Вошел мистер Прендергаст.
     -- Пренди, старина, -- сказал Граймс. -- Ты изрядно подмочил  репутацию
педагогов нашего заведения.
     --  К  чертовой бабушке  педагогов.  Что они  смыслят в перегородках  у
клироса?
     -- Ты только не волнуйся. Здесь все свои. Поставим  такие  перегородки,
какие скажешь.
     -- Дай им волю, так они и младенцев крестить перестанут. Нет-с, церковь
была  и  будет  непоколебимой в вопросах  нравственных и духовных.  Конечно,
зайди  речь  о  проблеме  еды   и  питья,   --  запинаясь  продолжал  мистер
Прендергаст, -- еды и питья, а не крещения младенцев... питья.
     И он плюхнулся на стул.
     -- Печальный случай,  --  изрек Граймс. --  Очень даже печальный. Пойми
же, Пренди, ты сегодня дежуришь, а через две минуты звонок.
     -- Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом!
     -- Пренди, это ребячество.
     -- Есть песенки про  колокола  и про  колокольчики -- дверные, лесные и
пастушьи, про то, как на свадьбе звонят, и на похоронах, и при выносе святых
даров.
     Поль с Граймсом невесело переглянулись.
     -- Боюсь, что кому-то из нас придется отдежурить вместо него.
     -- Еще  чего, -- сказал Граймс. -- Мы  ведь с тобой  собрались к миссис
Роберте. От одного вида Пренди у меня в глотке пересохло.
     -- Нельзя же его так бросить.
     -- Ничего с ним не случится.  Больше обычного наши  паршивцы хулиганить
не будут.
     -- А вдруг старик застукает его в таком виде?
     -- Не застукает.
     Зазвенел звонок. Мистер Прендергаст вскочил, поправил парик и, опершись
о камин, застыл в торжественной позе.
     -- Молодчина! -- сказал Граймс. --  А  теперь ступай к нашим детишкам и
немножко вздремни.
     Напевая что-то себе под нос, мистер Прендергаст двинулся в путь.
     -- Так-то оно лучше будет, -- сказал Граймс. -- Временами, знаешь ли, я
люблю его, как сына. А ловко он врезал этому мавру насчет церквушек, да?

     1 Старинный город на юго-востоке Англии, центр туризма.
     Рука об руку шагали друзья по аллее.
     --  Миссис Бест-Четвинд приглашала  меня навестить ее, когда  я  буду в
Лондоне, -- сказал Поль.
     --  Серьезно? В  таком  случае желаю  удачи.  Высший  свет  и блестящее
общество не моя стихия, но если ты до этого  охотник, миссис Бест-Четвинд --
то,  что надо. Какую  газету  ни  откроешь --  обязательно на ее  фотографию
наткнешься.
     --  Ну  и  как  она  получается?  -- полюбопытствовал  Поль.  Граймс  с
интересом на него уставился:
     -- Обыкновенно получается, а что ты, собственно...
     -- Нет, нет,  я  просто так спросил. Духовой  оркестр Лланабы в  полном
составе  расположился в  пивной  миссис  Роберте: перебраниваясь,  музыканты
делили добычу.
     --  Вот и трудись "Воины Харлеха" потом священные  нечестно давать  мне
сколько  всем  кормить свояченицу  надо скажите  джентльмены,  вот  как,  --
обратился к ним начальник станции.
     -- Не поднимай  волну, старина,  -- шепнул Граймс, -- а то возьму да  и
расскажу твоим ребятам про фунт, что ты содрал с доктора.
     Дебаты продолжались по-валлийски, но  было видно, что начальник станции
умерил свой пыл.
     -- Ловко я его, а? -- обратился Граймс к Полю. -- Ты уж мне поверь -- в
валлийские тяжбы лучше не вмешиваться. Ирландцы набьют друг другу морды -- и
дело с концом, а эти будут нудить  одно и  то же  до скончания века. Они еще
год будут делить эти несчастные три фунта, помяни мое слово.
