ше?  Ты  просто не
представляешь,  что  творится в  Лланабе. Скажи маме,  чтобы она меня оттуда
забрала.  Клаттербака уже забрали, а  Тангенс умер. У нас три новых учителя,
один другого хуже. Первый похож на твоего друга Поттса, только он заикается,
и Брюкс клянется,  что у  него  стеклянный глаз. Другой,  рыжий,  все  время
дерется,  а  третий --  довольно симпатичный, да  только припадочный. Доктор
Фейган  от них тоже не в восторге. На Флосси вообще  смотреть больно. Может,
мама подыщет ей  работу в  Южной  Америке?  У тебя отличный жилет.  Я сперва
хотел надеть такой же, но потом решил, что слишком молод. Как ты считаешь? В
школе был репортер, про тебя выспрашивал. Брюкс гениально ему наплел, что вы
вместе ходили  купаться  по  вечерам,  и  часами плавали  в темноте,  слагая
печальные  стансы, но потом все испортил -- сказал, что у тебя  перепончатые
лапы и  чешуйчатый хвост. Тут репортер, конечно,  смекнул, что его надули...
Ну до чего же я шикарно смотрюсь!
     Поль оделся,  и к нему вернулось  ощущение благополучия.  Он  как будто
выглядел  неплохо.  Затем  пришел  Аластер  Дигби-Вейн-Трампингтон  и  выпил
шампанского.
     --  Эта свадьба,  --  заявил  он, -- самое  выдающееся  событие за  всю
историю  нашего  поколения!  Представь  себе,  "Санди  Мейл"  заплатила  мне
пятьдесят фунтов за то, что я подписал  статью, в которой  рассказывается  о
переживаниях  шафера.  Боюсь только,  любой дурак догадается, что  это  не я
писал,  --  больно  ловко  закручено. Кстати,  я получил  потрясающее письмо
насчет вашей свадьбы  от тети  Греты.  Ты уже  видел  подарки?  Аргентинский
консул преподнес  тебе сочинения Лонгфелло  в кожаном  зеленом  переплете, а
декан Скона прислал  оловянные тарелки, те самые, которые  висели у  него  в
гостиной.
     Поль вставил гардению в петлицу, и они  отправились завтракать. Кое-кто
в ресторане явно относился к числу приглашенных  на  свадьбу, и Поль испытал
некоторое удовольствие, оказавшись в центре внимания всего зала. Метрдотель,
рассыпаясь  в  поздравлениях, провел их  к  столику. Питер  заранее  заказал
завтрак.
     -- Не знаю, успеем ли мы все съесть, --  сказал он,  --  но, к счастью,
закуска вкуснее всего остального.
     Когда Поль принялся за второе яйцо чайки, его попросили к телефону.
     --  Дорогой,  --  раздался в  трубке  голосок  Марго, --  у тебя  все в
порядке?  Я так  волновалась,  пока  ты был в отъезде!  У  меня  было  такое
предчувствие,   будто  что-то  помешает   тебе  вернуться.  Ты  хорошо  себя
чувствуешь, милый?..  Да, у меня все великолепно.  Я сейчас в спальне,  буду
завтракать дома, и вообрази,  мой мальчик,  мне кажется, что  я еще невинна,
невинна,  как  девочка.  Надеюсь,  что  мое  платье тебе понравится.  Оно от
Буланже, дорогой. Ты  не рассердишься? Счастливо,  милый, и не давай  Питеру
напиваться!
     Поль вернулся в ресторан.
     -- Я съел  все яйца, --  признался Питер.  --  Ничего не  мог  с  собой
поделать.
     В  два часа они покончили с завтраком. Подержанная "испаносюиза" миссис
Бест-Четвинд ждала на Арлингтон-стрит.
     -- Выпьем  еще  по одной перед отъездом, -- предложил Полю шафер. --  У
нас и так полно времени.
     -- Мне, вообще-то, не стоит, -- сказал Поль. Они налили себе коньячку.
     --  Странное дело, -- проговорил Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон. -- Кто
бы подумал, что этим кончится вся эта боллинджеровская история!
     Поль  покрутил  коньяк  в рюмке,  отдал должное  его  сложному букету и
провозгласил:
     -- За Судьбу, эту коварную даму!
     Кто из вас будет мистер Поль Пеннифезер, джентльмены?
     Поль  поставил рюмку, обернулся и увидел перед собой немолодого мужчину
с военной выправкой.
     -- Это я,  -- сказал Поль, -- но если  вы из газеты, у меня сейчас  нет
для вас времени.
     -- Я инспектор  Брюс, из Скотланд-Ярда, -- представился незнакомец.  --
Не могли бы вы переговорить со мной наедине?
