й. В искусстве  полный профан, со знаменитостями дружбу не
водил, у портного приличного  -- и то не  бывал. Таких,  как я,  он называет
плебеями.  Пусть так, я  и не прикидывался  аристократом, другое  дело,  что
раньше  плевать я на  все это хотел  с высокой колокольни. И не  потому, что
много  о себе  понимал  -- боже упаси, просто мне казалось,  что  я  не хуже
других,  что  если  живешь неплохо, то не все  ли равно, что  там  про  тебя
говорят. А жил я, и правда, неплохо. Весело  жил. А с этим человеком  провел
без  году  неделю -- и словно кто меня подменил. Сам себе противен сделался.
Главное, все время такое ощущение, что не только доктор, но и другие смотрят
на меня свысока.
     -- Ах, как мне это знакомо! -- вздохнул мистер Прендергаст.
     --  Раньше я  думал,  что  ученики меня уважают -- черта  с два! Да и в
пивной миссис  Роберте все только притворялись, что от меня без ума --  лишь
бы я им пива ставил. А я и  рад стараться. Они же меня никогда не угощали. Я
думал, -- это все потому, что они  валлийцы, что, мол, с них взять, а теперь
вижу,  не  в этом дело, просто они  меня презирали  -- и правильно делали. Я
теперь  и  сам себя  презираю.  Помните,  как я  любил  при случае  ввернуть
что-нибудь эдакое  французское -- "savoir  faire"1 или там "je ne
sais quoi"2.
     1 Умение (фр-). 2 Сам не знаю что (фр.).

     Произношение  у меня,  конечно, хромает,  да и  откуда  ему взяться? Во
Франции я  не  бывал, война  не в счет. Короче, если  теперь я по-французски
начинаю, доктор морщится, будто ему мозоль отдавили. Так что, прежде чем рот
открыть, я должен  дважды  подумать, чтобы,  не дай бог,  ничего не  ляпнуть
по-французски  или  не  сморозить  какой-нибудь  глупости.  Начинаю   что-то
лепетать,  голос дрожит, язык заплетается, а доктор опять давай свои гримасы
строить.  Дорогие   мои,  неделю  эту   я   как  в   аду  прожил.   Комплекс
неполноценности заработал.  Динги он тоже совсем затуркал. Она и рта открыть
не смеет. Насчет туалетов Флосси он постоянно прохаживается, только бедняжке
невдомек,  что он над  ней  издевается.  С ума  от него сойду  и  каникул не
дождусь.
     -- Ты уж потерпи  недельку,  --  сказал Поль. Но это  было единственное
утешение, что пришло ему на ум.
     Следующим утром на молитве Граймс протянул Полю письмо.
     --  Ирония судьбы,  -- только и смог  он сказать. Поль открыл конверт и
прочитал:
     "Джон Клаттербак и сыновья,
     Пивовары и виноторговцы
     Дорогой Граймс!
     Недавно, на спортивном празднике, вы спрашивали насчет  работы по нашей
части.  Не  знаю,  шутили вы  тогда  или  нет,  но буквально  на днях у  нас
открылась вакансия,  и она, мне кажется, могла бы вас устроить. Я с радостью
предлагаю ее  человеку, который был  всегда так добр  к нашему  Перси. У нас
существует штат  инспекторов, они посещают отели  и рестораны, пробуют  наше
пиво  и  следят за  тем,  чтобы  его  не  разбавляли  и  ничего  в  него  не
подмешивали. Наш  младший инспектор --  мы  с  ним  учились  в  Кембридже --
заболел белой  горячкой и работать не сможет. Жалованье --  двести  фунтов в
год плюс автомобиль и командировочные. Ну как, устраивает? Если да, то дайте
мне знать в самое ближайшее время.
     Искренне ваш
     Сэм Клаттербак".
     -- Ты только полюбуйся, -- сказал Граймс. -- Такое место и  само плывет
в руки. Приди письмо дней на  десять раньше, моя судьба сложилась бы  совсем
иначе.
     -- Ты что, хочешь отказаться? Почему?
     -- Слишком поздно, старина. Слишком поздно. Какие это печальные слова!
     На перемене Граймс снова подошел к Полю.
     --  Знаешь что,  приму-ка я  предложение  Сэма  Клаттербака, а Фейганов
пошлю подальше. -- Граймс так и сиял. -- И слова не скажу. Уеду  по-тихому и
все. А они пусть живут как знают. Плевать я на них хотел.
     Правильно, -- отозвался  Поль. --  Соглашайся обязательно. Это  лучшее,
что ты можешь сделать.