     -- А мистер Бест-Четвинд давно умер? -- спросил вдруг Поль.
     -- По-моему, недавно, а что?
     -- Ничего, я просто так. Некоторое время они молча курили.
     --  Если Бест-Четвинду пятнадцать,  --  снова заговорил Поль, --  то ей
может быть всего тридцать один, так?
     -- Влюбился! -- изрек Граймс.
     -- Ничуть.
     -- По уши!
     -- Глупости.
     -- Нежно, но страстна, а?
     -- Перестань.
     -- Сражен стрелой Купидона-проказника.
     -- Вздор.
     -- Весенние надежды, юные мечты?
     -- Нет.
     -- А учащение пульса?
     -- Нет же.
     -- А сладкое томленье взволнованной души, хе-хе?
     -- Ерунда.
     -- Любит не любит, так?
     -- Да ну тебя!
     -- Frisson? Je ne sais quoi?1
     -- Ничего подобного.
     -- Лжец! -- подвел итог Граймс.
     Снова помолчали, потом Поль выдавил из себя:
     -- А знаешь, ты, кажется, прав.
     --  То-то  же, старина. Скорее  в бой  и возвратись с победой. За вас и
ваше счастье. Твое здоровье.
     Поль,  поддерживаемый  заботливым  Граймсом,  возвращался  домой  новым
человеком.  Вечерние  занятия давно окончились. У камина в учительской стоял
Прендергаст и довольно ухмылялся.
     -- Привет старому винному бурдюку! Как дела, Пренди?
     -- Превосходно!  -- отвечал  мистер Прендергаст. --  Лучше не бывает. Я
выпорол двадцать три ученика.

        "Глава 11"

     ФИЛБРИК (продолжение)
     На   другой   день   воинственность  мистера   Прендергаста   бесследно
улетучилась.
     -- Голова болит? -- спросил Граймс.
     -- Признаться, побаливает.
     -- В глазах резь? Пить хочется?
     -- Немножко.
     --  Бедняга! Как  мне  все это  знакомо.  Зато хоть погулял  на  славу,
скажешь -- нет?
     -- Вчерашнее  я  помню  весьма  смутно,  но  в  замок  я возвращался  с
Филбриком,  и он мне все про себя  рассказал. Оказывается, он очень  богат и
никакой не дворецкий.

     1 Трепет? Сам не знаю, что со мной? (фр.)
     -- Знаю, -- сказали в один голос Поль с Граймсом.
     --   Как,   вы  оба  знаете?  Лично   для  меня  это   было   полнейшей
неожиданностью,  хотя  и  раньше,  признаться,  я  замечал в  нем  некоторую
надменность.  Но  мне  все  кажутся  надменными.  Значит,   он  вам  все-все
рассказал? И как португальского графа застрелил, да?
     -- Нет, этого он мне не рассказывал, -- сказал Поль.
     --   Португальского  графа,  говоришь,   застрелил?  А  ты,  часом,  не
ослышался, дружище?
     --  Нет, нет. Я был страшно удивлен. Наш дворецкий на самом деле -- сэр
Соломон Филбрик, судовладелец.
     -- Писатель, ты хочешь сказать, -- возразил Граймс.
     -- Бывший взломщик, -- сказал Поль. Коллеги переглянулись.
     -- Похоже, братцы, нас водят за нос, -- подытожил Граймс.
     --  Вот что я услышал, -- продолжал мистер Прендергаст. -- Все началось
с  нашего спора с этим чернокожим юношей о церковной архитектуре. Тогда-то и
выяснилось, что у Филбрика есть особняк и живет он на Карлтон-Хаус-Террас.
     -- Да нет же, в Кембервелл-Грине.
     -- А не в Чейни-Уоке?
