нно вскрикнул Кянукук.
   Вдруг страшная боль подкосила мне ноги: это один из них ударил носком
ботинка по голени,  прямо в кость. Второй ударил в лицо, и я полетел го-
ловой на стену.  Первый упал на меня и стал молотить кулаками по груди и
по лицу. Я с трудом сбросил его с себя и вскочил на ноги, но тут же сбо-
ку  в  ухо  ударил второй,  и все закрутилось,  завертелось,  запрыгало.
Что-то я еще пытался делать, бил руками, ногами и головой снизу вверх, а
в мозгу у меня спереди, сзади, сбоку вспыхивали атомные взрывы и трещала
грудь,  я упал на колени, когда чьи-то пальцы сжали мне горло. Мне каза-
лось,  что глаза у меня лопнут,  и тут я увидел Кянукука, который прыгал
неподалеку,  что-то умоляюще кричал и сжимал руки на груди. Потом кто-то
сел на меня, и удары по темени прекратились.
   - Можно было бы и вниз сбросить этого подонка,  - донесся до меня за-
пыхавшийся голос.
   - Дорогой мой, надо чтить уголовный кодекс, - со смехом произнес дру-
гой.
   - Ну, пошли, - сказал третий.
   На секунду  я  потерял  сознание от боли в таком месте,  о котором не
принято говорить.  Когда сознание вернулось, я увидел, что они удаляются
медленно,  в метре друг от друга, подняв плечи, и грубая вязка их свите-
ров отчетливо обозначена светом луны.
   Я сел и прислонился спиной к стене дома.  Голова через секунду начала
гудеть,  как сорок сороков,  вернее,  как один огромный колокол. Вытащил
носовой платок и утер кровь с лица,  высморкался. Рядом лежала затоптан-
ная,  с  переломленным козырьком моя кепка- фаэрмэнка.  Я взял ее,  сбил
пыль, потер рукавом и надвинул на голову. Напротив на каменной тумбе си-
дел Кянукук. Он, вытянув шею, смотрел на меня и будто глотал что-то, ка-
дык ходил по его горлу, словно поршень.
   - Послушай,  ты, жалкая личность, у тебя найдется где переночевать? -
еле ворочая языком, спросил я.
   Он закивал,  стал глотать еще чаще,  потом встал и протянул мне руку.
Мы пошли с ним,  он вел меня, как водят раненых на войне, но я, кажется,
ступал твердо и только не понимал,  где мы идем,  куда мы идем, что меня
сюда занесло,  и что такое земной шар,  и что такое человечество,  и что
такое мое тело,  моя душа, и его душа, и души всех людей, нарушились все
связи,  я стал каким-то светлячком,  хаотически носящимся в море темного
планктона.
   7. Перед глазами у меня дрожал на стене солнечный квадрат, расчерчен-
ный в косую клеточку.  Под ним - баскетбольный щит с оборванной  сеткой.
Выше - лозунг на эстонском и русском языках:  "Слава советским спортсме-
нам!" Справа и ближе висели гимнастические кольца.  Еще  ближе  и  слева
виднелись параллельные брусья. Виски ломило от холода. Я согнул одну но-
гу,  потом другую, поднял руки и пощупал лицо. Оно было обложено мокрыми
и холодными полотенцами. Я сорвал их и сел. Оказалось, я сижу на гимнас-
тических матах. Наконец дошло, что ночевал я в спортзале. Недосягаемый и
чистый, как больница, потолок был в вышине, дымный солнечный свет прони-
кал сквозь большие окна, взятые в металлическую сетку. Рядом лежал Кяну-
кук и смотрел на меня.
   - Привет орлам-физкультурникам! - сказал я. - Как мы сюда попали?
   - А я здесь живу,  старик, - ответил Кянукук. - Вернее, ночую. Сторо-
жиха мне сочувствует.
   - Знаешь, ты так на сочувствии карьеру можешь сделать. Тебе не кажет-
ся?
