начала накручивать свои московские деловые
дни,  песочком сыпала на гололед,  в оттепель промокали ноги; зима тяну-
лась без конца и всем уже надоела,  когда вдруг небо стало подозрительно
просвечивать на закате и день за днем все  больше  прорех  появлялось  в
замкнутой зимней московской сфере;  прошло семь или восемь месяцев после
гибели Кянукука,  когда наступила весна,  вряд ли веселая для  Тани,  но
все-таки  это  была весна,  и световые рекламы в этот час по- особенному
зажглись на фоне бледного заката и словно подтвердили ей это,  когда она
вышла  из метро на площадь Маяковского.  Каблучки ее зацокали по чистому
асфальту Садового кольца.
   "В общем я не так и стара", - Таня чуть не подпрыгнула от этой мысли.
Она увидела свое лицо на афише анонсированного фильма.
   "Ого, - подумала она, - красивая девка!"
   А огоньки уже зажигались вдали на площади Восстания,  зажигались, за-
жигались,  накручивалась зеленая лента, стопсигналы муравьиными отрядами
бежали вверх,  площадь распахивалась перед ней все шире, словно счастли-
вое будущее, и ей стоило усилий свернуть в переулок, сдержать неразумные
ноги.
   Она подошла к пруду. Лед почти уже растаял, он был черный, в угольной
пыли, большая проталина возле лебяжьего домика дымилась. Лебеди выходили
поразмяться. Они были гадкие, запущенные за зиму, тела их напоминали по-
душки в трехнедельных наволочках,  подушки, истыканнные кулаками, изъез-
женные вдоль и поперек шершавыми щеками.
   - Дура, - шепнула Таня, наблюдая лебедей.
   Лебеди плюхались в темную дымную воду, вытягивали шеи, вздрагивали.
   Весь седьмой этаж дома напротив отражал закат.
   Таня побежала к своему дому.
   "Беги быстрей, дура, - твердила она себе на бегу. - Юность твоя прош-
ла,  и ничего особенного не происходит.  Тебе надо одеваться,  мазаться,
краситься,  у тебя сегодня премьера. Ты деловая женщина. Дура, дура, ду-
ра!..."
   Она закрыла за собой тяжелую дверь парадного, но не удержалась, вновь
приотворила  ее,  высунула голову на улицу и в последний раз вдохнула ее
воздух, весенний, грязный, холодный еще воздух, безумный воздух. Затем -
по желтому мрамору вверх, на третий этаж.
   - Тебе почта, - сказала мать. - Куча писем и телеграмм.
   Начальственная ее мама в черном костюме, готовая к премьере, пошла за
ней.
   - Ты опаздываешь, - говорила она. - Тебе помочь?
   Таня стащила с себя любимую одежду - свитер и мохнатую юбку - и быст-
ро завертелась по своей комнате. Мать наблюдала за ней.
   - Дочь! Безумица! - завыл в глубине папа.
   - Зачем ты кладешь тон? - сказала мать. - И так свежа... В почте, ка-
жется, есть письмо от Валентина, - сухо сказала она.
   - Ну, хорошо, мы с отцом пойдем, - сказала мать. - За тобой заедут?
   - Кто-нибудь заедет, - быстро проговорила Таня и присела у зеркала.
   Мать вышла из комнаты и притворила дверь.
   - Где письмо? - истерически закричала Таня.
   Вот ведь в чем дело,  вот ведь что,  предчувствия  во  время  быстрой
ходьбы от метро,  первое письмо чуть ли не за год,  весна пришла,  талый
лед, пар над водой, неоновые рекламы, вот оно что. Где письмо, где?
   Мать сразу вбежала с письмом и тут же выбежала.
   Хлопнула дверь за родителями, они ушли на премьеру.