     --  Послушайте, инспектор,  --  ответил Поль, --  я  очень  спешу.  Вы,
наверно, насчет охраны подарков? Надо было прийти раньше.
     --  Нет, подарки тут ни при чем, а раньше  я прийти не  мог, потому что
ордер на ваш арест был подписан минуту назад.
     --  Послушайте-ка,  -- вмешался  Аластер  Дигби-Вейн-Трампингтон, -- не
будьте  кретином. Это  не тот, кого вы ищете. Над  вами будет  смеяться весь
Скотланд-Ярд. Это -- мистер Пеннифезер, он сегодня вступает в законный брак.
     -- Насчет брака никаких указаний у меня нет, -- ответил инспектор Брюс.
--  Зато  есть  ордер  на  его арест,  и все,  что  он  скажет,  может  быть
использовано как  свидетельство  против  него.  Что  касается  вас,  молодой
человек,  то на вашем месте я не стал бы оскорблять представителя власти при
исполнении служебных обязанностей.
     --  Тут какая-то ужасная ошибка, -- сказал Поль. -- Я все-таки пройду с
этим человеком. Свяжись с Марго и объясни ей, в чем дело.
     На  добродушной розовой физиономии сэра Аластера выразилось глубочайшее
потрясение.
     Боже мой! -- заохал он. -- Чертовски забавно! То есть было бы чертовски
забавно в любой другой ситуации...
     Но Питер, белый как полотно, уже выходил из ресторана.

        "ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ"

        "Глава 1"
     "НЕ В ЧЕТЫРЕХ СТЕНАХ -- ТЮРЬМА"1
     Поля  судили  через месяц  в  Олд  Бейли;  процесс жестоко  разочаровал
публику,  газетчиков, присяжных и  адвокатов.  Арест в  "Ритце", сообщение о
том, что свадьба отложена, бегство Марго  на Корфу, отказ выпустить Поля под
залог, судки с обедами от Булестена, доставлявшиеся Полю  прямо в камеру, --
обо   всем  этом  кричали  газеты.  После   этого  приговор  суда  прозвучал
недостаточно внушительно. Сперва Поль признал себя виновным по всем пунктам,
несмотря на уговоры адвоката, но потом несколько  оживился и  сделал  слабую
попытку  защититься,   когда  судья   предупредил  его,   что  за   подобные
преступления  закон  предусматривает  наказание  плетьми. Впрочем,  суд  был
скучен.  Поттс,  главный  свидетель  обвинения,  был  несгибаем и под  конец
удостоился благосклонного  отзыва судьи; защита  же  не  смогла  представить
никаких  аргументов в  пользу обвиняемого,  кроме его примерного поведения в
прошлом; имя Марго Бест-Четвинд не упоминалось, хотя в  заключительном слове
судья  и  сказал, что "всем известны наглость и бессердечие,  с которыми  --
буквально накануне  ареста за это позорнейшее из  преступлений -- обвиняемый
готовился  вступить в  брак с лицом, чье имя  украшает  историю Британии,  и
замарать  в пучине  порока  даму  безупречной репутации,  редкой  красоты  и
выдающегося общественного положения". "Справедливый гнев общества, -- сказал
далее судья,  --  вот что  ждет  тех  неустойчивых и  невоздержанных  людей,
которые  черпают наслаждение на греховном рынке живого товара, и по сей день
пятнающем лик  нашей  цивилизации; но для  самих  торговцев,  этих вампиров,
которые  питаются  падалью  и  отбросами  человечества,  общество  уготовило
безжалостную кару".
     Итак,  Поль  очутился в тюрьме,  а  в газетах, теперь уже  не на  самом
видном  месте,  появились  заголовки:  "Приговор великосветскому  жениху"  и
"Мнение присяжных о вампирах". Для широкой публики тем дело и кончилось.
     Впрочем, еще  до суда произошел  разговор, заслуживающий внимания  всех
тех, кто интересуется путаными событиями, в которых  известную  роль  сыграл
Поль  Пеннифезер.  Незадолго   до  процесса  в  камеру   Поля  явился  Питер
Бест-Четвинд.
     -- Привет! -- сказал Поль.
     -- Привет, Поль, -- кивнул ему Питер. -- Мама  просила, чтобы я к  тебе
зашел. Она велела узнать, приносят ли тебе обеды -- за них заплачено. Думаю,
все  очень   вкусно:  заказывал-то  я.  Мне  казалось,  что  тебе  захочется
чего-нибудь полегче, не слишком сытного...
     -- Обеды превосходны, -- ответил Поль. -- А как Марго?