   - Старик, - захохотал он. - Земля еще не успеет совершить оборот вок-
руг солнца, как я стану корреспондентом радио. Радиокитом, так сказать.
   - У тебя есть зеркало? - спросил я.
   Он пошарил под матами и протянул мне круглое зеркальце.
   Странно, лицо не очень испугало меня. Верхняя губа была, правда, рас-
сечена  и  запеклась,  нос несколько распух,  под глазами были небольшие
кровоподтеки, но в общем те трое добрых молодцев разочаровались бы, уви-
дев сейчас мое лицо,  недоработали они вчера.  Впрочем, должно быть, эти
примочки, заботливые руки Кянукука сделали свое дело.
   - Ты моя Мария,  - сказал я ему. - Ты сестра милосердия, подруга уни-
женных и оскорбленных.
   - Знаешь,  Валя,  - тихо сказал он, как-то странно глядя на меня, - я
сегодня всю ночь читал журнал. Прочел твои рассказы.
   - Ты моя первая читательница,  - сказал я. - Будь же моей первой кри-
тикессой.
   - Знаешь, здорово! Ты настоящий писатель! А ведь никто не знал, поду-
мать только!
   Я вытащил пачку сигарет.  Все они были переломаны,  но все же я нашел
более или менее крупный обломок и закурил. Голова закружилась.
   "Есть выход - повеситься, - подумал я. - Тихомирно покачиваться в ка-
кой-нибудь дубовой роще, так сказать, красиво вписаться в пейзаж".
   Кянукук помолчал и добавил:
   - Если бы мальчики знали, они не стали бы...
   - Какие мальчики? - заорал я.
   - Те, вчерашние, - пролепетал он.
   Мальчики! Я прямо задохнулся от ненависти.  Какое слово -  "мальчики"
для этих штурмовиков,  для этой "зондеркоманды",  для невинных младенцев
весом по центнеру!
   - Ты не знаешь, моя милая, - сказал я, - сколько в тебе от проститут-
ки.  Я думал,  что ты сестра милосердия,  а ты самая обыкновенная сердо-
больная проститутка. Пошли завтракать.
   - Если ты считаешь меня жалкой личностью,  зачем же ты  общаешься  со
мной?
   - Жалкая личность лучше,  чем сильная личность,  - ответил я, встал и
подтянул штаны.
   Потом бодро прыгнул на кольца и сорвался с них.  Невзирая  на  первую
неудачу, я подтянулся на брусьях и стал махать ногами.
   - Пойдем,  Валя,  -  сказал  Кянукук,  -  а то сейчас уже придут сюда
эти... физкультурники.
   Мы позавтракали в молочной столовой и распростились  с  Кянукуком  до
вечера.  Я поехал на базу. Там никого не было, все использовали день от-
гула и разбрелись кто куда. Я умылся, побрился, нашел кусочек пластыря и
заклеил  ссадину на виске.  Потом,  вспомнив на секунду Кянукука,  надел
свежую рубашку,  галстук, выходной костюм, английские ботинки и вышел на
шоссе.  Странной  была  моя  прогулка  по шоссе - я чувствовал бодрость,
странную бодрость побежденного накануне боксера.  Пешком я прошел  через
весь лес, вышел к пляжу и по телефону- автомату позвонил в гостиницу Та-
не.
   - Таня, - сказал я, - я тебя снова люблю.
   - Ну и что? - спросила она равнодушно, но именно так, как я и ожидал.
   - Таня, - сказал я, - я хочу зайти к тебе.
   Она помолчала, потом кашлянула.
   - Можно зайти? - спросил я. - Поговорить нужно.
   - Только ближе к вечеру,  - сказала она. - Я сейчас еду на пляж. Куда
ты делся вчера?
   - На какой пляж? - спросил я, разумеется сообразив, что ее будут соп-
ровождать те трое да еще разные там физики и Кянукук увяжется - в  общем
целый шлейф.
