тонал и изо всех сил растирая правую ногу, сказал:
     -  Не будем, господа,  выяснять отношения.  Пора завтракать и  начинать
конференцию.
     - Вы плохо себя чувствуете? - спросил Рузвельт.
     -  Опять  проклятая  нога  беспокоит.  Я  завидую  вам,  президент.  Вы
доказали,  что великие государственные  деятели вполне могут  обходитьая без
ног.  Итак,  жду  вас,  господа,  заморить   червячка.  -  Сталин  встал  и,
прихрамывая,  скрылся  с  глаз  моих.  Рузвельта  увезли,  а   Черчилль  сам
покандехал завтракать.  У меня же,  Коля,  слюней  от  голода  не  осталось.
Вытекли  слюнки.  Тю-тю!  Хоть  полуботинки  жрать  принимайся. Что  делать?
Пожевал я  кусочек  столярного клея, отколупал его от тахты, но он,  гадюка,
лишь запломбировал два моих дупла,  что  тоже было кстати. А  сколько я  так
выдержу, не знаю и не представляю. Закемарил. Разбудил меня Сталин. Он вопил
на профессоров:
     -  Я спрашиваю: когда она перестанет меня беспокоить?  Вы  -  врачи или
враги народа?
     -  Целый  ряд комплексных  мер,  Иосиф Виссарионович, которые мы сейчас
назначим,  сделают  свое дело.  Расширим сосудики, проведем массажик, примем
хвойные и молочные ванны, - отвечают бурки. - Только  без паники, - брякнули
бесстрашные  шлепанцы,   -  без   мнительности,  без   демобилизации  вашего
остального  духа. Натрем ее коньячком.  Я  сам всегда  так  поступаю. Просто
чувствуешь ногу после массажика чудеснейшей частью тела.
     И вот, Коля, натерли Сталину ногу коньяком.
     - Ну, как? -  спрашивают шлепанцы. - Что вы теперь чувствуете,  больной
Сталин?
     Эх,  думаю, кранты тебе пришли за такое  обращение,  дорогой профессор.
Однако, Сталин помолчал и сказал:
     - А  ведь,  действительно,  Сталин  - очень  больной  человек, хотя вся
партия, весь наш народ думают, что Сталин здоров как бык. Больной Сталин", -
проговорил он с усмешкой. - Нога не беспокоит. Ей тепло. Какой коньяк?
     - Армянский. "Двин", - докладывает Молотов, а бурки, шлепанцы, галоши и
разные ботинки начали потихоньку линять.
     Нога  же,  поддав коньячку, задухарилась  и  запела  тихим,  но  полным
железной логики голосом: "На прoторах родины чудесной наша гордость  и краса
и никто на свете не умеет, ах, Андрюша, луч- ше жить в  печали! Первый сокол
Ленин!"
     - Ну, что ж, - зловеще сказал Сталин, - посмотрим, кто кого. Посмотрим!
     - Мы  их обведем  вокруг пальца,  Иосиф, - вмешался Молотов, -  сдeлаем
вид,  что  мы  тоже классические  дипломаты. Успокоим  совесть  союзников  и
соответственно   общественное  мнение  их  стран.   Согласимся  на  создание
коалиционного  правительства в  Польше,  на свободные  выборы  и  так далее.
Вытребуем  наших пленных... А потом мы их... - Молотов  потер кожаные пузыри
костяшек. Такой звук бывает, когда мальчишки трут надутые  гандошки о мокрые
ладошки.
     - Вот ты, Вячеслав, дурак, а иногда говоришь умные вещи. Назязанные нам
соглашения  мы действительно превратим  со временем в дырявые  презервативы.
Это  верно. А сейчас  на словах будем уступчивы.  Будем  якобы  реалистичны.
Будем якобы надклассовыми личностями. Что слышно у Курчатова? Неужели в наше
время так трудно расколоть эти вонючие атомы урана 235?
     - Будет, Иосиф, игрушка! Будет!  Работа идет вовсю, - завершил Молотов.
