тром они увидели под собой леса,  потом реку и  пароход  на  ней,  и
кое-где белые пятна,  одинокие льдины, потом сразу возник хорошо расчер-
ченный пригород,  вот уже мелькнули на уровне крыла обшарпанные ели, по-
том аэродромные постройки; толчок - и самолет дико заревел, тормозя.
   Они позавтракали в аэропорту, взяли такси (в очереди на такси Горяеву
чуть было не наломали бока) и отправились на  речную  пристань,  откуда,
как им сказали, ходили катера в Березань.
   Ну, на пристани дела были веселые!  Грузился большой пароход,  идущий
вниз по реке,  пассажиры топали сапогами,  шумели, таскали мешки и малых
детей. Скамейки были все заняты. Горяев с трудом нашел для Тани место на
подоконнике, где и усадил ее. Возле окна прямо на полу, подстелив газет-
ки, полулежала группа мужественных парней, они играли в карты. Молча они
посмотрели на Таню и Горяева,  а Таня вынула из сумки книжку  и  взялась
читать ее.
   О катерах  в  район  строительства  ничего особенного слышно не было.
Должны были они пойти,  обязательно пойдут, но расписание еще не устано-
вилось, и надо было, значит, тихонечко себе ждать и не очень-то вопить.
   Горяев выбрался  на нос дебаркадера и оттуда стал обозревать огромную
серую холодно поблескивающую реку,  дальний низкий берег с щетинкой леса
и одинокими избами, важную льдину, похожую очертаниями на Южную Америку.
Льдина направлялась прямо на дебаркадер.  Блеснуло солнышко, вода вокруг
льдины стала голубой, а сама она чистой стала, белой недотрогой, стукну-
лась о нос дебаркадера и заерзала бестолково,  как гусыня,  а дебаркадер
вдруг закачался, но не от льдины - это отчаливал, наконец, пароход в ни-
зовье.
   Горяеву стало хорошо и привольно.  Неурядицы с катерами не  волновали
бы его ничуть,  если бы не Таня. Балда он, что взял на себя такую обузу.
Если потакать всяким капризам этих московских кинодевочек, можно стать в
конце концов...  Кем он станет в конце концов, Горяев так и не придумал,
но направился внутрь выяснять обстановку.
   Обстановка была спокойной.  Таня продолжала  читать,  а  мужественные
парни спокойно себе играли и только иногда косились на Танины ноги. Тог-
да Горяев позволил себе пройти в буфет, ему захотелось выпить.
   В буфете не нашлось ничего,  кроме алычовой наливки.  Он взял  стакан
этого напитка,  а на закуску беляш, по твердости напоминающий крепенькую
битку.
   "Прекрасная у меня началась жизнь",  - подумал он,  отхлебывая алычо-
вой,  кусая беляш, мотая все себе на ус: буфет, крашенный в голубую реч-
ную краску,  картину Левитана "Над вечным покоем", рядом часы-ходики, на
редкость унылое лицо буфетчицы, все в сеточке мелкихмелких морщин, фигу-
ры мужчин,  стоящих у высоких столиков, их пальцы, несущие ко рту беляши
и граненые стаканы, - все это он, что называется, "фиксировал в памяти".
   Тут сзади  тронули  его  за плечо.  Он обернулся:  парень в ватнике и
морской фуражке выжидательно смотрел на него серыми глазами.
   - Чего тебе, друг? - спросил Горяев.
   - Доешь со мной торт,  - попросил парень и показал глазами на торт  в
картонной коробке, который был перед ним на столе.
   Торт средних  размеров с розочками и бахромой был съеден на четверть,
из него торчала столовая ложка.
   - Понял?  Взял торт,  а одолеть не могу,  - сказал парень. - Давай за
компанию.
   Сердце Горяева заныло от восторга.  Он сбегал за ложкой,  взял столо-
вую, хотя и чайные попадались в судке, и стал есть вместе с парнем прямо
из коробки.