     -- Я, собственно, затем и пришел. Марго уехала.
     -- Куда?
     1 Цитата из стихотворения английского поэта Ричарда Лавлейса
(1618--1658) "Послание Альтее из тюрьмы".



     --  На  Корфу. Совсем одна. Это я ее заставил --  она хотела  прийти на
суд. Сам понимаешь, газетчики и знакомые нам проходу не давали. Ты на нее не
сердишься, а, Поль?  Да, вот еще что! Полицейский нас  не услышит? Вот какое
дело. Помнишь этого старикашку,  Контроверса? Он  теперь министр  внутренних
дел. Явился он к маме --  прямо как в  романах  Оппенгейма1  -- и
сказал,  что,  если  она за него пойдет,  он тебя  вызволит.  Видно, романов
начитался. Мама думает: может, он и прав, и хочет узнать твое мнение. Она-то
считает, что сама во всем виновата, и, чтобы помочь, пойдет на что угодно  и
куда  угодно  --  только не в тюрьму, разумеется.  Вообрази себе  маму  -- в
тюрьме! Так выходить ей за Контроверса? Тогда тебя выпустят. Или ждать, пока
ты сам не выйдешь и на ней не женишься? Вопрос стоит ребром.
     Поль  вспомнил  профессора  Силена:  "Лет  через   десять  она   начнет
барахлить", -- но сказал:
     -- Лучше пусть ждет.
     -- Я так  и  знал,  что ты так скажешь.  Поль, я  ужасно рад.  Мама еще
говорит:  "Мы   с  ним  оба  знаем,  как  и  чем  я  могу  его  за  все  это
отблагодарить". Ее собственные слова. Тебе ведь дадут не больше года, а?
     -- Да, уж конечно, не больше,  -- ответил Поль.  Его приговорили к семи
годам  тюремного  заключения.  "Лет через  десять она начнет барахлить",  --
повторял он, пока трясся в "черном вороне" по дороге в Блекстонскую тюрьму.
     В  тюрьме  Поль  сразу  же  встретил  множество  людей,  среди  которых
оказалось  и  несколько  старых  знакомых.  Первым,  кого  он  вид  ел,  был
надзиратель с дегенеративным лбом и злобными повадками. Он  с грехом пополам
записал фамилию Поля в регистрационную книгу  и отвел  его в камеру. Судя по
всему, надзиратель был в курсе газетных новостей.
     --  Что, не  похоже на "Ритц"? -- спросил  он.  -- Мы таких субчиков не
любим, понял?  Мы  их живо берем в оборот.  Живо  выбьем  у  тебя "Ритц"  из
головы, альфонс ты эдакий.
     Однако  тут он ошибся, ибо через  минуту  перед Полем предстал Филбрик.
Правда, арестантская куртка  была ему  велика,  а  щеки поросли  щетиной, но
манеры у Филбрика были по-прежнему великосветские.
     -- Я так и знал, что скоро мы увидимся вновь, -- заявил он. -- Меня, по
знакомству,  определили  банщиком.  Для  вас  я  придержал  лучшие  штаны  и
замечательную куртку -- без единой вошки!
     Он бросил на лавку стопку белья. На белье стояли штампы в  виде большой
черной  стрелы.  Вернулся надзиратель, и за ним  --  другой,  очевидно,  его
начальник. Вдвоем они старательно описали все, что было на Поле.
     --  Туфли  коричневые,  одна пара. Носки  фасонные, одна  пара.  Помочи
черные шелковые, одна  пара,  -- монотонно вещал надзиратель. -- В  жизни не
видел, чтобы на одном человеке было столько барахла!
     Не раз  они  останавливались  и спорили, как пишется то одно, то другое
слово, так что опись продолжалась довольно долго.
     --  Портсигар белого металла, с двумя сигаретами. Часы  белого металла.
Булавка для галстука, фасонная.
     Знал бы надзиратель, что Марго выложила за эту булавку куда больше, чем
он зарабатывал за год!
     Запонки костяные, одна пара. Запонки для манжет, фасонные.
     Надзиратели недоуменно разглядывали золоченое кольцо для сигар, подарок
шафера.
     -- Чего это?
     -- Это для сигар.
     --  Ишь  язык распустил! --  возмутился  надзиратель и шлепнул  Поля по
голове туфлями, которые в  тот момент держал в руках. -- Запиши: инструмент.
Ну,  вот  и все!  --  подытожил  он. --  У  тебя есть  вставные  зубы?  Тебе
разрешается оставить их при себе -- мы только запишем.
     -- Нет, -- ответил Поль.
     -- Имеется ли суспензорий или иные гигиенические приспособления?