     -- Я рассказываю с его собственных слов. Особняк у  него, повторяю,  на
Карлтон-Хаус-Террас. Адрес я хорошо запомнил, потому что сестра миссис Крамп
одно время служила гувернанткой в доме по соседству. Филбрик поселился там с
актрисой, которая, как это ни огорчительно, не была его женой. Как ее звали,
я забыл, помню только, что имя очень известное.  Однажды в клубе "Атенеум" к
Филбрику  подошел  архиепископ  Кентерберийский и  сказал, что правительство
обеспокоено его беспутной жизнью, но что если он пересмотрит свое поведение,
то его  сделают пэром. Филбрик  отказался. Он,  между  прочим, католического
вероисповедания,  забыл  вам  сказать.  Это,  правда,  ни  в  коей  мере  не
объясняет, почему он у нас обосновался,  несомненно лишь  одно -- он человек
известный и влиятельный.  Он  рассказывал, что его корабли  плавают по всему
свету.
     Как-то раз они  с  актрисой устроили  званый ужин. Потом сели играть  в
баккара. Среди гостей  был некий  португальский граф, весьма подозрительная,
по  словам  Филбрика,  личность  из  дипломатической  миссии.   Вскоре  игра
превратилась в состязание между ними двоими. Филбрику страшно везло,  и граф
сначала  проиграл все  наличные,  а  затем  стал писать долговые расписки  и
написал их великое множество.
     Наконец где-то под  утро  граф сорвал с  пальца  графини --  она сидела
рядом и как завороженная следила за игрой -- кольцо с громадным изумрудом. С
голубиное яйцо, как сказал мне Филбрик.
     "Это  наша  семейная реликвия  со времен  первого крестового похода, --
сказал  португальский  граф. -- Я так надеялся оставить ее моему несчастному
маленькому сыну". -- И с этими словами он бросил изумруд на стол.
     "Ставлю  новый четырехтрубный  лайнер  "Королева  Аркадии"", --  сказал
Филбрик.
     "Мало", -- сказала графиня.
     "...паровую  яхту  "Ласточка",  четыре  буксира  и угольную баржу",  --
отчеканил  Филбрик. Все встали  и как один  зааплодировали его великодушному
жесту. Сдали  карты. Выиграл Филбрик. Учтиво поклонившись, он вручил изумруд
португальской графине.
     "Вашему сыну", -- сказал он. Опять все зааплодировали, но португальский
граф был вне себя от ярости. "Вы растоптали мою честь, --  заявил  он. -- Но
мы, португальцы, знаем, как смывать подобные оскорбления".
     Не  теряя времени  даром, они отправились  в Хайд-парк,  благо он был в
двух шагах. Светало. Противники сошлись, грянули выстрелы. У подножия статуи
Ахилла  Филбик  смертельно  ранил  португальского графа. Его так  и оставили
лежать с дымящимся пистолетом в руке.
     Садясь  в автомобиль,  португальская  графиня поцеловала Филбрику руку.
"Никто  ничего  не  узнает,  --  сказала  она.  --  Пусть  думают,  что  это
самоубийство. Только  мы  с  вами будем знать правду".  Но  Филбрика  словно
подменили. Он прогнал актрису и долгими ночами блуждал  в глубокой печали по
опустевшему дому, удрученный содеянным. Португальская графиня позвонила ему,
но он сказал ей, что она не туда попала. Наконец, он решил исповедаться. Ему
было  сказано  оставить  дом и состояние  и в  течение трех  лет  жить среди
обездоленных.  Вот  он  и  приехал  к  нам,  --  эпически   закончил  мистер
Прендергаст. -- Разве вам он рассказывал что-то другое?
     -- О да! -- сказал Поль.