   Парень ел уже очень лениво, превозмогал себя.
   - Жутко сладкая вещица,  - говорил он. - Посмотришь - слюнки текут, а
как начнешь - на селедку тянет. Даже на консервы, черт бы их побрал.
   - Ничего, справимся, - подбадривал его Горяев. - Алычовой хочешь?
   - Приму, - ответил парень и цепко осмотрел Горяева. - Москвич, точно?
   - Угадал.  Часом, не слышал, друг, когда катера на строительство пой-
дут?
   - Катера-то?  - усмехнулся парень.  - Это, старик, дело темное. Давай
познакомимся сперва. Югов Сергей.
   - Горяев, - представился Горяев и добавил: - Юра.
   Они пожали друг другу руки.
   - Вот что,  Юра,  - таинственно сказал Сергей.  - Слушай меня. Есть у
меня энская плавединица, понял? Я на ней моторист. Так вот, я сейчас по-
еду в затон,  а в двенадцать ноль-ноль мы подойдем к дебаркадеру на одну
секунду.  Специально за тобой, понял? А рейсового катера не жди - затол-
кают.
   - Вас понял, - улыбнулся Горяев.
   Снова они взялись за торт, но одолеть оставшуюся четвертушку никак не
могли.
   - Только я не один,  Сережа,  - сказал Горяев. - Девушка там у меня в
зале ожидания.
   - Девушка?  - Сергей задумался и почесал подбородок. - Может, поможет
нам она?
   Он показал на торт,  но Горяев засмеялся,  сказал,  что вряд ли.  Они
бросили ложки и пошли к выходу.  Возле дверей Сергей Югов поднял с  пола
тяжелый рюкзак и взвалил его на плечо.
   - Где твоя девушка? - спросил он в зале ожидания.
   Горяев показал на Таню,  которая уже не читала, а задумчиво глядела в
окно.
   - Вот эта? - Сергей взглянул на Таню и пошел к выходу на берег.
   - Значит, в двенадцать ноль-ноль! - крикнул он Горяеву, обернувшись.
   Горяев подошел к Тане и рассказал ей о новом  своем  знакомом  и  его
обещании подбросить их до строительства.
   3. Честно говоря,  немного подташнивало меня от этого проклятого тор-
та, а иной раз, извини, отрыжка появлялась прогорклым маслом. Я дошел до
палатки,  взял пачку "Луча" и стал курить, чтобы отбить этот вкус. Вооб-
ще-то я не курю,  разве что когда выпьешь с товарищем, стрельнешь у него
одну-другую папироску, чтобы разговор лучше шел.
   Так вот,  дымя "Лучом", я и отправился к автобусной остановке. На ос-
тановке под навесом сидели женщиныматери,  а на стенке висел плакат, си-
ний такой, и дохлая кобыла на нем нарисована. Гласил плакат о том, какое
количество никотина убивает наповал лошадь. Вроде бы, значит, тонкий на-
мек  на толстые обстоятельства - раз,  мол,  лошади столько надо,  чтобы
окачуриться,  то человеку и того меньше. Вообще-то додумал художник: ло-
шадь к никотину непривычная, а люди есть такие, что дымят без остановки,
как буксиры-угольщики.
   Рядом с этим зловредным плакатом висело объявление об оргнаборе рабо-
чей  силы на Таймыр.  Требовались там и механики и мотористы - в общем и
мне бы нашлась на Таймыре работенка.  Вот дела, везде эти объявления ви-
сят,  куда ни приедешь. Помню, в Пярну мы с Валькой Марвичем прочли объ-
явление о наборе сюда, а здесь, оказывается, уже и на Таймыр ребят наби-
рают. Чего-чего, а работы у нас хватает.
   А может,  в самом деле на Таймыр отсюда махнуть? Достроим здесь заво-
дик,  можно и туда податься.  Полярные надбавки - это дело, да и посмот-
реть на те места соблазнительно.