   - На Высу-ранд.
   Я находиля на Хаапсала-ранде.
   - Хорошо, в шесть вечера, - сказал я и повесил трубку.
   Весь день я купался,  лежал на солнце, лежал в лесу, рассматривал пе-
сок,  травинки, муравьев, шишки; подобно японцам, я старался искать гар-
монию в природе и находил ее - мне было хорошо.
   Ровно в  шесть часов я вошел в вестибюль гостиницы и здесь столкнулся
с автором нашего сценария.  Он уже успел познакомиться  с  замечательной
эстонкой и стоял сейчас с ней,  положив руку ей на плечо,  одетый на сей
раз весьма аккуратно,  даже изысканно.  Он, видимо, сообразил, что здесь
его  стиль  пижона навыворот не проходит:  эстонки любят респектабельных
мужчин.
   - Это ваши рассказы в журнале? - спросил он.
   - Да, мои, - ответил я и немного заволновался.
   - Старик, неплохо! Завтра поболтаем на съемке, идет?
   - Так оно и будет, - сказал я.
   В это время кто-то вошел в лифт, я крикнул "Подождите!", пожал автору
руку и побежал к лифту.
   В лифте стоял один из троих.  Это был лучший из них, красивый молодой
человек с прекрасной мускулистой шеей,  с тонким лицом.  Он посмотрел на
меня и спросил очень серьезно:
   - Вам какой этаж?
   - Шестой, - сказал я. - А вам?
   - Тоже шестой, - ответил он.
   - Совпадение, - пробормотал я.
   Он нажал кнопку.  Промелькнул первый этаж и второй.  Я старался смот-
реть на него объективно, как на красивого молодого человека с тонким ли-
цом,  отмечая  с  полной  объективностью безукоризненность его костюма и
прелесть затылка,  отражающегося в зеркале.  Не он ли причинил мне вчера
ту боль,  от которой я на секунду потерял сознание?  "Ну хорошо, - думал
я,  - ничего не изменится,  ведь я дал себе зарок отказаться от кулачных
боев  и  забыть о том великолепном чувстве,  которое зовется ненавистью,
биологической ненавистью, святой ненавистью, как бы оно ни называлось".
   Проехали третий этаж.  Еле заметно он склонил голову  сначала  влево,
потом вправо - осмотрел мое лицо с некоторым даже сочувствием.
   ...Я ударяю его в нос. Он стукается головой о стенку лифта, но тут же
отвечает мне замечательным апперкотом в живот.  Между четвертым и  пятым
мы опять обмениваемся ударами и до шестого уже деремся без остановки.
   На шестом  этаже я поворачиваюсь к нему спиной,  чтобы открыть дверь,
он ударяет сзади ребром ладони мне по шее.  Я открываю дверь и пропускаю
его вперед.
   - Прошу вас.
   Он храбро шагает вперед, и я ударяю его ногой в зад так, что он выле-
тает из лифта и смешно пробегает несколько шагов по коридору...
   Мы спокойно доехали до шестого этажа и вместе вышли из лифта.  Не об-
ращая на него внимания,  я направился к Таниному номеру. Он пошел вслед,
четко стуча ботинками. Стучали мои ботинки, а чуть сзади стучали его. Мы
подошли к двери ее номера.
   - Сюда, мразь поганая, ты не войдешь, - сказал я.
   Он засмеялся.
   - Надо было все-таки сбросить тебя вчера. Путаешься под ногами.
   - Скажи-ка, мразь поганая, как тебя зовут?
   Он улыбнулся:
   - Меня зовут Потрошитель подонков. Понял?
   - Скажи-ка, мразь поганая, папочка у тебя небось шишка на ровном мес-
те?
   С этими словами я постучал в дверь, и он отошел.
   - Войдите! - крикнула Таня из глубины номера.
   - Сегодня сбросим,  ладно?  - сказал он,  уходя. - Или еще что-нибудь
сделаем, а?