     Сегодня же и смоюсь, -- заверил его Граймс.
     Через час, после уроков, они столкнулись опять.
     -- Письмо не дает покоя, проклятое, -- сказал Граймс. -- Теперь мне все
ясно. Это розыгрыш.
     --  Чепуха, -- сказал  Поль.  --  Никакой это  не розыгрыш.  Сегодня же
отправляйся к Клаттербакам.
     --  Нет, нет,  они дурака  валяют.  Перси небось  рассказал  им, что  я
женился, вот они и  решили подшутить. Все  это слишком прекрасно, чтобы быть
правдой.  С  какой стати  им предлагать  такую расчудесную  работу мне, да и
бывает ли такая работа?
     --  Граймс,  милый,  я абсолютно уверен в  искренности предложения.  Ты
ничего не потеряешь, если съездишь к Клаттербакам.
     -- Слишком поздно, старина, слишком поздно. К тому же в жизни такого не
бывает. -- И Граймс исчез за обитой сукном дверью.
     На следующий день  на  Лланабу  обрушилось  новое  несчастье.  В  замок
явились двое в  ботинках  на  грубой подошве, в толстых драповых  пальто,  в
котелках и  с ордером на  арест Филбрика. Его бросились искать, но не нашли:
выяснилось, что  он уехал  утренним поездом  в  Холихед.  Мальчики обступили
сыщиков, однако  почтительное  любопытство  вскоре сменилось разочарованием.
Ничего  таинственного и  загадочного  в этих двух субъектах не  было --  они
неловко  толкались  в  вестибюле,  мяли  в  руках шляпы, угощались  виски  и
величали Диану "барышней".
     -- Гоняемся за ним, гоняемся, а все без толку, -- сказал один, -- верно
я говорю, Билл?
     --  Почти  полгода... Надо  же,  опять  удрал.  Начальство уже  ворчать
начинает -- на одни разъезды сколько денег ухлопали.
     -- А что, дело очень серьезное? -- полюбопытствовал мистер Прендергаст.
К этому времени вся школа  собралась в вестибюле. --  Неужели он кого-нибудь
застрелил?
     --  Да нет,  пока, слава богу,  без крови  обходилось.  Вообще-то,  нам
ведено помалкивать, но раз  вы все  его  знаете, так я вот что скажу: он все
равно сухим из воды выйдет. Добьется, чтоб его невменяемым признали.  Психом
то есть.
     -- Что же он натворил?
     --  Самовольное  присвоение  званий  и титулов,  сэр.  Важной  персоной
притворяется.  За ним  уже  пять  случаев  числится.  Все  больше по  отелям
работает.  Приезжает,  пускает  всем  пыль  в  глаза,  мол,   денег  у  него
видимо-невидимо, живет словно лорд, выписывает кучу чеков, а потом ищи ветра
в поле. Называет себя  сэром Соломоном Филбриком.  Но самое  смешное в  том,
что,  похоже,  он  сам  верит  собственным басням.  Я  с  такими типами  уже
сталкивался.  В Сомерсете, например,  жил один -- воображал  себя  епископом
Батским и Веллским, все детей крестил, редкой был набожности человек!
     -- Как бы  там ни было, -- сказала  Динги,  --  он уехал и жалованья не
получил.
     --  Я всегда говорил,  что в нем есть что-то подозрительное,  -- сказал
мистер Прендергаст.
     -- Счастливчик! -- сказал уныло Граймс.
     --  Меня  очень  беспокоит  Граймс, --  сказал  тем же  вечером  мистер
Прендергаст. -- Удивительно изменился  человек. Помните, каким он был раньше
самоуверенным и бойким? А вчера вечером вошел в учительскую, да так робко, и
спросил меня, как я считаю, в земном или  загробном существовании  воздается
нам по грехам нашим. Я стал объяснять, но довольно быстро понял, что он меня
не слушает.  Он  посидел,  повздыхал,  а  потом  вдруг  встал  и  вышел,  не
дожидаясь, пока я закончу говорить.
     --  Бест-Четвинд  рассказал  мне,  что  Граймс  оставил   после  уроков
третьеклассников за то, что на  него упала  классная доска. Он был  убежден,
что они это нарочно подстроили.
     -- С них станется!
     --  Да,  но на сей  раз  они,  вроде  бы, и правда  были  не  виноваты.
Бест-Четвинд рассказывал, что все даже переполошились, настолько  странно он
с ними говорил. Словно трагический актер.