     -- Абсолютно ничего общего, -- сказал Граймс. -- Разговорились мы одним
вечером у миссис Робертс. Вот что я услышал. Филбриков папаша был человек со
странностями. Разбогател  он еще  в молодости, на алмазных приисках, а потом
осел в провинции и решил на старости лет подзаняться изящной словесностью. У
него  было двое детей: Филбрик и дочка  Грейси. В  Филбрике  старик души  не
чаял, а  на Грейси  смотрел как на пустое место. Грейси только-только читала
по складам  "Кошка  села  на окошко", а  Филбрик  уже  шпарил наизусть всего
Шекспира -- "Гамлета" и все такое прочее. Когда Филбрику исполнилось  восемь
лет,  в местной  газете  опубликовали  сонет  его сочинения. После этого для
Грейси  настали и  вовсе черные  дни,  жила она на кухне, словно Золушка,  а
смышленый  чертенок  Филбрик  как  сыр  в  масле  катался,  сыпал  цитатами,
заливался  соловьем. Потом Филбрик окончил Кембридж и в Лондоне обосновался,
стал книги  писать.  Старик, сами понимаете, в полном  восторге,  Филбриковы
творения в синий  сафьян переплетает и в  особый шкаф  ставит, а на шкафу --
бюст Филбрика. Бедняжке  Грейси стало  совсем  невмоготу,  вот  она  взяла и
удрала с каким-то молодым человеком -- он автомобилями торговал. В книгах он
не смыслил  ни  черта,  да и  в автомобилях,  как  вскоре выяснилось,  тоже.
Помирая,  старик все завещал Филбрику, а Грейси досталось несколько книжек и
больше  ничего. Автомобилист женился  в надежде, что от тестя  что-нибудь да
перепадет,  но когда  оказалось,  что надеяться не на  что,  он  живо смотал
удочки.  Филбрик  и  бровью не  повел.  По  его словам,  он  жил тогда  ради
искусства.  Он  только нанял  квартиру  попросторнее и  снова  давай  книжки
писать. Не раз приходила к  нему Грейси, просила ей помочь, но Филбрику было
не до сестры -- он писал. Делать нечего, нанялась Грейси кухаркой в один дом
в  Саутгейте,  а  через год  померла. Поначалу  Филбрик особо  не огорчался,
померла и  померла,  но недели  через  две  начали  твориться странности.  В
спальне,   в   кабинете,  по  всему  дому  запахло  кухней.  Филбрик  позвал
архитектора.  Тот  никакого запаха  не  учуял,  но  по  требованию  Филбрика
перестроил кухню и понаставил уйму вентиляторов. Вонь только усилилась. Даже
одежда насквозь пропахла горелым жиром, так что бедняга Филбрик нос на улицу
высунуть боялся.  Наладился  он  было  за границу  --  но  и  Париж провонял
английской кухней. А тут  еще стал ему мерещиться стук тарелок  -- гремят по
ночам, заснуть  не  дают, а  днем  в кабинете  донимают,  где  уж тут  книги
сочинять. Сколько раз  он просыпался  ночью и слышал, как рыба на сковородке
жарится, трещит и чайники свистят. Тогда его и осенило -- Грейси! Это она не
дает ему покоя.  Не  долго  думая,  отправился он  в  Общество Потусторонних
Связей и попросил, чтобы ему устроили  с ней разговор.  Филбрик спросил, как
искупить  вину,  а  Грейси ему  ответила, что он должен  год  прожить  среди
прислуги и написать книгу, чтобы все почувствовали, как ей несладко живется.
Филбрик  взялся  за дело. Сперва  он нанялся  поваром, но это было не по его
части: семья, на которую он готовил, отравилась,  и ему  пришлось уволиться.
Вот  он и  приехал к  нам. Филбрик  говорит, что эту книгу нельзя читать без
слез, и все обещал мне ее как-нибудь показать. Ну как, похоже на то,  что он
наплел Прейди?
     -- Не очень. А насчет женитьбы на Динги он ничего не говорил?
     -- И словом не обмолвился. Сказал  только, что когда запах исчезнет, он
будет самым счастливым человеком на свете. Невеста у него,  правда, какая-то
есть  -- поэтесса  из Челси,  кажется. Не пожелал бы я иметь такого  шурина.