   На шоссе здесь,  у них, в областном центре, непорядок, грязь и колдо-
бины.  Неужели грейдером нельзя пройтись?  У нас, в Березани, и то чище,
хоть там и самосвалы двадцатипятитонные по шоссе гоняют.
   Появился автобус, весь заляпанный и тихий. Видно, остерегался шофер в
кювет посадить пассажиров.
   Погрузился я в автобус со своей олифой и доехал до остановки  Василь-
евский затон. От остановки до затона - путь мне через лес.
   Что я люблю - это ходить через лес. Приятно было идти по дороге, хоть
лес здесь и не такой,  как в Ярославской области, откуда я родом, не та-
кой веселый.  В здешних лесах больше мрачности, особенно по такой-то по-
годе.
   Тут - как будто маслом по сердцу - выглянуло  солнышко.  Осины  слева
задрожали,  а елки справа стоят важные и неподвижные. Лужи стали голубы-
ми,  и кукушка в чаще квакнула пару раз.  Сколько жить мне еще на  нашей
мирной планете?
   - Ну-ка, старая ведьма, начинай отсчет! - крикнул я кукушке.
   А она, зараза: "ку-ку, ку-ку" - и молчок. Два года всего, значит. Это
меня не устраивает.
   - Давай сначала, - крикнул я.
   "Ку-ку, ку-ку" - снова молчок.  Опять два раза. Может быть, война че-
рез два года налетит, и я, значит, того... смертью храбрых под каким-ни-
будь "Поларисом"?
   Я прямо зажмурился, когда вообразил, как начнутся подводные залпы ра-
кетами,  как они начнут нас долбать, а мы их двойным ударом, веселые бу-
дут дела! А мне надо дочку еще воспитывать, в детсад ее по утрам водить,
и пацана хочу заиметь;  заводишко этот не раньше чем через год достроим,
а на Таймыре дел тоже невпроворот - ну, уж фигу вам с маслом!
   - Давай сначала!  - заорал я опять кукушке, этой старой лесной дешев-
ке,  которой  самой-то  небось не меньше ста лет,  которая небось видела
здесь черт те что, партизан, наверно, видела и колчаковских белогвардей-
цев, да еще собирается небось пожить сотняжку-другую.
   Ну, тут она испугалась,  наладилась, начала работать на полных оборо-
тах.  "Ку-ку,  ку-ку, ку-ку..." Уже за двадцать перевалила; дочка моя на
третий курс перешла в Московском государственном университете, а пацане-
нок экзамены сдает на аттестат зрелости,  грубит уже мне, щенок, на дев-
чонок стал заглядываться...
   - Давай, давай! - крикнул я старой птице. - Мотай дальше!
   Пока из леса вышел, со счету сбился. Вроде на восьмой десяток перева-
лило.  Хватит,  старой калошей шлепать тоже неинтересно. Собирайте гроши
на поминки,  чтоб все было как у людей. Поплачьте малость, это невредно.
Умолкла.  Нашли мы с ней контакт.  Плачьте,  мои товарищи, старые хрычи,
это невредно. А впрочем, может, еще десятку добавить?
   - Ну-ка, давай! - сказал я тихо, и она мне еще десятку отстукала, по-
рядок.
   Я посмотрел с бугра вниз на затон и увидел,  что катер наш  "Балтик",
0-138,  в полном порядке, стоит себе среди разного деревянного и ржавого
железного хлама. Мухин и Сизый заметили меня на бугре и стали руками ма-
хать:  быстрей,  мол. Мухин, капитан наш, старый морячина, тоже балтийс-
кий, а Сизый, матрос, молодой местный пижон.
   Всю осень и зиму,  как приехали мы сюда с Валькой Марвичем, мы втроем
ремонтировали этот катер,  можно сказать,  строили его заново: мотор пе-
ребрали,  обшивку даже клепали и варили заново.  Ничего,  не обижало нас
начальство - оклады дали по летнему тарифу,  по навигационному, и преми-
альные спускали,  по полторы сотни  выходило  чистых.  Сизому,  понятно,
меньше, как неквалифицированному пижону.