   Я вошел в номер.
   - Валька, что с тобой?! - закричала Таня и бросилась мне на шею.
   Я стал ее целовать.  Она забылась на несколько секунд, и я целовал ее
в губы, в глаза, и все мое вчерашнее унижение растворялось, растекалось;
она подставляла мне свое лицо,  еще ничего не зная,  но уже утешая меня,
ободряя, - она была настоящей женщиной.
   - Что у тебя с лицом?
   - Вчера напали хулиганы, - сказал я. - Какая-то портовая шпана.
   - Ты был один?
   - Да.
   - А их?
   - Восемь человек.
   - Хорошо еще, что финкой не пырнули.
   - Да, хорошо, - сказал я.
   Она отошла и спросила издали, от окна:
   - Ничего опасного?
   - Нет, ничего. Просто сделали вот таким красавчиком.
   Минуты проходили в молчании, а за окнами начинался закат. Минуты про-
ходили в молчании, а одна стена стала красной. Шли минуты, а из коридора
слышались шаги и смех американцев.  Я сидел на тахте, она в кресле у ок-
на.  Несколько раз звонил телефон,  она снимала трубку и нехотя говорила
что-то, от чего-то отказывалась - видимо, от разных встреч. И потом сно-
ва молчала.
   - Таня, - сказал я, - вышли мои рассказы, Таня.
   Это была моя старая привычка:  в прежнюю пору любую фразу я начинал с
ее имени и кончал им. Она смеялась над этим.
   - Да, я читала, - тихо проговорила она. - Здорово.
   - Таня, могла бы меня поздравить, Таня.
   Она засмеялась.
   - Поздравляю.
   - Таня, не так, Таня. Иди сюда.
   Она послушно встала и пересела на тахту,  обняла меня. Я провел рукой
по ее груди.  Мне было очень странно, как будто я был с другой девушкой,
и в то же время разные мелочи воскрешали наши привычки, напоминали о не-
долгом нашем счастливом супружестве.  Мы оба молчали,  и только один раз
она спросила:
   - Это из-за рассказов ты ко мне пришел?
   - Нет, - ответил я. - Из-за вчерашней драки.
   - Почаще дерись,  - шепнула она и стала целовать  мое  избитое  лицо,
гладить меня по голове.
   Уже настала ночь,  когда мы вышли из гостиницы,  пересекли площадь и,
взявшись за руки, вошли в темные улочки Старого города. Никто нам не ме-
шал, все словно сгинули куда-то.
   Мне казалось,  что  я  говорю ей:  "Ты моя единственная любовь на всю
жизнь,  и мне уже не отвертеться от тебя. Силы небесные соединили нас, и
силы  земные,  и силы морские,  магниты всего мира и те,  что спрятаны в
недрах Луны.  Мир рассыпается,  как мусорная куча,  когда тебя нет.  Мир
превращается в кристалл, когда ты со мной. Ты моя единственная любовь, и
я отвечаю за тебя, за твою беззащитную жизнь".
   Мне казалось, что она отвечает мне: "Мне было тошно и страшно без те-
бя, ведь ты единственный, на ком кончается одиночество. Все наши ссоры -
это ерунда,  а измен не было.  Мы будем всегда вместе, и я рожу тебе де-
тей.  Наша  любовь будет проста,  без всяких изломов и ухищрений.  Пусть
другие хитрят, а наша любовь будет примером для всех".
   Мы молча шагали по Старому городу под качающимися фонарями, мимо ред-
ких витрин,  кошки перебегали нам дорогу, изредка проезжали такси, и так
мы оказались на улице Лабораториум.
   Как сочинял царь Соломон?
   "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
   глаза твои голубиные".
   "О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!
   и ложе у нас - зелень".
   "Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы".
   Когда Таня спрыгнула со стены мне на руки, я вспомнил об этом и пожа-
лел,  что  никто из нас уже не может так сочинить,  что несколько раньше
это написано.
