ти, руками и смотрела им вслед.
   - Пора тебе домой,  Кяну,  - сказал Олег в коридоре и взял Виктора за
запястье крепкой дружеской хваткой.
   - Рано еще, время детское, - сказал Кянукук, холодея и понимая, нако-
нец, что к чему.
   - Ты ведь мужчина,  Кяну, - улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, -
не мне тебе объяснять,  в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Вер-
но?
   - Да,  да... - пробормотал Кянукук. - Конечно, друг. Кто же еще? Лад-
но,  Олежка,  - он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, - пойду
завтра к Лилиан, пойду мириться.
   - Ну, иди, иди, - улыбнулся Олег. - До завтра.
   Кянукук пошел к лестнице,  и когда оглянулся, Олега в коридоре уже не
было.
   Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать.  "Милый вече-
рок мы провели, - бубнил он, - милый вечерок".
   В вестибюле было пусто и полутемно.  Швейцар Изотов еще переругивался
через стекло с двумя морячками,  но в ресторане все уже было кончено.  В
открытую дверь было видно,  как официанты стаскивают со стола скатерти и
ставят на столы стулья ножками вверх.
   Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскаки-
вать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в уг-
лу сидела за столом официантка Нина. Перед ней стояло большое блюдо, она
чтото ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой.
   - Что это вы едите, Нина, такое вкусное? - спросил Кянукук.
   - Миноги, - ответила она. - Хотите? Присаживайтесь за компанию.
   С трудом разгибая спину,  она встала, смахнула салфеткой со стола со-
ринки и положила перед Кянукуком вилку слева,  ножик справа. Потом опять
села.  Они стали вместе есть миноги из одного блюда.  Кянукук вытаскивал
их из жирного соуса и нес ко рту,  подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы
не  капало на скатерть.  Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил
ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта. Деля эту
ночную  внеурочную  трапезу с усталой официанткой,  он чувствовал себя в
безопасности, словно пришел в гости к старшей и умной сестре.
   - Все так считают,  что я мужняя жена, а я никто, - вздохнув, сказала
Нина и вытерла салфеткой рот, смазав помаду и желтый соус.
   - Почему же это так, Нина, - проявил участие Виктор.
   - А потому,  что несчастная я, - равнодушно пояснила Нина, подмазывая
губки.  - Мужчина мой четвертый год в сельдяную экспедицию ходит  к  Фа-
рерским островам,  а придет с рейсу, переспит пару ночей, шасть и на ку-
рорт укатывает, на южный берег Крыма. Плакали и денежки и любовь.
   Она положила зеркальце и помаду в сумочку,  взбила  крашеные  локоны,
выпрямилась и серьезно посмотрела на Кянукука.
   - Вот так получается, молодой человек.
   - Не расстраивайтесь, Нина, не тратьте ваши нервы, - посоветовал он.
   Официантка улыбнулась ему. Он улыбнулся ей.
   В полутемный  ресторан с бумагой в руках вошел администратор.  Цепким
взглядом он окинул Нину и Кянукука и остановился возле них.
   - Опять на эту компанию с маслозавода пришлось акт составлять, - ска-
зал он,  пряча бумагу в карман. - Оскорбление словом при исполнении слу-
жебных обязанностей. Вы идете домой, Баранова?
   - Дождик... - растерянно пробормотала официантка.
   - Поделюсь плащом, - сказал администратор и вышел из зала.
   - Заходите, молодой человек, - сказала Нина. - Вы хороший гость, веж-
ливый и малопьющий.
   Они обменялись рукопожатием, и Нина вышла вслед за администратором.
   Кянукук выловил  последнюю миногу,  сунул в карман три ломтя хлеба на
завтрак и вышел из гостиницы,  отпустив Изотову на прощание девятнадцать
копеек медью.
   Дождь, как видно, зарядил надолго, хорошо, если только до утра. Вдоль
тротуаров в ручьях, светясь под фонарями, лопаясь и вновь возникая, нес-
лись пузыри.  Каменная спина площади лоснилась.  В средневековых улочках
гремела по стокам вода.
   "Плохо было стражникам. Доспехи у них ржавели под дождем, - думал Кя-
нукук. - Мои доспехи не поржавеют, чище только будут".
   Он шел решительным шагом,  но почему-то свернул не в ту улицу,  потом
метнулся в другую.  Не по своей воле, а словно по прихоти дождя он делал
круги  в  пустом  и  странном  городе с чуждым его сердцу рельефом крыш.
Дождь крепко взял его в свои тугие, слабо звенящие сети.