     -- Нет, -- ответил Поль.
     -- Ладно. Иди в баню!
     Поль  отсидел  положенные  десять  минут  в  теплой  лужице  положенной
температуры,  вдыхая бодрящий запах  дезинфекции, после  чего  оделся во все
тюремное. Утрата  личных  вещей вызвала  в нем,  как  ни  странно,  приятное
чувство беспечности.
     -- Вы  роскошно смотритесь! -- восхитился Филбрик. Затем Поля повели  к
тюремному врачу, который сидел за столом, заваленным формулярами.
     -- Фамилия? -- спросил врач.
     -- Пеннифезер.
     -- Находились  ли на излечении в психиатрических лечебницах или  других
родственных учреждениях? Если да, то сообщите подробности.
     -- В течение двух лет  я учился в колледже  Скон, в Оксфорда -- ответил
Поль.
     Врач поднял голову и в первый раз взглянул на него.
     Оставьте ваши прибауточки, любезный, -- процедил он. -- Я на  вас мигом
натяну смирительную рубашку.
     -- Извините, -- пробормотал Поль.

     1 Эдвард  О  п  п е  н  г  е й м (1866--1946)  -- английский
писатель, автор многочисленных романов из жизни "высшего света".
     --  Отвечать только  на  прямые вопросы  врача!  --  зарычал  за спиной
надзиратель.
     -- Извините, -- механически повторил Поль и получил пинок в зад.
     -- Страдаете туберкулезом легких  или другими заразными  заболеваниями?
-- осведомился врач.
     -- Насколько мне известно, нет, -- ответил Поль.
     -- Тогда у меня все, -- сказал  врач.  -- Освидетельствование показало,
что  к вам могут применяться  все  виды  обычных дисциплинарных взысканий, а
именно: наручники, ручные, а  равно  и  ножные кандалы, смирительная рубаха,
связывание в  "козлы", карцер, диета номер  один, диета номер два,  а  также
розги и плеть. Жалобы имеются?
     -- Как, и все это сразу? -- в ужасе спросил Поль.
     --  Сразу, если будешь  задавать нахальные вопросы.  Последите  за этим
субъектом, надзиратель. Он, судя по всему, любит мутить воду.
     -- Иди сюда, ты! -- рявкнул надзиратель.
     Они  прошли  по  коридору  и  спустились по железной лестнице.  По  обе
стороны  тянулись  длинные  галереи с  металлическими перилами,  а в  каждую
галерею выходило множество  дверей. Между этажами были  натянуты проволочные
сетки.
     --  Не  вздумай  дурить,  --  сказал  надзиратель.  -- В  нашей  тюрьме
самоубийства запрещаются, ясно тебе? Вот твоя  камера. Содержи ее в чистоте,
не то я тебе задам. А это -- твой номер.
     Он пришпилил к куртке Поля желтый кружок.
     -- Совсем как у носильщиков, -- не удержался Поль.
     Заткнись ты..., -- ответил надзиратель и хлопнул дверью.
     "Со временем я начну, наверно, уважать этих людей, --  подумал Поль, --
они, в сущности, куда безобиднее всех тех, кого я знал раньше".
     Следующим на очереди был учитель тюремной школы.  Отворилась дверь, и в
камеру вошел молодой человек в твидовом костюме, с нездоровым цветом лица.
     -- "Дэ четыреста  двенадцать",  вы умеете  читать и писать? --  спросил
учитель.
     -- Да, -- ответил Поль.
     -- В какой школе вы учились?
     --  В  закрытом интернате, -- ответил  Поль (в привилегированной школе,
где он учился, этому придавали большое значение).
     -- Каков был ваш уровень по окончании школы?
     Понятия не имею. У нас никаких уровней не было.
     Учитель записал  фамилию Поля в тетрадку, а сбоку  приписал: "Нарушения
памяти". Затем он вышел и через минуту вернулся с книжкой.
     -- Постарайтесь одолеть эту книгу за месяц, -- попросил он. -- По утрам
будете  ходить на занятия. Это совсем не  трудно, раз  уж вы умеете  читать.
Книгу начинают читать вот отсюда, -- добавил он, заботливо открывая ее перед
Полем на первой странице.
     Это был учебник грамматики, изданный в 1872 году.
     --  "Слог  представляет  собою  целокупное звучание, производимое одним
усилием голоса", -- прочел Поль. -- Благодарю вас, -- сказал  он. -- Мне это
будет очень интересно.
     -- Если покажется трудновато, вы ее через месяц  обменяете, -- успокоил
его учитель. -- Но вы все же постарайтесь дочитать до конца.
     Дверь захлопнулась.