   - Ну и вечерок мы провели,  - устало сказала она и  пошла  вперед  по
лунному булыжнику. Ей было трудно идти на острых каблучках.
   - Таня, - сказал я, - давай заберем назад наши заявления, а, Таня?
   - Да? - сказала она. - Восстановим счастливое семейство?
   - Ну  да.  Они прожили вместе сто лет и умерли в один день.  Подходит
тебе такая программа?
   - Нет,  - резко сказала она.  - Что за глупости? Нельзя же быть таким
старомодным...  Послушай,  Валька, - она обернулась и поцеловала меня. -
Ты скоро будешь знаменитым писателем,  я знаменитой актрисой.  Ну, вот и
все, никакой идиллии у нас не получится.
   - Как ты глупа! - вскричал я. - Глупа и пошла!
   - Может быть.
   Я взял ее под руку, и мы быстро пошли по асфальту. Она откидывала во-
лосы со лба.
   - Ты меня не любишь? - спросил я.
   - Не знаю.  То,  что было сегодня, я никогда не забуду, но завтра так
уже не будет, это я знаю.
   - Так будет всегда!
   - Нет,  завтра уже начнется семейная жизнь.  Хватит с меня, я намучи-
лась с тобой. Да, я люблю тебя.
   - Все дело в том,  - проговорил я с большим трудом,  - что я не  могу
тебя оставить одну, тебе будет плохо без меня.
   - Пусть будет плохо,  - она опять отбивала дробь своими каблучками, -
зато в этом фильме счастливый конец.
   Опять я должен был смирять себя,  опять должен был бороться со  своей
глупой мужской гордыней, но я не выдержал опять.
   - Тогда я завтра уеду,  - сказал я. - Получу по почте гонорар и укачу
куда-нибудь ко всем чертям.
   - Ну что ж,  - она вздохнула и остановилась,  прижалась ко мне.  - Ты
только напиши мне. Может быть, встретимся когда-нибудь.
   - Понятно,  - я оттолкнул ее.  - Вот, значит, как ты хочешь? Ведь так
ты и шлюхой можешь стать, Татьяна.
   - А, брось! - она поправила волосы и пошла вперед.
   На следующий день я получил гонорар. Впервые в жизни я держал в руках
такую огромную сумму - 637 рублей с копейками.  Прямо с почты я заехал к
директору картины и взял расчет.
   Вечером я укатил из этого города.  Я был хмельным и усталым после су-
масшедшего пира, который закатил для технического состава группы. Прово-
жал меня один Кянукук.  Мы с ним забросили на верхнюю  полку  чемодан  и
рюкзак и вышли на перрон покурить.  Я посмотрел на него очень вниматель-
но,  и мне почему-то стало не по себе оттого,  что я оставляю его здесь,
длинного, нескладного, инфантильного, шута горохового.
   - Поехали со мной,  Витька,  - вдруг сказал я. - Двадцать минут оста-
лось - успеешь до спортзала добежать за имуществом.  А я пока возьму би-
лет.
   - Я бы поехал с тобой, Валя, - печально сказал он, - но...
   - Что "но"? Некогда рассуждать - беги.
   - Нет, не могу.
   - Опять будешь здесь всякое дерьмо потешать? Загадка ты для меня, Кя-
нукук. Страшно мне за тебя.
   Он нервно захохотал.
   - Ну, чего же страшно? Я скоро устроюсь.
   - Давай свои координаты, - сказал я.
   - До востребования, - сказал он.
   Я записал его фамилию, имя и отчество в свой блокнот.
   - Скажи,  Валя, правду говорят, что ты вчера был у Тани? - вдруг тихо
спросил он.
   Я посмотрел ему в глаза, он моргал и отводил взгляд.
   - Правда, - сказал я, - был у нее.
   Он растерянно хлопал глазами под моим взглядом, а потом засмеялся ве-
ликолепным театральным смехом прожженного циника.