   Как Валька бежал вдоль пляжа под луной,  полетел по камням -  прыжок,
прыжок,  живот втянутый,  ноги длинные, а ночь была мрачная, несмотря на
луну,  ветер стучал по соснам,  как палка по забору, и Валька сорвался в
воду,  взлетел  сноп  холодных алюминиевых брызг,  тогда он и вернулся к
ней, смеясь, голый в такую холодину, сумасшедший, вот сумасшедший.
   Она зябла у зеркала, читая письмо, и иногда взглядывала на себя, зяб-
кую. Письмо было короткое:
   "Пожалуйста, не думай, что я пьян, я почти не пью, у меня много рабо-
ты,  мне хорошо.  Я пишу тебе,  потому что мне больше уже  невмоготу  не
знать о тебе ничего. Ну, любовь не любовь, но все-таки хоть раз в полго-
да давай о себе знать.  Таня, намарай хоть открыточку, а, Таня? Адрес на
конверте.
   Мы тут с друзьями-товарищами со страшной силой "куем чего-то железно-
го". Зарабатываю хорошо. Купил себе новое пальто за 85 р. Пока.
   Валентин.
   ЗюЫю Таня, вроде весна пришла, Таня.
   ЗюЗюЫю Вышла замуж?"
   Минут через пять пошли дикие звонки из Дома кино.  Почему она еще до-
ма?  Не оделась еще?  Сумасшедшая!  "Хорошо,  золотая рыбка, - прокричал
Кольчугин, - сейчас я за тобой прикачу, и если ты, если ты..." Она пове-
сила трубку и больше уже не подходила к телефону.
   Как-то раз она провожала Вальку. Он уезжал с Казанского вокзала. Сме-
ясь,  они пробежали зал, перепрыгивая через узлы, задевая гирлянды тран-
зитных баранок.  Он успел вскочить в последний вагон. Вообще вся жизнь с
ним была наполнена постоянной спешкой.  Вечно куда-то они  опаздывали  -
вместе или в одиночку. Суетились.
   Зато как ее поражало его спокойствие там,  в Эстонии, на съемках. Вы-
рядится вечером в свой костюм и бродит по городу, как лунатик. Безучаст-
ный взгляд:  ни презрения, ни горя, ни любви - ничего в нем не было вид-
но. Ей тоже приходилось притворяться. Они вели тогда бессмысленную борь-
бу друг с другом. До того вечера. Да, до того. А после бред какой-то на-
чался собачий.  Олег,  Миша,  Эдуард - "рыцари"... Только покойник Кяну-
кук...
   Ну, хорошо.  Вовремя пришло письмо. Только с таким настроением и идти
на премьеру своего фильма.
   Таня оделась, автоматически повертелась перед зеркалом, оглядывая се-
бя со стороны, с большого расстояния, - можно было предположить, что за-
дорная девушка собирается на свой первый бал, - и подошла к дверям, вни-
мательно осмотрела комнату, в которой провела столько лет и эту зиму то-
же.
   Зиму эту Таня провела одиноко,  невесело.  Виной тому,  конечно, были
события прошлого лета - окончательный разрыв с мужем, дикая гибель Кяну-
кука.  Редко навещали ее отчетливые картины этого лета,  но очень  часто
возникало болезненное воспоминание о какой-то ее страшной глупости, гру-
бости,  неловкости, и оттого она стала мрачной. Разные мальчики позвани-
вали,  а то и болтались возле подъезда,  ей же казалось,  что она старше
этих мальчиков лет на сорок,  они ей были смешны.  О прошлой своей жизни
она думала жестоко. Мещаночка, корила она себя, пустая мещаночка, деточ-
ка, цыпочка, дрянь!
   Помнишь допросы в милиции,  составление протоколов?  "Вы здесь ни при
чем, - говорили ей лейтенанты. - Вы- то здесь при чем?" - "Нет, при чем,
при чем, - твердила она. - Это я виновата, я". - "Нервный срыв", - гово-
рили тогда.  "Это нервный срыв, товарищи", - говорила прилетевшая на по-
жар мама.  "Никто не виноват,  никто не виноват",  - твердил осунувшийся
Олег, большими шагами круживший по комнате. "Картина ясна", - сказал ма-
йорследователь, приехавший из республиканского центра.
