ный психологический феномен.  Так бывает очень  часто:  берешь,
берешь деньги у женщины,  привыкаешь как-то и вдруг начинаешь ей одалжи-
вать. Психологическое смешение понятий, вот и все.
   У Лилиан была квартира из четырех комнат в прекрасном старом доме, не
в типовом,  конечно. Высокие потолки, зеркальные стекла, старая мебель в
викторианском стиле,  ванная комната,  газ,  телефон.  В столовой  висел
портрет ее мужа,  погибшего несколько лет назад капитана дальнего плава-
ния.  Лучший был капитан в Эстонском пароходстве.  Кроме того,  у Лилиан
была дочка,  четырнадцатилетняя девочка, которая обещала вырасти в заме-
чательную красавицу.  К Виктору она очень сильно привязалась, и по утрам
во дворе - чудесный двор, настоящий сад - они играли с ней в бадминтон.
   - Ну вот, подрастет девочка, ты и женишься на ней, - говорили москви-
чи.
   Нет, он не женится на ней, это исключено, он очень уважает Лилиан.
   По ночам, лежа на матах, он иногда думал о ней. Ведь есть же, есть же
в  самом деле прекрасная тридцатипятилетняя женщина с грустными и забот-
ливыми глазами,  которая и белье отдаст в стирку,  и галстук купит,  и в
любви хороша, и пошутить с ней можно, - она не лишена юмора; она есть!
   Потом он думал о том, куда же ему деваться. Сторожиха спортзала соби-
ралась уходить на пенсию, а с новым сторожем, еще неизвестно, удастся ли
договориться.  Может быть, стоило уехать с Валей Марвичем в Пярну, а по-
том куда-нибудь еще?  С таким парнем,  как Марвич, нигде не пропадешь, к
тому же он писатель, культурный человек, с ним не соскучишься. О возвра-
щении в Свердловск не могло быть и речи:  ведь он знает этот город вдоль
и  поперек,  успел узнать за двадцать пять лет безвыездной жизни.  Кроме
того, Свердловск расположен в самом центре континента, до моря очень да-
леко,  бригантины и супертанкеры обходят его стороной, где-то плывут да-
леко в опасном тумане, сигналят сиренами.
   В восемнадцать лет Кянукук мечтал о призыве в  армию  в  какие-нибудь
десантные войска. Ему мерещились частые переброски, слабо освещенные фю-
зеляжи огромных самолетов,  за иллюминаторами несущие плоскости, с кото-
рых срываются клочки облаков,  дремотное и полное готовности спокойствие
его товарищей солдат...  Ничего не вышло,  забраковали по здоровью: зре-
ние,  старые очажки в легких, психическая неуравновешенность. "Никуда ты
не годишься",  - сказал отец.  У отца была слабость к дочке,  к  младшей
сестренке Кянукука. Вот это была его надежда и любовь, а Виктор получил-
ся никудышный,  хилый,  не похожий на него.  У матери же вообще не  было
слабостей,  у  нее были только обязанности и постоянная унылая озабочен-
ность.
   Потом дружки Кянукука стали жениться,  обзаводиться семьями, получать
квартиры и премиальные, а он все бродил по Свердловску, выискивал разные
журналы,  мастерил магнитофоны,  знакомился с разными приезжими  людьми,
приставал к ним, словно собачонка; ну, работал, конечно, получал зарпла-
ту,  но на перекрестках на него налетали  странные  нездешние  ветры.  В
прошлом  году  его воображением завладела Эстония - страна автомобильных
соревнований и маленьких уютных кафе.  Полгода он ходил в городскую биб-
лиотеку и читал там все об Эстонии, добросовестно изучал ее флору и фау-
ну, историю; ее остроконечные готические города маячили перед ним - уди-
вительная страна.
   Во всяком случае, величие ночного спортзала успокаивало его, и он на-
чинал думать о Тане,  представлял, как она смеется, как поворачивает го-
лову,  как быстро она бегает,  как она танцует, как вдруг синие ее глаза
перестают видеть все окружающее и черные волосы отлетают в стороны.  Ду-
мая о ней, он засыпал.
   На восьмой день "цементной эпопеи" он получил пять рублей. "Живем!" -
подумал он и представил огромную коричневую котлету "Спутник" и гарнир к
ней. Он направился в спортзал помыться и переодеться.