   "Может быть,  уехать с Марвичем на Камчатку?  Устроюсь там  радистом,
там ведь нужны радисты.  А может быть, и радиокорреспондентом там устро-
юсь.  Буду интервьюировать этих славных камчатских ребят. И никто не бу-
дет звать меня Кянукук, а дадут другое прозвище - скажем, Муссон. Витька
Муссон, друг всего побережья. С Марвичем не пропадешь. Поехать, что ли?"
   Кубинская рубашка и китайские штаны прилипли к телу, как вторая кожа.
Кянукука заносило все дальше и дальше в глубь Старого города.
   Под прозрачным  плащом  двигались  администратор  и  официантка Нина.
Дождь хлестал по плащу,  образуя в складках маленькие лужицы и  ручейки.
Плащ  прикрывал только плечи и часть спины,  брюки администратора быстро
намокли и тяжело волочились за ним. Правой рукой он ощущал теплую и мяг-
кую спину официантки и слегка дурел.  Он говорил коротко, отрывисто, пы-
таясь вызвать необходимое сочувствие.
   - Работа тяжелая. Ответственная. А до пенсии еще восемь лет...
   Нина сладко зевала.
   - Восемь только? Вроде бы больше должно быть. Вы ведь еще молодые.
   - На Севере служил, - рубил администратор. - Заполярье, год за два.
   - Кому год за два,  - говорила, зевая, Нина, - а кому заработки повы-
шенные... Мой мужчина на селедке фантастические суммы зарабатывает.
   - Вы, Баранова, в официальном браке состоите?
   - В официальном, да толку мало...
   - Вам нужна поддержка,  Баранова,  мы это знаем...  Если не ошибаюсь,
вот ваш дом.
   Они остановились.
   - Правильно, - зевнула опять Нина. - До свидания.
   - То есть как это до свидания? - опешил администратор.
   - Вы уж простите, дочура у меня там спит.
   - Насколько я знаю, у вас две комнаты.
   - Две,  да смежные, - вяло проговорила Нина, выскочила из-под плаща и
тяжело побежала к дому.
   Администратор смотрел  ей вслед,  думал побежать за ней,  как в былые
годы бегал за женщинами на севере и на юге, но только кашлянул растерян-
но.
   - Странная постановка вопроса, - пробормотал он и надел плащ.
   "А что сейчас делает Марвич?  - думал Кянукук.  - Только не спит, ко-
нечно.  Пишет. Он здорово пишет. А может, шатается где-нибудь с этим Се-
режей.  Кто такой этот Сережа? Тоже, наверное, литератор. Ему сейчас хо-
рошо,  Марвичу,  он ничего не знает про гостиницу, про Таню и про Олега.
Таня  у него давно в прошлом,  а про Олега он забыл,  забыл и про Мишу и
про Эдика. Больно они ему нужны".
   Над городом,  над шпилем церкви Святого Яна, над мрачным заливом, под
лохматыми тучами пролетел пассажирский "ИЛ-14". Огни на его крыльях были
видны отчетливо,  и слабо светилось несколько желтых огоньков по  борту.
Это был ночной самолет на Москву.
   "Полетели наши  ребятишки,  - подумал Кянукук.  - Они откинули спинки
кресел и сидят рядом,  болтают об антимирах или читают стихи.  Наверное,
они подружатся друг с другом. Возможно, подружатся на всю жизнь".
   Он увидел свое отражение в витрине ателье мод. Отчетливое изображение
мокрого до нитки мальчишкипереростка. Отражение двигалось перед ним, оно
просвечивало,  и  сквозь  него в сухом и теплом сумраке ателье виднелись
серые манекены женских фигур.  Манекены без голов и без рук,  объемистые
бюсты и зады на железных палках. Серые фантомы, беспорядочно расставлен-
ные, набитые опилками чучела женских торсов.
   Кянукук отвернулся.  Снизу на холм тащилось такси с зеленым огоньком.
Оно проехало мимо.  За рулем сидел молодой,  но лысый шофер с маленькими
усиками. Кянукук перебежал через улицу и заскочил в телефонную будку.
   Он очень волновался,  набирая телефон Лилиан.  Пока в трубке  звучали
длинные гудки,  он представлял, как звонок разбудил Лилиан, как она отб-
росила жаркое одеяло и, не найдя ночных туфель, побежала босая по парке-
ту своей большой квартиры. Она предчувствует, что это его звонок.
   - Алло, - сказала Лилиан.
   - Лилиан, это вы? - прошептал он.
   - Виктор! - воскликнула она.
   - Я только хотел пожелать вам спокойной ночи.