   Конечно, картина ясная:  был человек,  нет человека. Все сумасбродные
идеи человека,  ночные его видения,  склонности,  привязанности, доброта
облачком горящего бензина взлетели в темное небо и испарились, раствори-
лись в нем.  Вот только кому передать вещи,  которые принес матрос? Иму-
щество погибшего?  Тощий рюкзак и ободранный чемодан с наклейками загра-
ничных отелей,  в которых он никогда не жил, и с фотографией певицы Эллы
Фицджеральд,  наклеенной внутри.  Кучка грязного белья, брюки, новенькие
дешевые ботинки, припасенные, как видно, на осень, синтетическая куртка,
роман Генриха Бюлля "Бильярд в половине десятого", несколько номеров мо-
лодежного журнала,  письма.  "Это еще что,  - сказала мама, - зачем тебе
эти письма?" - "Дайте мне эти письма хоть на одну ночь",  - упорствовала
Таня. "Ты была с ним близка?" - "Нет! Да! Да, была. Он мне дорог".
   Нервный срыв,  что  поделаешь.  А  зарядили уже в тех местах обширные
дожди,  из которых вырваться можно  было  только  на  самолете.  Тенька-
ли-тенькали без конца капли по карнизу всю ночь.
   ...Позвонил и  забарабанил в дверь Кольчугин.  Он ворвался в квартиру
весь блестящий с ног до головы,  кинематографически элегантный. С причи-
таниями и аханьем осмотрел Таню.
   На темной лестнице, по которой они бежали вниз к машине, он вдруг ос-
тановился и сказал:
   - Танька,  я хочу быть твоим другом. Слышишь? Просто другом, если не-
возможна любовь.
   - Выпил уже? - спросила Таня, пробегая мимо.
   - Итак, мы друзья, да? Друзья? - лепетал Кольчугин, догоняя ее.
   И в  машине он все болтал что-то о дружбе,  не обращая на Таню внима-
ния,  глядя в окно,  подтягивая галстук,  сморкаясь. Как видно, он очень
сильно волновался, вот и все.
   Таня вынула из кармана смятое письмо Марвича,  осветила адрес сигаре-
той.  "Какой-то странный город - Березань.  Дождик, дождик, перестань, я
поеду в Арестань богу молиться,  царю поклониться... Дождик, дождик, пе-
рестань, я поеду в Березань... Березань - березы, что ли? Разве в Сибири
растут березы?"
   На улице  Воровского  скопление  автомобилей.  Толпа возле Дома кино.
"Девушка,  билетик!" - "Таня, привет!" - "Здравствуйте, здравствуйте". -
"Это Калиновская". - "Поздравляю". - "Не рано ли?"
   Толпа становилась все гуще, и в вестибюле, и в холле, и в курительной
комнате,  и в буфете,  и в ресторане плотные ряды знакомых лиц встречали
Таню.  В  этом было что-то пугающее,  хотелось все это огромное общество
знакомых, друзей, чуть ли не родственников, окинуть сразу длинным взгля-
дом,  словно захлестнув петлю, и всем сразу сказать, сразу для всех: хо-
рошо, да, хорошо, у меня все хорошо!
   Кто это тебе протянул крюшон?  А сбоку уже тянутся руки с  конфетами.
Как живешь? Хорошо. Как успехи? Хорошо. Ну, как жизнь молодая? Очень хо-
рошо. А ты как? А ты? А вы?
   Все жили хорошо,  даже очень хорошо. Никто не жил "так себе" во избе-
жание дальнейших вопросов. Здесь еще толкаться не меньше получаса до на-
чала. Вот так всегда.
   Григорий Григорьевич Павлик отделился от группы корифеев и взял  Таню
под руку.