- Учти, без нее нам всем  крышка.  Без  нее  нас  больше  не спасет  никакое
русское  чудо.  Без нее  мы наложим в штаны, как  тот власовой и... Черчилль
наконец выиграет свою игру. Нас ждет тогда второй Нюрнберг.
     - Сталин - жопа и дурак, и несчастное говно! Скоро сдохнешь и умрешь, -
перебила  вождя нога. - И сгниешь, и сгниешь! И не помогут тебе тыщи атомных
бомб! Думаешь пролежать  всю жизнь  рядом  с Ильичем?  Не  дадут  соратнички
верные.  Не  дадут. Вот скоро  дохнешъ и умрешь и немного  полежишь  рядом с
учителем.  Потом выкинут  тебя  из мавзолея,  как крысу,  обольют помоями  и
закопают   в   общественной   уборной.  Соловьи,   соловьи,   не   тревожьте
со-о-олдат... А знаешь,  кто  тебя перекантует  с глаз народа  в сортир?  Не
знаешь! Угадай! Не угадаешь! Ха-ха-ха! Я  ведь говорила тебе, жопе, чтобы не
писал ты "Марксизма  и национального вопроса", чтобы не совался ты  с  ним к
Ленину, черту  лысому.  Награбил  бы  себе  миллион  и  гулял  бы  сейчас  с
Орджоникидзе  в том  же  Лондоне по  буфету.  Был  бы,  например, советником
Черчилля по русскому вопросу. Или татарочек крымских щупал бы. А ты погорел,
сильней, чем Фауст Гете. Мудак ты сегодня, а вовсе не полководец всех времен
и народов. Дай коньячку! Я тебе еще не то скажу. Посинеешь, рябая харя!
     -  Ответь,  Вячеслав,  -  говорит Сталин, -  как перед  Богом: что  вы,
сволочи,  со  мной  сделаете, когда я  скончаюсь?  - Ты бы слышал, Коля, как
тоскливо он это спросил, как задрожал его стальной го- лос!
     - Извини,  Иосиф,  но ты все  эти  дни  неоправданно мрачен,  -  сказал
Молотов. - Ничего, кроме мавзолея, тебя не ждет. Ты же прекрасно знаешь это.
Я говорю так прямо, потому что необходимо справиться с депрессией. Дела ведь
у нас идут лучше, чем когда-ли- бо. И на фронте, и в тылу.
     -  В тылу.  Я оставил  тыл на  Лаврентия, а  он, когда предлагает  свои
мужские услугн девочкам непризывного возраста, забывает не то, что о тыле, в
в  каком  районе  Москвы находится Лубянка... Да... Ничего, кроме  Мавзолея,
меня не ждет". Приятную, однако, перс- пективу нарисовал для Сталина министр
иностранных дел. Ди-пло- ма-ат!
     - Тебя выпотрошат,  как  барана. Это верно, - говорит  правая  нога,  -
мозги вытащат  и сравнят  с  ленинскими. В тебе  не будет ни одного трупного
червяка.  Все  верно. Но то, что один  из  твоих  со-  ратников,  иуда твой,
перекантует  тебя  с позором  из  хрустального  гробика  во  мрак  земной  -
несомненно! Несомненно! Кровопийца и убийца, и несчастное говно!  -  пропела
нога.  -  Одинокая  какашка!  В  этот   момент   кто-то  наверху,  на  кедре
оглушительно перднул. Просто  как из пушки саданул. Сталин отвлекся от своих
вечных мук и спросил:
     - Эй! Кто там сидит на посту?
     - Солдат Колобков,  товарищ  маршал! - отчеканил сверху раз- жалованный
генерал.
     - Ну, как, попробовал солдатской жизни? Наложил в штаны? Говори правду!
     -  Так  точно!  Не  выдержал,   товарищ  маршал!   Виноват.  Больше  не
повторитвя!  -  Почему же  не  повторится? Повторяй,  но только  не в штаны.