   - И больше ничего? - У нее сорвался голос.
   - Спокойной ночи, Лилиан.
   Он повесил трубку.  Милый образ этой женщины возник перед ним: ночная
рубашка, растрепанные волосы, морщинки в углах глаз... Напрасно он с ней
жесток. Ведь она сейчас мучается, даже не знает, куда ему позвонить.
   Кянукук поднял  воротник рубашки,  спустил рукава - манжеты оказались
сухими. Он вышел из телефонной будки и решительно зашагал вперед и вниз.
   3. Когда Олег вернулся из коридора в номер, Таня сидела на подоконни-
ке и смотрела в окно. Окно было открыто, за Таниной фигурой струился ро-
зовый дождь - он был подсвечен неоновой вывеской гостиницы.  Таня взгля-
нула на Олега и снова стала смотреть в окно.
   Он выключил  транзистор.  Какая-то  скандинавская  станция передавала
танцевальную музыку. Он снял пиджак и бросил его на диван.
   - А не уехать ли мне тоже в Москву на эти десять дней?  - проговорила
Таня.
   - Зачем? - спросил он.
   - По маме соскучилась.
   "Вот черт", - подумал Олег.
   Он что-то очень устал за этот день. С утра они с Мишей поехали на за-
городную спортбазу к знакомым ребятам и там осваивали новый вид спорта -
картинг.  Гоняли  на  этих маленьких ревущих тележках по гаревой дорожке
взад и вперед,  а управление картом - вещь не такая уж легкая. Сейчас бы
принять ванну и лечь спать,  но он должен... Надо кончать эту комедию...
Ведь чуть ли не стал посмешищем у ребят.
   "Как раз комедия только и начинется с этой ночи, - тревожно предполо-
жил он,  глядя на Танину шею и подбородок.  - Я могу попасть в настоящий
капкан. Надо взять себя в руки".
   Он шагнул к ней, и она оглянулась.
   - Фу, какой ты мощный, - сказала она. - Даже неприлично.
   Он засмеялся и еще шире развернул плечи.
   - Я занимаюсь культуризмом. Еще три года назад я был хилым сморчком.
   - Что ты говоришь!
   Она спрыгнула с подоконника и с интересом уставилась на Олега.
   - А зачем это тебе?
   - Разве не красиво?  - опять засмеялся он и принял позу "сверхчелове-
ка", сделал свирепое лицо.
   Таня обошла вокруг него,  как вокруг экспоната, потом села на диван и
положила ногу на ногу.
   - Правда, Олег, - проговорила она. - Я вот иногда смотрю на тебя - ты
такой спортсмен,  любой вид спорта тебе по плечу, но мне кажется, что ты
занимаешься спортом не ради спорта, а ради чего-то другого...
   - Конечно, не ради спорта, - сказал он. - Я должен быть сильным, что-
бы меня никто пальцем не смел тронуть.  Чтобы любому дать отпор, понима-
ешь?
   - И даешь отпор?
   - Бывает, - усмехнулся он и подумал: "Знала бы она".
   - Понятно, - кивнула она и мечтательно стала смотреть в потолок. - Но
ведь не только для отпора,  правда?  - продолжала она. - Еще и для того,
чтобы самому напирать, да?
   - Когда это нужно,  - подтвердил он. - Понимаешь, мы ведь молоды, а в
молодости очень часто решает дело вот эта штука.
   Он показал ей сжатый кулак.
   - А потом что? - спросила она, глядя на кулак.
   - Когда потом?
   - Не в молодости.
   - Потом - иначе.
   Он разжал кулак и нервно, быстро прошелся по ковру.
   - Хватит философствовать. Скажи, я тебе нравлюсь?
   - Очень, - искренне сказала она.
   - Ты издеваешься надо мной?
   - Нет! - воскликнула она.
   Он бросился на нее,  схватил за плечи, стал целовать, крутил ее, вер-
тел в своих руках, как куклу. Таня чуть было не потеряла сознания, через
несколько  секунд поняла,  в каких она умелых,  искусных руках,  и вдруг
вырвалась, вскочила и отбежала в дальний угол комнаты, к окну, к телефо-
ну.
   - Ты что, с ума сошла? - крикнул Олег с дивана. - Иди сюда, - прохри-
пел он. - Милая...
   - Я не могу, Олежка... не могу...
   - Почему? Что за вздор?
   - Если хочешь знать...  Хочешь честно? Я люблю одного человека... Лю-
била совсем недавно.
   - Марвича, что ли? - зло засмеялся Олег? - Муженька своего?