     --  Бедняга Граймс.  У него  совершенно  расшатались  нервы. Скорее  бы
каникулы.
     Но  каникулы  наступили для  капитана  Граймса  гораздо  раньше, нежели
предполагал  мистер  Прендергаст,  и наступили  они при  весьма  неожиданных
обстоятельствах. Три дня спустя  Граймс  не  явился  на утреннюю молитву,  и
заплаканная  Флосси  сообщила,  что  накануне  вечером  ее муж  отправился в
деревню, но ночевать не вернулся. Мистер  Девис, начальник станции, показал,
что  в  тот  вечер видел  Граймса  и  что  Граймс был в  крайне  подавленном
состоянии. Перед самым обедом  в замке  объявился  молодой человек с узелком
одежды,  которую  он  обнаружил  на  берегу  моря.  Без  особого  труда было
установлено, что  одежда принадлежала  капитану Граймсу. В нагрудном кармане
пиджака  был конверт, адресованный доктору  Фейгану, а  в конверте листок со
словами: "Кто в грехе живет, тот в грехе и погибнет".
     Было сделано все возможное, чтобы скрыть эту новость от учащихся.
     Флосси была  страшно  удручена столь  скоропостижным окончанием  своего
замужества, но траур надеть отказалась. "Я убеждена, что мой  муж меня бы не
осудил", -- сказала она.
     При  таких  невеселых  обстоятельствах  школьники  стали  собираться  к
отъезду -- наступили пасхальные каникулы.

        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ"

        "Глава 1"

        "КОРОЛЕВСКИЙ ЧЕТВЕРГ"
     У Марго Бест-Четвинд в Англии было  два дома: один в Лондоне, другой --
в Хемпшире. Ее лондонский особняк,  отстроенный  в царствование Вильгельма и
Марии,  по общему мнению, был  самым  красивым  зданием  между  Бонд-стрит и
Парк-лейн. Насчет  ее  загородного  дома  единого мнения  не  было. Дом  был
новехонький. В сущности,  его  еще толком  не  достроили,  когда -- в  канун
пасхальных каникул --  туда явился Поль.  Ничто за  всю бурную,  а во многих
отношениях и сомнительную жизнь миссис Бест-Четвинд не вызвало таких толков,
как постройка или, точнее сказать, перестройка этого замечательного здания.
     Дом  именовался "Королевский  Четверг"  и  стоял  на том  самом  месте,
которое  со  времен царствования  Марии  Кровавой1  было  родовым
гнездом  графов  Пастмастеров.  Целых  триста  лет,  благодаря  безденежью и
бездействию  этого  почтенного  семейства,  дом  выстаивал  против  капризов
архитектурной  моды. Никто не пристраивал к нему флигелей, не прорубал окон.
Ни  портик, ни колоннада, ни терраса, ни оранжерея,  ни башни, ни бойницы не
обезобразили  его  деревянный фасад.  Вопреки  всеобщему  помешательству  на
светильном   газе   и  ватерклозетах.   Королевский   Четверг   избег   руки
водопроводчиков  и  инженеров. Плотник, которому  должность его досталась от
предка,  некогда  смастерившего  деревянные  панели  в залах и  соорудившего
огромную  лестницу, время от  времени чинил только то, без чего здание могло
бы развалиться, притом  --  следуя традициям и действуя только инструментами
прадеда, так  что  через несколько лет его собственную  работу непросто было
отличить  от дела рук его предков. В спальнях по-прежнему коптили свечи, а у
соседей  лорда  Пастмастера  давно  вовсю  сияла  электричество; вот  почему
последние  лет  пятьдесят  хемпширцы проникались  все большей  гордостью  за
Королевский Четверг.

     1  М а р и я К р о в а в а я -- прозвище английской королевы
Марии Тюдор (1516--1558), жестоко преследовавшей протестантов.
     Если прежде он считался язвой на лице передового Хемпшира, то теперь по
субботам и воскресеньям превращался в место паломничества. "А не съездить ли
нам на чай к Пастмастерам? -- возникал вопрос после воскресного обеда. -- На
их дом  стоит взглянуть!  Там все,  ну буквально все, как бывало прежде.  На
прошлой неделе их посетил профессор Франке. Представляете, профессор сказал:
если где и сохранились лучшие образцы старой доброй тюдоровской архитектуры,
так это у Пастмастеров!"