Правда, и моя  Флосси  не подарок, что  верно,  то  верно. Да  уж  чего  тут
говорить, старая песня...
     Поль,  со своей стороны, поведал друзьям о "Барашке и флаге", а также о
Тоби Кратвелле.
     -- Хотелось бы только знать, --  сказал он  в заключение, -- кто из нас
услышал правду.
     -- Никто, -- уверил его мистер Прендергаст.

        "Глава 12"

        "АГОНИЯ КАПИТАНА ГРАЙМСА"
     Через два  дня  Поль  и Бест-Четвинд встретились  за органом в  местной
церкви.
     -- По-моему, я сейчас сыграл неважно?
     -- Ты прав.
     -- Можно, я чуточку передохну?
     -- Сделай милость.
     --  У  Тангенса  нога  вся  распухла  и почернела,  --  весело  сообщил
Бест-Четвинд.
     -- Какой кошмар! -- сказал Поль.
     -- Утром я получил письмо от мамаши,  -- продолжал Бест-Четвинд. -- Там
есть кое-что про вас. Хотите, прочитаю?
     Он извлек конверт. Письмо было написано на очень плотной бумаге.
     --  Сначала тут о скачках  и  про  ссору  с  Чоки. Ему,  видите ли,  не
понравилось, как она перестроила наш загородный дом. Пора бы уж и спровадить
этого типа, как вы думаете?
     -- А про меня что? -- сказал Поль.
     --  Вот, пожалуйста: "И еще,  моя  радость,  в  твоем последнем  письме
столько ошибок,  что просто ужас. Ты ведь знаешь, как  я  хочу, чтобы ты был
умницей, поступил в Оксфорд и вообще. Может быть, тебе позаниматься немножко
на каникулах, как ты считаешь? Ты только не сердись. С каким-нибудь  славным
молодым преподавателем.  Например,  с  тем  вашим симпатичным,  ты  еще  его
хвалил? Как ты думаешь, сколько ему  предложить? Я ведь в таких делах ничего
не смыслю. Я имею в виду не того,  кто тогда напился,  хотя и он очень мил".
Вот видите, -- сказал Бест-Четвинд. -- О вас речь. Не о Граймсе же.
     -- Я подумаю, -- сказал Поль. -- Вообще-то мысль неплохая...
     -- Неплохая-то она неплохая, -- задумчиво протянул  Бест-Четвинд, -- но
когда преподаватель очень всерьез относится  к своим обязанностям,  хорошего
мало -- этот Прендергаст меня на днях выпорол.
     --  Значит,  никаких  уроков  органа!   --  предупредил  Поль.  Вопреки
ожиданиям Поля, Граймс выслушал вести без энтузиазма. Он сидел в учительской
у камина и уныло грыз ногти.
     -- Поздравляю, дружище, -- безучастно обронил он. -- Это хорошо. Рад за
тебя, ей-богу, рад.
     -- Говоришь, рад, а сам мрачный.
     -- Разве? Вообще-то, я опять в луже.
     -- Что-нибудь серьезное?
     -- Увы!
     -- Извини, я не знал. Что же теперь делать?
     -- Пока пришлось объявить о помолвке.
     -- Представляю, как радуется Флосси.
     -- Уж это как пить дать, радуется, черти бы ее драли.
     -- А как старик?
     --  Обалдел, конечно.  Сидит теперь, думу думает. Ничего,  глядишь, все
еще образуется.
     -- Конечно, образуется, почему бы и нет?
     -- Есть, брат, одна тонкость. Я вроде бы тебе не говорил -- я ведь  уже
женат.
     Вечером  Поля  вызвали  к директору.  Доктор Фейган  был  в  двубортном
смокинге, который при появлении  Поля он судорожно  одернул. Вид у  него был
постаревший и больной.