Снимите Колобкова с  поста  и  возвратите генеральское звание, -распорядился
Сталин. Он, Коля,  пришел было в хорошее настроение, но нога, видать, решила
до конца его доебать:
     - Самодержец  вонючий, а вот  отдай приказ  тебя порадовать. Нету такой
силы в мире. Не будет тебе радости! Не будет!
     -  А  мы возьмем  и устроим  после нас с  Иосифом  Виссарионовичем хоть
потоп! - крикнула левая нога.
     - Ничего, Вячеслав, ничего. Мы еще посмотрим кто кого,  - поддержал ее,
страшно  обрадовавшись,   Стапин   и  вдруг  велит  Молотову:   -  Подготовь
стратегический план  помощи  Мао Цзе-Дуну. Победим Японию, создадим  Китай с
миллиардным  населением и тогда посмотрим,  кто кого! Посмотрим! - пригрозил
Сталин и засмеялся, ей-Богу, Коля, я тогда просек, какие заячьи уши решил он
от вечной злобы заделать после  своей смерти вечно живому советскому народу,
соответственно вечно  живому  советскому правительству  и нашей родной КПСС.
Именно  так и именно  в тот момент,  Коля, Сталин  был самым дальновидным  и
коварнейшим  гнусом всех времен и народов.  Взгляни,  пожалуйста, на дорогой
товарищ  Китай, на братца нашего желтолицего Каина  с выродками,  культурной
революцией, с водородками, ракетами и давай помолимся за то, чтобы не двинул
он полчища своих осатаневших коммунаров на несчастную нашу сверхдержаву.
     -  Двадцать  второго  июня,  ровно  в четыре  часа  Киев  бомбили,  нам
объявили,  что началася  война,  -  замурлыкала  нога,  и  Сталин добавив. -
Направь, Вячеслав, в Китай советников. Военных и научных.  Пусть там готовят
базу  для  ядерных  исследований.  России необходим могучий  Китай!  Я  хочу
оставить ей в наследство великого брата и друга. Ха-ха-ха!
     - Все  равно  разоблачат, всех  врагов освободят, а  тебя  из  мавзолея
темной ночью унесут и четвертою главою жопу подотрут. Дурак, - пьяно сказала
нога, и  тут беседу  Сталина и  Молотова прервал  Рузвельт.  Он  подъехал  и
говорит: - Добрый день, маршал. Как ваша нога?
     - Беспокоит, но я стараюсь не думать о ее существовании.
     -  Совершенно  правильно.   Вы   знаете,  маршал,   я  шокирован  одним
обстоятельством. На него обратили внимание  члены  моей  делегации,  знающие
русский  язык.  Например, садовник подстриг утром лавровые кусты  и  сказал:
"пиздец Америке!" Водителю "газика" чудом  удалось завести машину, и он тоже
сделал аналогичное  заявление.  23  раза  слышали  его  мои  советники.  Ваш
шеф-повар  спросил  у  коммивояжера,  привезены  ли фазаны и  пулярдки.  Тот
ответил,  что  привезены,  и  шеф-повар  не  преминул  воскликнуть:  "пиздец
Америке". Мы же союзники,  маршал, и  просим разъяснений. Согласитесь, мы не
можем отреагировать уже сейчас на,  возможно, подсознательную  агрессивность
ваших людей по  отношению к Америке.  Как же  мы обеспечим мир во всем мире,
если  постоянный член  Совета  Безопасности не перестает  думать о  каком-то
"пиздеце" для  другого  постоянного члена?  Сталин  и  Молотов дружно, Коля,
хохотнули,  и  к  ним, как по  сигналу, приблизилась шобла советников, среди
которых выделялись мертвенно-крысиные брючки Вышинского.
     -  Хотите  верьте,  господин  президент, хотите  не  верьте,  - говорит
Сталин, -  но любой из присутствующих здесь деятелей нашего государства даст
партийное слово, что никогда  не велась  среди  советского народа пропаганда
против великой державы.  Что касается самого  выражения,  то русский народ -
народ-поэт и выкидывает  иногда в языке такие коленца, что даже у меня ноги,
вернее, уши вянут.  Во-вторых,  общеизвестно,  что  умом  России  не понять.