     Телефона  у Пастмастеров не было, но они  всегда  были дома и неизменно
радовались  приезду  соседей.  После  чая  лорд  Пастмастер,   как  правило,
отправлялся с гостем-новичком на экскурсию по дому:
     показывал ему длинные галереи и просторные спальни, причем не забывал и
о неком чулане, куда третий граф Пастмастер упрятал  свою жену за то, что ей
вздумалось перестроить печь.  "Печь дымит  по-прежнему,  особенно если ветер
восточный, -- присовокуплял граф, -- все руки до нее не доходят".
     И  вот  гости уезжали  восвояси  в  громоздких  лимузинах,  а  дома,  в
современных особняках,  самые впечатлительные из них, принимая перед  обедом
горячую  ванну, размышляли, должно быть, об обретенном ими высоком праве  на
полтора часа  выпасть из нашего  столетия и пожить  беспечной ленивой жизнью
английского Возрождения. Вспоминали они и беседы за чаем: об охоте и о новой
редакции  англиканского молитвенника; а  ведь  лет триста  назад  у того  же
камина и в тех  же креслах  ту же беседу вели прапрадедушки и  прапрабабушки
радушного хозяина,  в  то время как  предки гостей,  надо полагать, спали на
мешках с пряностями в каком-нибудь ганзейском городке или просто на соломе.
     Но  пришло время  продать  Королевский  Четверг. Он  был построен  в ту
эпоху, когда человек двадцать слуг никому не казались из ряда  вон выходящим
излишеством, а держать  меньше  в  таком доме вряд  ли было возможно. Однако
прислуга, в отличие от хозяев, как стали примечать Бест-Четвинды, оставалась
равнодушной к очаровательной простоте  времен  Тюдоров.  Конуры,  отведенные
лакеям  в  переплетениях балок, державших угловатые своды каменной крыши, не
удовлетворяли современным требованиям, и лишь самые грязные  и  спившиеся из
поваров  соглашались крутить вертела над открытым огнем в  холодной каменной
кухне. Горничные  все  чаще убывали в  неизвестном  направлении, не выдержав
ежедневных  восхождений  по  крутым  черным лестницам в сумрачный час  перед
завтраком  и путешествий по нескончаемым  коридорам  с кувшинами теплой воды
для утреннего умывания. Современная демократия властно напоминала о лифтах и
прочих облегчающих труд устройствах, о горячей и холодной воде и -- подумать
только! -- о питьевых фонтанчиках, газовых горелках и электрических плитах.
     Против всякого ожидания, лорд  Пастмастер довольно охотно  пошел на то,
чтобы  продать имение.  Он, признаться, никогда не понимал, из-за чего  весь
этот  шум. Место, конечно, чертовски  историческое и  все  такое  прочее, но
зеленые ставни и тропическая растительность его виллы на французской Ривьере
были ему куда милее. Там, хоть этого и не понять недоброжелателям, там, а не
за   стенами  Королевского  Четверга,  сможет  он  полностью  проявить  свои
фамильные достоинства.  Но  эти  соображения  не  доходили  до хемпширцев; в
растерянности   оцепенели  Лучшие   Дома  Графства,   призадумались   виллы,
заволновались по  всей  округе дачки,  а в  близлежащих приходах  дышащий на
ладан  причт  уже  занимался тем, что  сочинял предания  в  народном вкусе о
великом  опустошении,  которое  грозит  хемпширским  нивам  и  садам,   буде
последний Бест-Четвинд покинет Королевский Четверг. В "Лондонском Геркулесе"
появилась красноречивая статья мистера Джека Нефа, в которой говорилось, что
пора создать Фонд по спасению Королевского Четверга и сберечь особняк во имя
нации.  Впрочем,  удалось собрать  лишь  мизерную часть  той  большой суммы,
которую запросил хитроумный  лорд Пастмастер, так что куда большую поддержку
вызвало предложение перевезти Королевский Четверг в Америку и установить его
в Цинциннати.
     Вот почему  новость о том, что родовое гнездо лорда Пастмастера куплено
его невесткой, привела в  полный восторг и ее новых соседей, и мистера Джека
Нефа, и всех лондонских  газетчиков, сообщивших о сделке. Всюду с ликованием
повторяли: "Teneat  bene Best-Chetwynde"1, --  девиз,  высеченный
над камином в главной зале.  Дело  в том, что  в Хемпшире мало знали о Марго
Бест-Четвинд,  а  иллюстрированные журналы всегда были  рады  украсить  свои
страницы  ее  новыми  фотографиями. Правда,  репортеру  она бросила: "Что за
уродство эти деревянные тюдоровские замки!" -- но репортер не обратил на эти
слова никакого внимания и выкинул их из статьи.