   - Танюша,  Танюша,  се манифик!  Лет десять назад я бы... Ха-ха-ха!..
Таня, - сказал он тихо и доверительно, - давай будем дружить, а? Ну, ру-
гались, ну, ссорились - производство ведь, понимаешь? М-м-м, творчество,
хм,  без этого не бывает.  Давай подружимся!  Я хочу тебя еще снимать, у
меня  такие  планы,  м-м-м,  понимаешь?  М-м-м,  буду работать на шарик,
м-м-м,  французикам нос утереть,  м-м-м,  эпопея, м-м-м... Договорились?
Дружба?
   Оставив ее, он ринулся в толпу.
   Подошел старый Танин товарищ, знаменитый артист Миша Татаринов. Миша,
писаный красавец, был кумиром юных кинозрительниц от Бреста до Магадана.
Они поцеловались.
   - Как дела, Мишенька? - спросила Таня.
   - Плохо,  - сказал кумир. - Замучился совсем. Андрюшка болен, двусто-
роннее воспаление среднего уха.  Жанка с домработницей  разругалась,  та
ушла.  Варьку теперь я вожу в детсад, и потом покупки, знаешь, и аптека,
а у меня еще озвучание и театр, а теща в кризе лежит.
   - Вот ведь навалилось как! - ужаснулась Таня.
   Ей стало жалко Мишу. Девушки от Бреста до Магадана, должно быть, нес-
колько иначе представляют себе жизнь своего любимца.
   - Не говори! - махнул он рукой. - Пойдем хоть выпьем по рюмке.
   С большим трудом они пробрались к стойке буфета. Вокруг толпились ум-
ные молодые люди. Разговор шел несколько странный.
   - Годар, - говорил один.
   - Трюффо, - отвечал другой.
   - А Бенюэль? - ехидно подковыривал третий.
   - Антониони, - резко парировал четвертый.
   Среди них стоял высокий парень в темных очках, за которым утвердилась
слава  большого таланта.  Пока он еще ничего по молодости лет не сделал,
но все знали, что в скором времени сделает что-то значительное.
   - Я уже видел фильм, - сказал он, нагнувшись к Тане. - Вы там хороши.
Хотелось бы подружиться. Не возражаете?
   - Товарищи, давайте выпьем за Таню Калиновскую, - предложил Миша.
   - За Таню! За Таню! - зашумели все.
   "Какие милые все люди", - подумала Таня.
   Ей стали вдруг симпатичны все эти люди и сам теплый воздух,  настоян-
ный на табачном дыме,  на умных разговорах и на сплетнях -  как  же  без
них! - и на всеобщем ожидании чего-то возвышенного, безусловного и прек-
расного.  И что самое главное,  во всех взглядах она  читала  призывы  к
дружбе.
   Вдали над  лысиной  редактора  и над седым париком крупной критикессы
она увидела надменное лицо Олега.  Он кивнул ей и немедленно прошел  еще
дальше, затерялся в толпе.
   Последнее их свидание состоялось неожиданно, несколько месяцев назад.
Ее пригласили на встречу со студентами в какой-то институт,  и это  ока-
зался как раз институт Олега. Так она и не узнала, было ли это подстрое-
но им или произошло случайно.
   Она выступала там, в этом институте, вроде рассказывала что-то о себе
и,  так сказать, "делилась творческими планами". Выступать она не умела,
сильно путалась,  говорила какие-то шаблонные,  свойственные "людям  ис-
кусства" слова:  "где-то по большому счету" и "волнительно" вместо "вол-
нующе" - и произносила прилагательные мхатовским говорком,  то есть так,
как ни в жизни, ни на экране никогда не говорила, а потом и совсем поте-
ряла нить мысли,  покраснела,  кляня себя, но юношеские лица в зале были
так веселы и добры, что в конечном счете все сошло хорошо, всем она, как
всегда, понравилась.