В-третьих,  русский народ  склонен к  мистивизму и,  возможно, удивившие вас
выражения  свидетельствуют  о  том, что  все  мы... там  будем... И  великие
державы с их  колониями, доминионами, и мы с вами, господин президент. Я  уж
не  говорю о  Черчилле. Вечно жив  только  Ленин.  Кроме того,  идиома  есть
идиома.  После  войны  я  займусь  вопросами  языкознания и, возможно, мне с
помощью наших  органов  удастся докопаться до природы  некоторых  выражений.
Давайте начинать конференцию, господа.
     Тут подоспел Черчилль и говорит Сталину:
     - Позвольте, маршал, вместо извинений сообщить  вам, что полковник Даун
не  числится  в нашей  разведке.  Хотя, сами понимаете, и  в моем окружении,
рассуждая теоретически, мог бы оказаться ваш человек.
     -  Абакумов! Что  скажешься  - спросил жестко  Сталин.- Отвечай.  У нас
сейчас  с  господином Черчиллем нет секретов.  Они там наслушались  сказок о
зверствах наших органов. Так вот, доложи нам всю правду.
     Подходят, Коля, поближе к Черчиллю  сапоги.  Пошиты изумительно. Но  на
голенищах  -  ни  складочки,  и  кажется,   что  в  сапогах  Нету  ни  одной
человеческой  ноги, а  налит в них свинец  и  застыл тот свинец  к  чертовой
матери и будет стынуть в сапогах до тех пор, пока не расплавят  его в адском
пекле. Докладывают они, зти сапоги:
     - Общую картину  заговора, товарищ  Сталин, составить  пока еще трудно.
Даже в Англии расследование  особо сложных  дел занимает не один день. Но мы
уже  получили  от  бывшего  полковника Горегляда  ряд  ценнейших  показаний.
Возможно, он и  Даун и Ширмах, и Филлонен.  Подследственный ловок,  хитер  и
изворотлив. Пытается бросить тень на Четвертое  управление Минздрава с явной
целью отомстить профессору Кадомцеву за разоблачение.
     - Хитрый ход,  -  перебил  сапоги  Сталин.  - Пора, господа, пора.  Что
касается  врачей, то  мы установим за ними наблюдение. А они пусть наблюдают
за  нашим  здоровьем.  Кто-нибудь,  таким  образом  и  попадется...  Не  все
веревочке  виться...  Для  начала арестуйте  этого... который  в  шлепанцах.
Дворянин, очевидно...
     -  Сталин жопа и  дурак, и  несчастное говно!  Скоро сдохнешь и умрешь.
Пропащая твоя  жизнь! Сын твой  - пьянь,  а дочь  тебя  ненавидит!  Одинокая
какашка!
     - Запомни, Вячеслав: за  китайский вопрос ответишь  у меня головой. Это
вопрос номер  один, я вам покажу,  вы у меня попляшете,  голубчики! - Сталин
даже ручки  потер  от  удовольствия,  когда  представил  расстановку  сил на
мировой  арене  и бардак в коммунистическом  движении после  того, как Китай
позарится   на   российские  и   прочие  края.   -  Я   вам  подкину  такого
цыпленка-табака, что  вы  у  меня  пальчики оближете.  Все!  Пора  кончать с
Германией.  Пора  кончать  с  Японией.  Пора  помочь  Мао-Цзе-Дуну  сбросить
Рузвельта в Тихий океан. Подгоните Курчатова, а не то  я назначу президентом
Академии  наук  Лаврентия. Я  вам покажу,  негодяи, как вербовать  мою ногу!
Сталин действительно гениальный стратег! И ему есть для чего жить.
     Это,  Коля, были  последние  слова,  которые  я  услышал.  Тихо  стало.
Конференция  началась. Генерал Колобков привел подменных,  снял с деревьев и
вывел  из  кустов часовых-тихарей и  скомандовал,  поскольку те  плясали  от
нетерпения:
     - На оправку  бегом, шагом ма-арш! Крепись! Не то все на фронт угодите,
засранцы!