     К тому времени, когда Марго купила Королевский Четверг, он пустовал уже
два года. До этого она побывала там только раз -- перед помолвкой.
     -- Я думала, здесь лучше. В сто раз лучше, -- сетовала она, проезжая по
главной  аллее, которую местные  жители в честь  ее приезда украсили флагами
недавних союзников  Британии.  -- Он и в  сравнение не идет  с новым зданием
универсального  магазина "Либертиз"...  --  добавила  Марго  и  заерзала  на
сиденье,  вспомнив,  как много  лет  тому  назад  она, юная  и  мечтательная
наследница колоссального состояния, проходила под сенью этих стриженых вязов
и как в зарослях  жимолости Бест-Четвинд равнодушно домогался ее согласия на
брак.
     Мистер Джек Неф давно уже хлопотал, спасая церковь Вознесения Господня,
что  на Эгг-стрит  (там,  говорят, побывал  у заутрени сам доктор  Джонсон),
когда Марго  Бест-Четвинд  публично  заявила о  своем  намерении перестроить
Королевский  Четверг. На это мистер Джек Неф,  нахмурясь, молвил: "Ну что ж,
мы сделали все, что могли", -- и выбросил эту историю из головы.

     1 "Крепко держит Бест-Четвинд" (лат.).

     Соседи,  однако, не дремали. В то время как с помощью самых современных
и   хитрых  камнедробилок  вершилось  дело   разрушения,   они   все  больше
неистовствовали,  и наконец,  стремясь  сохранить  для  Хемпшира хоть  малую
толику  замечательного сооружения,  прибегли  к  грабительским  набегам,  из
которых  возвращались, нагруженные кусками  резного камня, как нельзя  лучше
подходившего  для садовых оград,  но  тут подрядчик  нанял ночного  сторожа.
Деревянные  панели  отправились в Кенсингтон, где вызвали восхищенные  толки
среди  индийских  студентов.  Прошло девять месяцев  с тех  пор,  как миссис
Бест-Четвинд  стала  хозяйкой   дома,   и   для  перестройки  был  приглашен
архитектор.
     Для  Отто  Фридриха Силена  это  был  первый серьезный заказ.  "Мне  бы
что-нибудь   чистенькое  и   простенькое..."  --   так  сказала  ему  миссис
Бест-Четвинд, после  чего отбыла  в одно из своих  таинственных кругосветных
путешествий, обронив напоследок: "К весне все должно быть закончено".
     Профессор  Силен  --  именно  так  титуловал себя  этот  необыкновенный
молодой человек -- был очередной "находкой" миссис Бест-Четвинд. Он, правда,
не достиг еще вершин славы, но у каждого, кто  с ним знакомился, его таланты
оставляли глубокое и противоречивое впечатление.  Профессор обратил на  себя
внимание миссис  Бест-Четвинд отвергнутым  проектом фабрики по  производству
жевательной  резинки (проект напечатали  в  прогрессивном турецком журнале).
Единственной работой, которую профессор Силен довел до конца, была декорация
для  немыслимо длинного  фильма с чрезвычайно запутанным  сюжетом: распутать
его не было никакой возможности,  потому что придирчивый режиссер выкинул из
сценария всех действующих лиц, -- что  нанесло  кассовому сбору непоправимый
урон. После этого Силен самоотверженно подыхал с голоду в своей комнатушке в
Блумсбери, несмотря  на неустанные попытки его  разыскать, предпринимавшиеся
его  родителями,  богатыми  гамбуржцами,  и тут-то  он и  получил  заказ  на
перестройку Королевского Четверга.  "Чистенькое и простенькое..." -- еще три
дня он  морил себя голодом, размышляя над эстетической подоплекой этих слов,
а потом взялся за работу.
     --  Задачи зодчества,  как  я  их понимаю,  --  внушал  он  журналисту,
посетившему его, чтобы узнать, как продвигается его удивительное создание из
железобетона и  алюминия,  --  те  же, что  у  искусства вообще. Архитектуре
должно быть чуждо все человеческое. Фабрика -- вот совершенное строение, ибо
там живут  не люди, а машины. Жилой дом не должен быть  красивым. Но я делаю
все,  что в моих силах. Зло исходит от человека, -- мрачно добавил Силен. --
Доведите это  до сведения  ваших  читателей.  Человек  прекрасен и счастлив,
только когда  служит  проводящим  устройством для распределения механической
силы.
     Журналист озадаченно кивнул:
     --  Скажите,  професс