   Потом ее окружили здоровые,  спортивные парни и  девушки  с  высокими
прическами,  отбили от любителей автографов и повели по всему институту,
гордясь,  показывали ничем не примечательные аудитории и залы. Помещение
было не выдающееся, только сам институт был выдающимся.
   В конце  длинного пустого коридора она увидела Олега.  Он разглядывал
какой-то стенд. Он повернулся к приближающейся толпе и улыбнулся.
   - А вот наш деятель! - засмеялись студенты.
   - В самом деле он крупный деятель? - спросила Таня.
   - У! - засмеялись студенты. - Большой человек Бэ Чэ!
   - Мне что-то не верится, - сказала она.
   Студенты зашумели, показывая на Олега.
   - Лучший и выдающийся!
   - Светлая голова!
   - Железные нервы!
   - Высшие баллы!
   - А какие манеры!
   - А элегантность!
   - Вождь!
   - Титан!
   - Организатор и вдохновитель!
   - Силач!
   - Мощага!
   - Вы можете им гордиться!
   С этими криками,  вроде бы и шутливыми, но почему- то неприятными для
Тани,  они окружили Олега.  Тот молча улыбался.  Кажется,  он не обращал
внимания на эти шутки. Таня кивнула ему.
   - И никаких взысканий? - спросила она, улыбнувшись.
   Какой-то очень высокий парень снял очки и,  глядя не на  Таню,  а  на
Олега, проговорил:
   - Как вам сказать?  На первом курсе наш Олег шалил,  но это в далеком
прошлом...
   Шутки почему-то смолкли,  воцарилось секундное молчание, все смотрели
на Олега и высокого.  Должно быть,  что-то было между ними,  далекое, но
незабытое.  Светлыми глазами Олег взглянул на высокого.  Тот недобро ус-
мехнулся, выбрался из толпы и зашагал прочь. Олег подошел к Тане.
   - Ужасно ты выступала, Танюша, - улыбаясь, сказал он.
   Они все шли и шли куда-то по институту,  и Олег шагал рядом,  взяв ее
под руку, гордый и прямой. Они вышли из института вдвоем.
   - Кажется тебя не очень любят здесь, - сказала Таня.
   Олег оглянулся на здание института.
   - Осточертел мне этот детский сад,  - проговорил он.  - Сопляки  нес-
частные.
   Они пошли через парк.  Было морозно, снег скрипел под ногами, меж со-
сен мелькали яркие планеты.
   - Я хочу пригласить тебя поужинать у  нас.  Я  предупредил,  домашние
ждут, - сказал он.
   Таня ответила, что зря он это сделал, она не пойдет.
   - Оставьте меня, Олег, пожалуйста, - попросила она.
   Лопнуло тогда его напряженное спокойствие,  и, чуть не крича, он стал
уверять, что измучился без нее уже окончательно, что дальше так не может
продолжаться, что она перевернула всю его жизнь.
   - Да пойми же ты, наконец, что я в тебя влюблен! - вскричал он.
   Она ответила, что ничем не может ему помочь. Они шли по мохнатым лун-
ным теням, по пятнам сверкающего лунного снега.
   - Сириус? - спросила она, показав на созвездие.
   Он закричал,  что Сириус, что это гнусно, жестоко, что для всех у нее
есть жалость, кроме него. И неужели из- за того дикого, нелепого случая,
в котором никто из них совсем не виноват...
   - Послушай,  оставь ты меня.  Разве ты не видишь - ночь-то  какая,  -
сказала она.
   Он повернулся  и побежал назад,  яростно и легко унесся от нее по ал-
лее.
   Луна была с маленькой,  еле заметной ущербинкой.  Она огибала  сосны,
вежливо плыла над Таней,  пока не спряталась в елках. Таня остановилась,
чтобы разглядеть планеты. Парк кончался, уже был виден трамвай и огоньки
такси.