   И вот сейчас катер наш был на плаву, мощненький такой, осталось толь-
ко его покрасить. За олифой я и ездил на пристань.
   - Олифу достал? - спросил Мухин.
   - За кого вы меня принимаете,  товарищ Мухин? - сказал я. - Югов ска-
зал: достану - значит, достанет.
   - Значит, покрасим? - смекнул Сизый.
   - Верно ты сообразил, - говорю ему. - Значит, покрасим.
   - Давай заводи свой патефон, - буркнул Мухин.
   Я полез в свое отделение, запустил машину. Все у меня было в порядке,
прямо сердце радовалось.
   Побежала наша "Балтика" по сибирской реке.  Я поднялся наверх и зашел
в рубку к Мухину.
   - Мухин, - говорю ему, - подойди на секунду к дебаркадеру.
   - Нет  уж,  - отвечает Мухин,  - там эта публичка навалится,  а у нас
груз.
   - Тихонько подойди. Кореша одного надо прихватить с женой.
   - Ладно, - говорит Мухин. - Только на айн момент.
   Когда появился перед нами голубой дебаркадер,  я посмотрел  на  часы.
Точно  подходили,  как  я  и  обещал  Юрке  Горяеву,  точно в двенадцать
ноль-ноль.
   Юра и девушка эта самая стояли на палубе дебаркадера ближе к корме  и
всматривались в нас. Я махнул им.
   Когда подошли, Юрка тотчас же бросил на палубу свой чемодан и девчон-
ка свой тоже бросила. И оба прыгнули к нам. Неплохо это было сделано. Мы
сразу же отвалили, публика только заорать успела.
   - Знакомьтесь, - сказал Юра.
   - Очень приятно, Таня, - сказала девчонка и руку мне протянула.
   - Югов Сергей Иванович, - сказал я, нахмурясь.
   Всегда я хмурюсь, когда с красивой девчонкой знакомлюсь, не пойму от-
чего. По отчеству себя величаю.
   - Вот это чувиха! - шепчет мне Сизый.
   - Не шепчи! - тихо рявкнул я на него и полез зачемто в свой отсек.
   Клапана мне надо было посмотреть,  вот зачем полез.  Покрутился  я  с
клапанами этими пяток минут - и опять наверх. Нужно мне было рассмотреть
эту Таню как следует. Гляжу. Сизый уже с ней сидит, травит ей потихонеч-
ку.
   - Я, знаете, стремлюсь к повышению, - говорит Сизый. - Заочно учусь в
Ленинградском кораблестроительном.  Конечно,  трудно сочетать.  А еще  и
спорт. Я, Таня, борьбой занимаюсь.
   Я присел рядом, позади них, и слушаю. Очень интересуют меня люди, ко-
торых,  грубо говоря, хвастунами можно назвать. Все с них как с гуся во-
да.
   Что такое хвастовство? Удовольствие оно доставляет человеку. Я вот не
умею хвастать и часто думаю, что зря. Хвастовство не влечет за собой ни-
каких неприятных последствий.
   Помню, на эсминце,  когда спартакиада флота началась,  записывается к
нам на боксерское соревнование один старший матрос. Я его спрашиваю (при
ребятах,  заметь):  "Какой у тебя разряд, старший матрос?" А он отвечает
нехотя так:  да так, мол, на первый работаю. Ну, думаю, дела! Стали мы с
ним работать,  смотрю,  прет старший матрос, как бык, и руками машет, не
тянут.  Сильно ему тогда от меня досталось, и ребята смеялись, а все ни-
чего, не убавилось его, старшего матроса, от этих насмешек.
   Так и Сизого не убавится,  когда Таня узнает,  какой он на самом деле
заочник и борец. Каким был местным неквалифицированным пижоном, таким он
и останется. "Чувак", "чувиха" - весь разговор.