   - Вот что значит стать знаменитым! Из грязи в князи, как говорится.
   - Ничего,  - утешил я его, - вот станешь корреспондентом радио и тоже
сходишь к кому-нибудь.  - Потом хлопнул его по плечу.  - Ладно, я напишу
тебе. Глупость какая-то, но я за тебя волнуюсь. Тебе, дружище, еще в ин-
дейцев играть, а не жить среди взрослых людей. Прощай, петух на пне.
   Я встал на подножку вагона. Поезд еще стоял, но мне казалось, что ве-
тер уже хлещет мне в лицо,  и брызги дождя и сажа попадают в глаза,  и я
включаюсь  в  мерное,  расписанное по графикам движение людей по земному
шару.
   Я ехал в город Пярну к Сережке Югову,  ну, а потом сам не знаю куда -
мало ли мест.
   - А Таня была моей женой до вчерашнего дня, - сказал я Кянукуку.
   Часть 11
   РАЗВЛЕЧЕНИЯ
   1. Вот уже вторая неделя пошла, как Кянукук нанялся разгружать соста-
вы с цементом на товарной станции.  После первого дня он думал,  что  не
выдержит, сломается пополам. После второго дня он тоже думал, что не вы-
держит, и после третьего тоже. Вот уже семь дней он думал, что не выдер-
жит,  но  есть-то  надо  было,  и каждое утро он отправлялся на станцию.
"Хе-хе,  опять пришел", - посмеивались, глядя на него, грузчики, сдвигая
на затылок эстонские свои кепки с лакированным козырьком.  Кроме профес-
сионалов и Кянукука, в бригаде еще работали три студента, "дикие" турис-
ты, сильно прожившиеся во время своих путешествий и сейчас сколачивающие
капитал на обратную дорогу, а также какой-то подгулявший матрос. На чет-
вертый день матрос уже не пришел - видимо, дела его поправились.
   Платили ежедневно по три-четыре рубля. Каждый пакет весил пуд. Стояла
редкая для Прибалтики жара. Кянукук убавлял в весе, несмотря на чудовищ-
ный аппетит и неплохую еду: молока каждый день стаканов по десять, хлеб,
мясо, борщи, а по вечерам даже котлета "Спутник" в "Бристоле".
   В "Бристоле" он бывал каждый вечер.  Появлялся торжественно, приветс-
твенно сжимал руки над головой, кланялся и улыбался - полковник Кянукук!
Отовсюду ему кричали, все уже знали его.
   - Как дела, полковник? - спрашивали москвичи. - Как поживает Лилиан?
   Он таинственно подмигивал и шепотом начинал рассказывать про  Лилиан.
Москвичи смеялись, он был доволен.
   О, эта Лилиан, прекрасная тридцатипятилетняя женщина, его подруга.
   Она была из театральных кругов,  распространяла билеты. Надо сказать,
что это не просто так -  распространение  билетов.  Это  в  каком-нибудь
Свердловске распространение билетов дело простое и малопочтенное.  Здесь
же, в Эстонии, это одна из самых почетных профессий.
   - Ну да, конечно, самая почетная, - кивали москвичи, а сами тихо уми-
рали от смеха.
   Жизнь его с Лилиан была беззаботной и веселой,  денег хватало; Лилиан
заботилась о нем, как о родном сыне, жили они душа в душу. Дошло даже до
того,  что он одолжил ей 20 рэ.  Так вдруг взял и одолжил 20 полновесных
рэ.
   - Как же это ты так запутался? - спрашивали его. - По идее она должна
тебе деньги давать.
   Он соображал,  что действительно сказал какую-то глупость,  и начинал
выворачиваться:  мало ли что,  временные трудности бывают и у таких жен-
щин, как Лилиан.
   - Дело  тут  не  в этом,  - говорил кто-нибудь из москвичей,  - здесь
обыкновен