   Таня побежала, ей почудилось вдруг, что на трамвайной остановке может
оказаться Марвич. Так ей всю зиму казалось - вот-вот из-за угла вывернет
Валька в своем обшарпанном пальто.  Ах,  да, теперь ведь он новое пальто
себе купил. Наверное, какое-нибудь дурацкое венгерское пальто.
   - Ерунда,  - сказал молодой человек в темных очках  другому  молодому
человеку в свитере. - В том фильме, о котором вы говорите, ничего нового
нет. Элементарное раздвоение личности, вот и все.
   Свитер стал возражать, но темные очки уже склонились к Тане.
   - А вы, Таня, как считаете?
   - Мне-то какое дело? - дернула Таня плечиком.
   Очки одобрительно пожали ее руку.
   - Вы очень умны. Я много слышал о вас. Очень хочу стать вашим другом.
   - Хорошо, подружимся, - сказала Таня и ушла с Мишей.
   Начались звонки,  и все повалили в зал. Полчаса ушло на представление
группы. Павлик не жалел эпитетов для всех, он сказал, что переживал свою
вторую молодость,  работая с этим коллективом. Коллектив раскланивался и
улыбался,  вспоминая дожди и солнце,  и как ругались,  и как мирились, и
как чудно было.
   - А теперь мы покажем вам нашу скромную ленту, - сказал Павлик.
   Коллектив сошел с эстрады в зал.  Танино кресло оказалось рядом с ав-
тором. Автор хорохорился, косил правым глазом на какого-то критика, иро-
нически улыбался и шептал Тане на ухо: "Провал, Танька! Полный провал!"
   Погас свет,  и потекла знакомая музыка,  и потекли сто  раз  виденные
кадры пролога, потом титры...
   - Правда,  приятно? - шепнул автор. - Все-таки приятно. Послушай, Та-
ня,  между нами какая-то двусмысленность, ты не находишь? Может быть, ты
думала, что я ухаживаю за тобой, так это ошибка. Я ведь, знаешь... Я хо-
тел бы с тобой дружить.  Ну, конечно, не как парень с парнем, но все-та-
ки, чтобы между нами были простые, ясные отношения.
   - Да отстаньте вы все от меня! - вдруг почти громко воскликнула Таня.
   Автор дернулся и затих.
   "Ой, как я плохо играю!  - думала Таня,  глядя на экран.  - Жуть! Фу!
Побежала,  побежала, дурища, бездарь! Что во мне от таланта? Ноги у меня
талантливые,  вот и все. А мало ли девчонок с длинными ногами? Ну, зачем
нужен был этот план?  Уставилась бараньими глазами! А что от меня требо-
валось? В сценарии была красивая девушка, вот я и играла красивую девуш-
ку.  Ну,  поплакала разок,  ну,  поругалась. Так всю жизнь я буду играть
"красивых девушек".  Веселое амплуа!  Что толку? Может, когда состарюсь,
только тогда и сыграю по-настоящему.  Если будут меня еще снимать.  А  я
хочу сейчас играть и сыграю еще,  не думайте! Я сыграю трагическую роль,
если ее ктонибудь напишет.  Напишут ее для тебя,  как же,  дожидайся!  Я
глупая,  я мало читаю,  вон в "Современнике" девки какие умные! Я теперь
книжки буду читать, вот что!"
   Таня, конечно,  напрасно так убивалась. Играла она вовсе неплохо, мо-
жет быть, даже и хорошо, и все в этом фильме было неплохо, а может быть,
даже и хорошо,  все было на "современном уровне",  все на месте,  кроме,
разумеется,  действия.  Действия вот не было, к сожалению. Показана была
симпатичная жизнь на симпатичных ландшафтах,  ну,  естественно, и разные
передряги,  но не такие уж страшные - короче говоря, поиски места в жиз-
ни.
   Побежал знакомый и милый прибалтийский пейзаж:  сосны, длинные пляжи,
черепичные  крыши  маленького городка,  - и вдруг появилась на несколько
секунд темная и у