     Протопали мимо  меня  солдатики,  а я, Коля, не  подох с  голоду  самым
чудесным образом. Они там вечером банкет захреначили, и вдруг сверху, сквозь
сплетение  глициний и  лоз  виноградных  что-то перед самой  моей  решкой  -
шарах-бабах!  Я еще руку не успел сквозь нее просунуть, а  уже учуял, унюхал
упавшую  ласточку - гусь! Гусь,  Коля! Но зажаренный  так,  как только может
быть зажарен гусь для товарища Сталина. Объяснить вкуса этого гуся на словах
нельзя.  Этого гуся, Коля, схавать надо.  А уж как  он упал, чорт его знает.
Может,   официант  подскользнулся,  может,  сам  Сталин  подумал,  что   чем
обаятельней  выглядит  гусь, тем вероятней  его  отравленность,  взял  да  и
выкинул  того жареного  гуся в окно, опасаясь за  свою  драгоценную жизнь. А
жить, Коля, как  ты сам теперь  видишь, было для чего у товарища Сталина. Он
нам заделал-таки великий Китай, и  что с родимой нашей Россией будет дальше,
неизвестно. Нам с тобой, милый Коля, в будущее не дано заглянуть. Потому что
мы с тобой не  горные орлы,  а всего  навсего совершенно  нормальные люди. И
слушай, почему бы нам не выпить,  знаешь за кого? Нет,  дорогой, за зэков  -
слонов, львов, обезьян, аистов и удавов  мы уже пили. Давай выпьем за  ихних
служителей! Да!  Давай выпьем за  них!  За  обезьяний, за гиппопотамский, за
птичий  надзор!  За  то,  чтобы  он  не  отжимал у  тигров и россомах мясо и
бациллу,  у  белок  - орешки--- фундук,  у синичек семечки,  у  орангутангов
бананы,  у тюленей свежую  рыбку.  И еще за то выпьем,  чтобы  не был надзор
зверей-заключенных.  Не  был, не  колол и не дразнил. Понеслась, Колк! Давай
теперь возвратимся в человеческий мой зоопарк, в подлючий лагерь.
     11
     Вдруг Чернышевский хипежит на весь наш крысиный забой:
     - Товарищи! Опасность слева! Приготовить кандалы к бою!
     Я ведь, Коля, совсем  забыл тебе сказать, что мы были закованы. Тяжесть
небольшая, но  на душе  от кандалов  железная  тоска. Повоевали  с  крысами.
Побили штук восемь.  Норму на две крысы перевыполнили.  Цепочками погремели.
От работы повеселели все, Шумят. Лыбятся. Разложили крыс на камешках и стали
им фамилий присваивать: Мартов, Аксельрод, Бердяев, Богданов,  Федотов, Мах,
Флоренский, Авенариус, Надсон,  а самую  большую  крысу окрыстили, извини за
каламбур,  Вышинский.  Чернышевский тут  же предложил  товарищам  встать  на
трудовую вахту в честь дня учителя и взять на себя повышенные  обязательства
покончить  с неуловимым вождем каторжных крыс самцом  Жаном-Полем-Сартром ко
дню рождения Сталина. Зэки мне легенды о крысином вожде тискали, Огромен был
и   хитер.  Кападал  бесшумно.   Кусал  исключительно  за  лодыжки  и  любил
хлестаться,  убегая,  холодным  длинным  хвостом.  Видел  в  полной  темноте
прекрасно, хотя имел, по слухам бельмо на глазу.