     --  Видите  ли, Пеннифезер,  --  начал он. --  Сегодня  утром  на  меня
обрушилось несчастье, вернее сказать,  два  несчастья.  Первого, как это  ни
прискорбно,  следовало  ожидать.  Ваш  коллега Граймс  был  изобличен  --  с
предъявлением доказательств, не  оставляющих сомнений в его  виновности -- в
проступке,  или,  иначе  выражаясь,  в  образе  действий, которого  я  не  в
состоянии  ни  понять,   ни  извинить.  С  вашего   разрешения,   я  опускаю
подробности.  Впрочем, это бы еще полбеды  -- за долгие  годы работы в школе
мне  не  раз  приходилось  сталкиваться с  подобными  случаями.  В состояние
крайнего  -- скажем  так --  удручения меня  повергло  нечто  совсем другое:
сегодня я узнал, что этот человек помолвлен с  моей старшей дочерью. Чего я,
дорогой  Пеннифезер, уж  никак  не ожидал. В сложившихся  обстоятельствах  я
вынужден  рассматривать  помолвку как  самое настоящее и, замечу, совершенно
незаслуженное  оскорбление в свой  адрес.  Я обращаюсь  к  вам,  Пеннифезер,
исключительно  потому,  что  за недолгое  наше знакомство убедился,  что  вы
человек достойный доверия и уважения.
     Доктор вынул  из кармана крепдешиновый платок, с чувством высморкался и
продолжал:
     -- Согласитесь, что Граймс  не тот человек, которого хотелось бы видеть
своим зятем.  Я бы  простил  ему  его  протез,  вечное  нищенство,  вопиющую
безнравственность, гадкую физиономию.  И с его омерзительным лексиконом я бы
тоже смирился -- будь он хоть немного джентльменом.  Не сочтите меня снобом.
Конечно, как  вы уже,  вероятно, заметили,  я  отношусь  с  предубеждением к
низшему  сословию. Что поделаешь  -- это  действительно так.  Я был женат на
женщине из низов. Но мы несколько отвлеклись. Я хотел вам сказать вот о чем.
Побеседовав с этой несчастной,  с Флосси, я  пришел  к  выводу,  что она  не
питает  к Граймсу  никаких  нежных  чувств. Это вполне естественно  --  она,
как-никак, моя дочь. Однако она одержима желанием выйти замуж -- и как можно
скорее. Так вот, если бы моим зятем стал порядочный человек, я готов  был бы
сделать  его своим партнером.  Лланаба приносит три  тысячи фунтов в год, во
многом,  разумеется,  благодаря стараниям нашей  милой Дианы. Следовательно,
мой  младший  партнер первоначально  мог  бы рассчитывать на тысячу фунтов в
год,  а после  моей смерти его доля,  естественно,  возрастет. Полагаю,  что
многие молодые  люди нашли бы мое предложение заманчивым.  Вот я  и подумал,
дорогой Пеннифезер, почему  бы нам с вами не взглянуть на вещи  по-деловому,
без предрассудков.  Не будем кривить душой, ходить вокруг да около, а вместо
этого...  как говорится,  чем  черт  не  шутит... словом, почему  бы  вам...
Надеюсь, вы меня поняли?
     -- Да,  сэр,  -- сказал  Поль. -- Но это исключено. Я не  хотел  бы вас
обидеть, но, к великому сожалению, это невозможно.
     -- Не  нужно извинений,  мой  милый.  Я  прекрасно вас понимаю. Увы,  я
ожидал именно такого ответа. Значит, чему быть, того не миновать, -- Граймс.
К  мистеру  Прендергасту,  я  полагаю,  с  подобными  разговорами обращаться
бесполезно.
     -- Если б вы знали, как я признателен за оказанное доверие...
     -- Не стоит благодарности. Итак, свадьба  состоится ровно через неделю.
Увидитесь с  Граймсом -- так ему и  передайте. Мне хотелось  бы  свести наши
отношения  с  ним  до минимума. Но, может быть, надо  все же как-то отметить
событие?  --  На  мгновение в глазах док