     Следующим пришел священник.
     --  Вот  ваша  Библия, вот молитвенник.  Библия остается  у  вас на все
время. Молитвенник  можно менять раз в неделю, по желанию. Вы принадлежите к
англиканской  церкви?  Посещение  церковной службы добровольное: это значит,
что вы либо никогда не ходите в часовню, либо ежедневно.
     Священник торопился и  нервничал. Работа была ему  внове, а  за день он
побывал уже  у пятидесяти  арестантов, один из  которых надолго задержал его
рассказом о видении, явившемся ему ночью.
     Привет, Пренди! -- ахнул Поль.
     Мистер Прендергаст встревоженно взглянул на него.
     -- Я вас не узнал,  -- промолвил он. -- В тюремной  одежде все на  одно
лицо.  Это крайне неприятно, Пеннифезер.  Я читал,  что  вас посадили, и все
время боялся, что  вас  пришлют именно  сюда. О боже  мой, боже!  Теперь все
совсем запутается.
     -- В чем дело, Пренди? Опять Сомнения?
     -- Да нет же! Дело в дисциплине, дисциплина --  мой бич. Я здесь  всего
неделю. Мне  очень  повезло,  очень. Епископ  сказал,  что,  по его  мнению,
современному пастырю легче развернуться здесь, чем в обычном приходе. К тому
же начальник тюрьмы мыслит весьма современно. Но выяснилось, что преступники
еще хуже мальчишек. Они притворяются, будто исповедуются, а сами нашептывают
мне всякую  мерзость и ждут, что я на это  скажу. В часовне они  хихикают, и
все время  уходит на то,  что  надзиратели приводят их в чувство. Получается
крайне неблагочестиво. Сегодня утром кое-кого посадили на  диету  номер один
-- они распевали в церкви неприличные стишки на мотив  гимна, -- и, конечно,
за это меня  возненавидели. Пожалуйста,  Пеннифезер, если  вам не трудно, не
зовите меня Пренди. И потом, если кто будет проходить мимо,  встаньте, когда
со  мной  разговариваете.   Понимаете,  так  положено.   И  так  уж  главный
надзиратель провел со мной беседу о значении дисциплины.
     В этот момент надзиратель через глазок заглянул в камеру.
     -- Вы должны осознать всю тяжесть содеянного вами и всю  справедливость
возмездия, -- громко изрек мистер Прендергаст. -- Покайтесь перед Господом.
     В камеру вошел надзиратель.
     --  Извиняюсь,  что  помешал,  сэр,  но  этого  типа  вызывает  к  себе
начальник.  Дальше  по коридору  сидит "Дэ четыреста  восемнадцать". Он  уже
который день  к вам  просится. Я  обещал, что передам, только извините, если
что  не так, сэр: с  ним  надо построже.  Он у нас не впервой. Это форменная
лиса, сэр, вы  уж извините, и  молится  он, только если знает, что  будет  с
барышом.
     --  Это  мне решать, а не вам, надзиратель, --  с  достоинством ответил
мистер Прендергаст, -- можете увести "Дэ четыреста двенадцать".
     Сэр  Уилфред Лукас-Докери ни по природе своей, ни по образованию не был
предназначен  на  пост  начальника  тюрьмы. Этим назначением  он был  обязан
лейбористскому министру внутренних  дел, которого потряс  составленный сэром
Уилфредом меморандум  касательно  науки  о тюрьмах, приложенный к докладу  о
борьбе с лицами, уклоняющимися от  несения воинской  службы. До того времени
сэр Уилфред  возглавлял  кафедру  социологии в  Мидлендском университете,  и
только  самые близкие  его друзья и избранные, любимейшие ученики знали, что
за  личиной чудаковатого  профессора  сэр  Уилфред  скрывает  пылкое желание
послужить своему поколению на  политической арене. Дважды  он выдвигал  свою
кандидатуру в парламент, но с такой робостью, что на  него почти не обратили
внимания. Полковник Мак-Аккер, его предшественник на тюремном посту, ветеран
многочисленных безымянных войн на афганской  границе,  сказал сэру Уилфреду,
когда  выходил в отставку: "Счастливо оставаться,  сэр  Уилфред! Хочу только
дать вам один совет. Не беспокойтесь за надзирателей и арестантов. Плюйте на
ваших непосредственных подчиненных -- а  они с легкой душой плюнут на своих.
Если при вас тюрьма станет достаточно  поганым местом, люди  постараются вам
не  попадаться.  Я  всегда держался  этого  правила  и горжусь собой".  (Это
правило   вскоре  стало  известно  решительно   всем,  кто   повстречался  с
полковником на челтенхем