которые  в  очаге  подвешивают
окорока, что он в них нашел интересного по сравнению с  прочими  предметами,
находившимися в доме, - на этот вопрос могут ответить лишь матери малолетних
детей. Самое заманчивое заключалось, по-видимому, в том, что, играя с крюком
и цепью, в конечном итоге оказываешься с ног до головы  перемазанным  сажей.
Минуту спустя Чарли настигло возмездие за  это  хитроумное  открытие,  и  он
исчез за углом дома,  напоследок  оглянувшись  на  отца  с  выражением  лица
осужденного Каина на иллюстрациях к Библии.

     К десяти часам вечера гости начали испытывать обычный  для  деревенских
праздников зуд в  ногах.  Тут  из  чулана  послышались  звуки  настраиваемой
скрипки.
     - Это Дик, - сказал возчик. - Парню не терпится сплясать джигу.
     - Дик! Никаких танцев - я не  допущу  никаких  танцев  на  первый  день
рождества, - решительно заявил старый Уильям. -  Как  пробьет  двенадцать  -
тогда танцуйте сколько влезет.
     - Правильно говоришь, Уильям, - отозвалась  миссис  Пенни.  -  Если  уж
устраивать вечеринку на  первый  день  рождества,  так  хоть  без  танцев  -
как-никак святой день. Джига - вещь хорошая во всякий другой праздник, но  в
такой день плясать джигу как-то не годится. Так что  придется  вам,  молодые
люди, подождать до двенадцати часов.
     Тут вмешался мистер Спинкс, которому как раз  в  эту  минуту  ударил  в
голову выпитый мед.
     - Танцы, - заявил  он,  -  весьма  укрепляющее,  оживляющее  и  изящное
занятие, особенно если при этом опрокинуть стаканчик-другой. Танцы - хорошее
дело. Но зачем нарушать божье установление? Зачем, я вас спрашиваю,  Ричард,
и Рейбин, и вся компания?
     - Решено - до двенадцати никаких танцев, - сказал Уильям.
     Хотя Рейбин и его жена вершили дела в доме по своему усмотрению, однако
во всем, что касалось религии, решающее слово принадлежало старому  Уильяму,
твердость которого в  этом  отношении  вполне  возмещала  его  равнодушие  к
вопросам хозяйственным. Таким образом, молодым  гостям  предстояло  томиться
еще час сорок пять минут, отчего у них заметно вытянулись лица и погрустнели
глаза. А пока им разрешили петь песни.
     Без  пяти  двенадцать  из-за  стены  снова  послышались   тихие   звуки
настройки, а когда наконец часы, хрипя и кашляя, пробили последний удар, Дик
внес настроенные скрипки, и музыканты  решительно  взялись  за  инструменты;
старый Уильям с полной готовностью  снял  с  гвоздя  виолончель  и  с  самым
залихватским видом провел рукой по струнам.
     Открыли танцы контрдансом под названием "Триумф, или Следуй за  милой".
Возчик пригласил миссис Пенни, а миссис Дьюи оказалась дамой мистера  Пенни,
который так гордо нес голову, так прямо держался  и  так  важно  поблескивал
очками,  что  казался  разве  что  немногим  ниже  возчика.   На   вечеринке
присутствовал и церковный староста фермер Шайнер, мужчина лет тридцати пяти,
весьма  охотно  принявший  приглашение  и  каким-то   непостижимым   образом
совершенно забывший, что он вытворял прошлой  ночью.  Его  отличали  налитый
кровью взгляд, сиплое дыхание, массивная цепочка от часов и мрачная усмешка,
постоянно, хотя едва  заметно,  кривившая  его  губы.  Несмотря  на  происки
фермера, хорошенькая, тоненькая, нарядная мисс  Фэнси  Дэй  досталась  Дику,
поскольку мистер Шайнер, как человек  более  богатый,  держал  себя  слишком
самоуверенно, а Дик проявил подобающую учтивость.