   - Откуда ты знаешь? - воскликнула она.
   - Знаю.
   Он встал, застегнул рубашку, поправил всю свою одежду, с вызовом пос-
мотрел на нее и надел пиджак.  Она сидела на подоконнике и  смотрела  на
него, как жалкий зверек. Ему захотелось погладить ее по голове.
   - Что же,  ты только его любила, что ли? - резко спросил он. - Или уж
такая великая любовь? Шекспировские страсти, да?
   - Нет,  не шекспировские, - тихо сказала она. - Но только его, больше
никого.
   - Брось!
   - Можешь не верить.
   - Перестань трепаться! - возмущенно проговорил Олег.
   - Убирайся! - вдруг гневно крикнула она.
   - Таня...
   - Уходи сейчас же! Уходи, а то я вылезу на карниз!
   Она вскочила на подоконник и взялась рукой за раму.
   Он повернулся  и  вышел в коридор.  Постоял у дверей,  услышал легкий
стук - Таня спрыгнула на пол.  Взялся было за ручку двери,  но подумал в
этот момент: "Анекдот. Не девка, а ходячий анекдот".
   Он медленно побрел по полутемному коридору, разыскивая по всем карма-
нам сигареты, не нашел их, спустился по лестнице на свой этаж и тихо во-
шел в номер Миши и Эдуарда.
   Ребята спали, освещенные светом уличных фонарей. Эдуард шевелил губа-
ми,  Миша сопел. Амуниция их была раскидана по номеру в полнейшем беспо-
рядке.
   - Олежка, ты? - пробормотал Эдуард.
   - Тише, я за сигаретами, - сказал он.
   - Как у тебя? Порядок?
   - А ты как думал?
   - Молодец, - буркнул Эдуард и перевернулся на другой бок.
   Олег нашел сигареты и закурил.
   - Ну и как? - осведомился Миша, он как будто и не спал.
   - Пир, - сказал Олег, выходя. - Пир богов.
   Он вошел  в  свой отдельный маленький номер окнами во двор,  лег,  не
раздеваясь,  на кровать.  Курил и смотрел на черепичную крышу  соседнего
дома, где резко поворачивался маленький флюгер в виде варяжской ладьи.
   "Ловушка захлопнулась",  -  подумал он,  снял трубку и попросил номер
Тани.
   - Тебе смешно?
   Таня не ответила.
   4. Освещение менялось каждую минуту. Длинный сплошной ряд средневеко-
вых домов на улице Победы,  реставрированных недавно и покрашенных в ро-
зовый, голубой, терракотовый, зеленый цвета, то заливался веселым весен-
ним  солнечным светом,  то омрачался внезапно и стремительно налетающими
тучами.  В городе свирепствовал океанский ветер,  прохожие сгибались  на
перекрестках,  женщины хлопали руками по юбкам. Зонты вертелись в руках,
рвались в воздух, словно пойманные грачи. Звенели стекла. Лопнула и осы-
палась  большая витрина магазина "Динамо".  На углах завихрялись окурки,
обертки,  газеты,  катились  банки,  расплескивалось  молоко,  ерошилась
шерсть собак,  гудели бочки.  Ломались флюгеры,  ломались заборы, падали
яблоки,  пьяницы чокались в подвалах,  старушки крестились, газеты вышли
вовремя,  доставка  продовольствия не прекращалась,  но сильно раскачало
суда на внешнем рейде, в порту был аврал: перевернулась старая баржа без
груза и без людей - жертв вообще не было,  все было в порядке, как гово-
рили оптимисты, и, как всегда, они
   Ветер подхлестывал Кянукука под пиджачок.  Он убегал от ветра, смешно
выкидывал  вперед ноги,  прятался за углами,  перебегал площадь,  шустро
мчался по гудящим и качающимся скверам,  ему казалось, что ветер подобен
рыжему,  зло забавляющемуся псу,  баловню своих могучих хозяев,  что так
или иначе это баловство добром не кончится - вон уже  качаются  башни  и
шпили города...
   Наконец Кянукук  нашел  более или менее спокойное место в скверике за
углом бывшего доминиканского монастыря,  где нынче помещался  цех  худо-
жественного оформления тканей.
   Чья-то добрая  рука насыпала перед скамьей крошки хлеба и зерно.  Во-
робьи прыгали по асфальту,  как мячики,  среди них, переваливаясь с ноги
на ногу, ходили полные голуби.
   Кянукук прикрылся пиджачком,  вытянул ноги. Птицы копошились у него в
ногах, устраивали мелкие потасовки.