   Так, Таня встает и идет на нос,  где Юра стоит.  Юбка у нее полощется
на ветру,  коленки светятся, прямо хоть зажмурься, и волосы разлетаются.
Улыбнулась мне. В общем-то она, должно быть, хорошая девчонка. Не просто
фифа из Москвы,  а с характером и с печалью.  Пошел я за ней, и стали мы
втроем  стоять  на носу.  Стояли,  помалкивали,  а ветер по нас хлестал.
Дружно это как-то было,  очень хорошо,  будто мы старые друзья с Таней и
Юрой, будто детство вместе провели.
   - Шли бы вниз,  в каюту,  - сказал я им потом. - Нам ходу пять часов.
Поспите.
   - А вы местный, Сережа? - спросила Таня.
   - Нет, я с Балтики, - говорю, - осенью только завербовался в Березань
на строительство.
   - Что же вас сюда потянуло?
   - Да так, - говорю, - надумали мы с одним дружком поехать, вот и пое-
хали.
   - А кем вы на Балтике были?
   "Может прихвастнуть?  - подумал я. - Убавится, что ли, меня? А ей ин-
тереснее будет". Но не решился.
   - Механиком работал по дизелям, - сказал я.
   - А в каком вы городе жили? - спросила она.
   - В Пярну жил последний год.
   - А-а, - протянула она и внимательно посмотрела на меня искоса.
   И тут меня словно ожгло. Поплыли, полетели на меня воспоминания прош-
лого года,  потому что повернулась она ко мне тем же ракурсом,  что и на
фотооткрытке. Я вспомнил, в каком виде ввалился тогда ко мне Валька Мар-
вич и как мы с ним ушли на море и там сидели под ветром,  хлюпали  папи-
росками, а он мне фотооткрытку эту показывал и что-то неясное толковал о
ней, об этой Тане, и о себе, и о какихто других людях, о людях вообще. А
потом ночью мы лежали с Тамаркой и слушали, как он ворочается на раскла-
душке,  молчали,  не мешали ему переживать.  А также вспомнил наши реши-
тельные  прогулки в толпе курортников по вечерам,  сто грамм с прицепом;
хватит или добавим,  давай добавим,  давай куда- нибудь поедем,  у  меня
специальность хорошая, флоту спасибо, жена твоя будет грустить, ну, пог-
рустит и перестанет, я тебя что-то не пойму, тогда давай еще; а уже было
закрыто и не пускали никуда. Да это точно она, Татьяна!
   - А вы кто будете? - спросил я для проверки.
   - Я в кино снимаюсь. Актриса, - говорит она.
   - Идите вниз, Таня, - сказал я. - Отдохните.
   - Ага, - сказала она и дернула Юру за рукав. - Пойдем.
   Я за  Таней пошел,  а Юра Горяев с другого борта.  Смотрю,  Мухин мне
подмигивает на Таню и большой палец показывает,  а потом на Юру  презри-
тельно машет - это,  мол,  ерунда,  не соперник, мол, тебе, Югов, а так,
только место в пространстве занимает.  Если бы знал Мухин,  кого мы  ве-
зем...
   И вообще он это зря,  Мухин.  Я не из таких.  Есть жена - и ладно,  а
крановщица Маша - это так, с кем не бывает.
   Бывает со всяким.  С Мухиным такое бывает чаще,  чем со всяким. Мухин
баб не жалеет, потому что от него в свое время невеста отказалась.
   Он очень правильный мужик,  Мухин,  скажу я тебе! Он мне раз такое из
своей жизни рассказывал, что не во всякой книжке прочтешь.
   Служил наш Мухин во время войны на подводной лодке,  и накрыл их "юн-
керс" своими бомбами.  Лодка лежит на грунте с распоротым пузом,  всем в
общем пришла хана,  только Мухин и раненый торпедист в одном отсеке жить
остались.  Это где-то возле Клайпеды было в сорок первом. В общем предс-
тавь себе,  в кромешной темноте с раненым торпедистом.  Дышать почти не-
чем,  спички еле горят из-за недостатка кислорода. Часов через несколько
Мухин взял буек,  вылез через торпедный аппарат и выплыл на поверхность.