     Пока наша героиня проходит на свое место в ряду дам, рассмотрим ее  как
следует. Она несколько выше среднего  роста.  Ее  отличительное  качество  -
гибкость, создающая впечатление необыкновенной легкости и свободы  движений.
Темные глаза, над которыми брови  изгибаются,  словно  две  дужки  в  нотном
письме - так тонко, четко и мягко они очерчены, -  оживленно  блестят.  Этот
блеск  время  от  времени,  однако,  не  слишком  часто,  смягчается  дымкой
задумчивости, лишь на мгновение затеняющей кокетливую  искорку,  которая,  в
свою очередь,  никогда  не  разгорается  настолько,  чтобы  выйти  за  рамки
скромности. Ее губы отличаются той же четкостью и мягкостью рисунка,  как  и
брови, и у нее правильной формы нос, что само по себе немало,  если  учесть,
что на сотню хорошеньких ртов и  глазок  приходится  всего  один  правильный
носик. Добавьте к этому пышные каштановые кудри, платье  из  белого  газа  с
голубой отделкой - и перед вами весьма несовершенный портрет молодой  особы,
которая выделялась среди остальных дам,  как  роза  среди  кочанов  капусты.
Танец был в самом разгаре.  Мистер  Шайнер,  бросив  собственную  даму,  что
разрешалось своеобразными правилами танца,  завладел  прелестной  партнершей
Дика, и они резво понеслись посередине комнаты,  словно  жених  с  невестой,
спешащие к алтарю. Дик трусил сзади с довольно глупым  видом,  который,  как
ему казалось, должен был выражать невозмутимое спокойствие, а на самом  деле
выражал беспомощное негодование. У Дика уже стали заметно дрожать  губы,  но
тут Фэнси и мистер Шайнер повернули назад, и он, радостно  вспыхнув,  взялся
за руки со своим соперником, образовав арку над головой дамы (отсюда, видно,
и пошло название танца). В следующей  фигуре  ему  снова  пришлось  уступить
Фэнси Шайнеру, который отплясывал  с  таким  жаром,  что  его  цепочка  тоже
плясала всеми своими звеньями. Возчик не жалел ног,  так  что  его  обширные
телеса тряслись, как студень. Миссис  Пенни,  которая,  танцуя  с  возчиком,
всегда опасалась увечья, в течение всей  фигуры  сохраняла  на  лице  робкую
улыбку,  отчего  оно  покрылось  сетью  морщинок,  а  глаза  превратились  в
крошечные узенькие щелочки; подпрыгивая  напротив  своего  партнера,  она  с
какой-то рабской покорностью повторяла каждое его движение -  включая  и  те
коленца, которыми возчик, благодаря своему богатому  воображению,  время  от
времени уснащал танец.
     Сережки в ушах дам то  взлетали,  подскакивали,  переворачивались,  то,
утихомирившись, легонько покачивались из стороны в сторону. Миссис  Крамплер
- дородная особа, по каким-то соображениям, о которых никто не  счел  нужным
допытываться, танцевавшая в чистом переднике, скользила по полу так  плавно,
что ее туфель вовсе не было видно, и могло показаться, будто она катится  на
колесиках.
     Минуты незаметно проходили одна за  другой,  и  вот  уже  наступило  то
время, когда прически у дам приходят в легкомысленный беспорядок; когда даже
на лицах изящных девиц явственно проступает влага  -  не  говоря  уж  об  их
партнерах, по чьим физиономиям давно уже катятся  полноводные  ручьи;  когда
юбки начинают выбиваться из-под поясов; когда гости постарше, которые  пошли
танцевать, чтобы не отстать от молодежи, уже чувствуют дрожь в коленях и про
себя проклинают этот нескончаемый танец;, когда (на деревенских  вечеринках,
где не останавливаются на полпути) начинают расстегивать  жилеты,  а  стулья
скрипачей, сдвинутые яростными телодвижениями  сидящих  на  них  музыкантов,
оказываются в