     Ведь Берия, Коля, какую каторгу изобрел для старых большевичков? С утра
до  вечера  бороться с  крысами,  которых  в руднике  было навалом.  Причем,
повторяю, бороться в  полной темноте.  А вот  откуда  они брались,позорницы,
тоже легенды ходили. Я-то думаю, что рядом с нашей зоной был лазарет,  а при
нем кладбище. Верней, свалка мертвых зэков. Крысы на нем гужевались от пуза,
а  к  нам в забой по  каким-то подземным  ходам бегали для  развлечения. Для
игры.  Опасная  игра,  но крысы ее любили.  Без  игры,  очевидно, в  природе
нельзя. Есть  даже такая теория  игр. И  проклял я себя еще раз, Коля, в том
забое за то, что сам напросился в него попасть. Однако, сам знаешь, приговор
приговором,  но стремиться к свободе надо. Мы ведь чем отличаемся от питонов
и  бегемотов в зоопарке? Мы знаем совершенно  точно конец нашего срока. Хотя
он, пока  не  восстановили  так называемые  ленинские нормы законности, тоже
бывал нам неизвестен и неведом более того.
     Первым  делом  научился я видеть в темноте. Добился этого просто. Ты же
знаешь, я  любил читать  в  экспрессах,  и вычитал, что  у людей  когда-то в
чудесные доисторические  времена имелся  такой  шнифт. Где-то между мозгой и
хребтиной, а, возможно,  и на затылке. Темнота полная, вернее, чернота тьмы,
мучила меня ужасно,  и холодина  к  тому же убивала просто мою душу, Коля. В
темноте  этой тоже,  разумеется, привыкаешь, наощупь  стоишь, ходишь,  время
убиваешь, трекаешь,  крыс глушишь,  и  больше  нету  у  тебя  никакой другой
работы, но очень уж скучно, Коля. Очень скучно.  И тогда  я себе сказал: "Ты
должен,  Фан  Фаныч,  победить  тьму   момента,   а  заодно  и  историческую
необходимость, которая, как дьявол, хочет схавать личную твою судьбу!" Так и
сказал  и начал воскрешать с  полным напряжением души и искусством рук давно
ослепший третий шнифт. Раз  запретил Берия иметь самым важным каторжникам  в
забое спички, раз запретил добывать огонь первобытным способом  и пропускать
во тьму лучи солнца, луны и звезд, то Фан Фаныч имеет право нарушить  режим,
несмотря на  угрозу попасть  на  лазаретную свалку к крысам!  Имеет!  Имеет!
Имеет!
     Массирую  я,  Коля,  сначала лоб. Никакого  результата.  Рога, помоему,
зачесались,  а светлее от этого не  стало. Массирую  вмятину  на затылке и в
ужас прихожу.  Вмятина-то  эта  от удара  прикладом. В двадцатом  схлопотал.
Вдруг приклад красноармейской  винтовки, сам  того не ведая,  уделал на веки
веков мой  третий шнифт? Что тогда? Унынье наступило. Четыре месяца тружусь.
За  это время, я уж потом узнал, академик Сахаров ухитрился водородную бомбу
замастырить в подарок всем простым людям доброй воли, а я что-то тяну и тяну
со своим третьим шнифтом. Ничего не получается. Вспомнил дирижера Тосканини.
Он  наверняка кнокал третьим шнифтом в зал. Решаю поставить  крест  на  всех
участках  черепа,  кроме  одного:  шишечки  под  вмятиной, вроде  маленького
холмика она. Дрочу  ее, глажу,  мну, снова глажу  по часовой стрелке, потому
что все  важно делать по  часовой  стрелке,  даже мочиться  и сдавать пустые
бутылки. Мной  замечено, Коля,  что  эта  падла Нюрка,  которая  летом пивом
торгует у нас за углом, зимой посуду принимает, и если сдашь ей посуду не по
часовой  стрелке, обязательно  или  объебет, извини, на полтинник, или вовсе
половину не примет. И что  я  ей  такого, гадине, сделал?  Ты пойми, мне  не
полтинника жалко, и пиво я датское в банках беру в самой "Березке", но зачем
так мизерно использовать правило часовой стрелки?
     Короче говоря,  двадцать один  день  обрабатывал шишечку под  вмятиной,
холмик  обрабатывал,  и  зачесался  он,  словно  спросонья настоящий  шнифт.
Приятно  зачесался,  чешется,  даже  повлажнел,  прослезился.  Но  видимости
никакой. Темно в забое.  Чернышевски