А  ночь  уже была.  Поставил Мухин буек над этим местом и поплыл куда-то
вольным стилем, может, в Швецию, может, в Финляндию, а может, к своим. К
своим  попал.  В  пяти  километрах на песчаной банке рота наша стояла из
последних сил. Думаешь, товарища бросил Мухин? Ну, нет! Взяли они шлюпку
и пошли в темном море буек искать. Еле нашли. Мухин стал нырять - не пе-
хотинцам же нырять?  А буек-то, оказывается, отнесло, раз пять Мухин ны-
рял,  пока лодку нашел.  Влез туда,  на старое место; в гроб, можно ска-
зать, снова влез и вытащил торпе
   Все же торпедист умер,  а Мухин в плен попал на той  банке.  Потом  в
концлагере сидел в Норвегии. Убежал оттуда, с партизанами гулял. А после
войны в нашем проверочном лагере сидел.  Культ личности был,  понял? Вы-
пустить-то  выпустили Мухина из лагеря,  но только определили в спецкон-
тингент.
   Когда Сталин помер, проверять стали, что к чему, почему столько наро-
ду в лагеря запихали бериевские элементы.  Реабилитировали Мухина и даже
орден ему дали,  в газетах о нем стали писать.  Сам вырезки видел. Мухин
тебе не Сизый,  трепать не будет.  Спокойный он мужик и деловой,  только
вот бабам простить не может. А зря, женщина женщине рознь.
   Итак, пришли мы к Березани спокойно и вовремя,  ошвартовались.  Спус-
тился я в каюту и разбудил наших пассажиров.  Проводил их до Дома приез-
жих. Поднес Тане чемодан.
   - До завтра, - сказал я им. - Завтра загляну к вам с утра.
   После этого отправился домой.  Иду по шоссе,  от "МАЗов",  как  заяц,
отпрыгиваю.  Купил  в  автолавке булку черного хлеба,  консервы "Бобы со
свининой" и мармелад к чаю.  На двоих будет в самый раз поужинать. Иду и
все думаю о Вальке и о Тане. Нехорошо у них получается, непорядок.
   Вижу, догоняет меня он сам,  Валька Марвич, на своем колесном тракто-
ре. Восседает на нем, как падишах. Сел я с ним рядом. Поехали. Все быст-
рее,  чем пешком.  Позади у Вальки ковш болтается полукубовый, а впереди
бульдозерная лопата на весу.  Знаешь эти хитрые тракторы "Беларусь"? Тут
тебе и экскаватор, тут тебе и бульдозер, и тяговая сила опять же.
   - Устал, - говорит Марвич. - А ты?
   - А  мне-то что?  - ответил я.  - Прогулку совершил по реке на легком
катере, вот и все. Пассажиров привезли.
   - А я устал,  - говорит Марвич. - Устал, как лошадь. Как скот послед-
ний.
   - Слушай, Валя, - сказал я ему, - ты не особенно переживай, но похоже
на то, что жена твоя сюда прибыла с нашим катером.
   Он только кашлянул и поехал дальше молча.  Я смотрю:  он  потом  весь
покрылся, мелкими каплями.
   - Шуточки такого рода,  - говорит он через минуту, - раньше не свойс-
твенны были тебе, Сергей.
   И газу, газу дает, балда.
   - Я не шучу,  - сказал я. - Таня, киноартистка, и на карточку похожа.
С  парнем одним она сюда приехала,  с Юрой Горяевым.  Только не жена она
ему,  это видно,  и даже не крутят они любовь - это факт. Это твоя жена,
друг.
   4. - Что же,  ты думаешь,  ради меня она сюда приехала?  - спрашивает
Марвич.
   - Зачем ради тебя?  - успокоил я его.  - Приехала она сюда ради