   "Сижу, как добрый волшебник,  - невесело посмеялся он.  - Как  Эдвард
Григ".
   Он сидел,  как  сказочник  Андерсен  или просто как большой костлявый
скандинавский старик, корабельных дел мастер.
   "Почему мне не сто пять лет?  Почему я такой смешной, не величествен-
ный, не старый, а смешной? Почему у меня не то что десяти, а и одного-то
внука нет? Почему у меня не все уже позади?"
   Над городом летали одинокие крупные капли дождя. Ветер гнал, гнал ту-
чи.  Солнечные лучи,  словно метла,  мели по аллеям, по взъерошенным де-
ревьям.
   В конце аллеи появился высокий художник,  блондин. Балтийская его ше-
велюра была сбита вбок и неподвижно летела в воздухе,  словно у памятни-
ка.  Черный плащ трепетал вокруг худого тела.  Художник шел спокойно,  у
него была легкая, но крепкая походка.
   - Как ваши дела,  Виктор? - спросил он, отчетливо выговаривая русские
слова.
   Они познакомились недели две назад на выставке эстампов.
   Кянукук посмотрел на него снизу вверх.  Во всем облике художника было
что-то от памятника. Кянукук не встал, не вскочил, не завел с ним разго-
вор о живописи, о графике, о ваянии. Он сплюнул в сторону и сказал:
   - Кончилась жизнь художника-передвижника.
   - В каком смысле? - спросил художник.
   - Поступаю на постоянную работу.
   - Куда?
   - В трест, - уклончиво ответил Кянукук.
   - Кем же? На какую должность?
   - Коммерческим директором.
   Он не сдвинулся с места и вяло покивал в ответ на удивление  художни-
ка. Да, да, директором. Коммерческим директором.
   Старинные часы в антикварном магазине. Сколько им лет?
   Никто точно не знает.  Это середина прошлого века, как говорит стари-
чок. Цена триста тридцать рублей. Они в рост человека, в футляре красно-
го дерева, но с дефектом: царапины. Кто сделал эти царапины? Может киски
баловались?  Вот обменяюсь на Минск,  заведу себе киску.  Стрелки витые,
как старые алебарды,  и римские цифры. Рим. А за стеклом медный маятник.
Он прост и кругл,  он плоский,  похожий на диск.  Качается. Очень точный
ход.  А  кому это нужно?  Вот звон внушительный,  как с колокольни.  Вот
ключ, он медный, тяжелый, хорошо лежит на ладони.
   Он толкнул дверь закусочной-автомата,  в  тамбуре  отогнул  воротник,
расчесал мокрые волосы на пробор и вошел в зал. В зале было людно, к ав-
томату с пивом и к окошку раздачи тянулись очереди мокрых мужчин.  Пахло
тушеной капустой и мокрыми тряпками.  Старенькая уборщица в синем халате
бродила среди мужчин и посыпала мокрый пол опилками. С хрустом вонзались
вилки в толстые раздувшиеся от влаги сардельки. Мужчины пили пиво. Неко-
торые бросали соль прямо в кружку, другие располагали ее на кружке в ви-
де ободка. Дождь стекал по темным окнам, а здесь был электрический свет,
пар из окошка раздачи,  таинственные табло  автоматов:  "Пиво",  "Соки",
"Кофе", "Бутерброды".
   Здесь он встретил матроса, с которым вместе грузил цемент на товарной
станции.
   - Ты еще ходишь? - спросил матрос.
   - Хожу,  - сказал Виктор.  - Привык, знаешь. Таскаю теперь эти мешки,
как пуховые подушечки.
   - Жить есть где? - спросил матрос.
   - Вот с этим плохо, - ответил Виктор.
   Нынче утром  новый сторож спортзала приказал ему забирать свое барах-
лишко. Педантом оказался новый сторож, унылым педантом.
   Однажды, он видел, на главной улице загорелась мусорная урна. Сначала
из нее пошел густой белый дым,  а потом появились язычки пламени.  Горел
мусор - это собирательное понятие, состоящее из окурков, пустых сигарет-
ных пачек,  оберток мороженого и конфет,  порванных записок, испачканных
носовых платков и драных носков,  которые запихивались  туда  тайком,  а
также из многого другого. Ребенок - а их собралось немало вокруг горящей
урны - толкнул ее ногой и урна,  выполненная из цемента в виде цветочной
вазы,  упала набок.  Она продолжала гореть, дымиться, да еще и зашипела,
видимо стремясь к совершенству бомбы,  но дети встали в кружок,  помочи-
лись и загасили ее. На следующий день она стояла на прежнем месте.