   В спортзале возле одного из щитов тренировались баскетболисты, четве-
ро эстонских пареньков. Кянукук немного постоял и посмотрел на них.
   - Знаешь,  Тийт,  - сказал он одному, - отличные у тебя драйфы идут с
угла. Коронный твой бросок.
   Потом он  помылся  в  душевой вместе с двумя незнакомыми гимнастами и
взял у тети Сельги ключи от кладовки,  где хранилось нехитрое  его  иму-
щество. Надел свою знаменитую защитную рубашку, подаренную год назад од-
ним кубинским студентом.  Рубашка эта волновала его воображение  чрезвы-
чайно сильно.  Сьерра-Маэстра,  зенитки на набережной, огромные толпы на
улицах Гаваны, борьба, энтузиазм и, конечно рядом верная подруга в форме
народной милиции; старик Сант-Яго, Хэмингуэй, Евтушенко.
   Потом он направился на почтамт, где совершенно неожиданно получил пе-
ревод от родителей,  перевод на 30 полновесных  рэ,  а  также  очередное
письмо от Вали Марвича. Марвич писал:
   "Дорогая моя деточка, жива ли? Мы здесь с Сережей очень мило проводим
время.  По-прежнему работаю шофером в санатории, а вечерами гуляем с Се-
режей. Кажется, нам обоим здесь уже надоело, и есть идейка завербоваться
на Камчатку. Моя милая, не соблазняет ли это тебя? По-моему, прогрессив-
ные камчадалы давно ждут твоих рассказов.  Представляешь:  ты,  суровый,
мужественный,  на улицах Петропавловска;  впереди бескрайний океан, а за
спиной активно действующий вулкан?  Сообщи здоровье Лилиан.  Деньги нуж-
ны?"
   Кянукук очень гордился дружбой с Марвичем и своей перепиской  с  ним.
Он читал его письма Тане, автору сценария, оператору Кольчугину и многим
другим.  Только Олегу,  Мише и Эдуарду не читал:  ведь у них с  Марвичем
старые счеты. Зря они поссорились и подрались тогда, такие замечательные
парни должны дружить.
   Тут же повеселевший Кянукук написал и отправил две  телеграммы:  одну
Марвичу,  другую родителям. Марвичу он написал: "Живем не тужим здоровье
порядке гвардейским приветом полковник Кянукук Лилиан". Родителям послал
обыкновенную благодарственную телеграмму.
   Потом он  зашел в цветочный магазин,  подобрал букет,  небольшой,  но
изящный: флоксы, немного зелени. С букетом в руке и с неизменной кожаной
папкой под мышкой он пошел по вечернему городу.  Над башнями висели раз-
ноцветные облака,  линия домов на улице Выйду  была  освещена  заходящим
солнцем,  стекла  в  домах горели,  на перекрестках налетали на Кянукука
странные ветры из его невеселого детства.  Он чувствовал, что этот вечер
принадлежит ему.
   На площади  он  остановился поговорить о политике с Соломоном Берови-
чем,  чистильщиком сапог. Соломона Беровича беспокоили западногерманские
реваншисты.
   Потом он  медленной,  такой шикарной,  совершенно московской походкой
пересек площадь и вошел в "Бристоль", в кафе.
   Вообще-то он не пил и не любил спиртного, разве что за компанию с ве-
селыми ребятами,  чуть-чуть,  ведь не откажешься, но сейчас заказал гра-
финчик "своего" ликера (200 граммов) - 1 рэ 60 коп.,  и чашку  кофе  (15
коп.), положил цветы на стол, закурил сигарету "Таллин" и стал глядеть в
окно на площадь.
   "Так жить можно", - подумал он.
   В кафе вошел Эдуард,  подсел к Кянукуку.  Он положил локти  на  стол,
плечи его, обтянутые шерстяной рубашкой, высоко поднялись.
   - Ну и дела, - проговорил он, поглаживая усики, устало позевывая.
   - В чем дело,  Эдуард?  - спросил Кянукук. - Некоторая пресышенность,
а?
   - Да нет,  - Эдуард почесал за ухом.  - Застряли мы тут из-за Олежки,
вот в чем дело.  Лету уже конец, а он все еще возится с ней. Знаешь, как
такие люди называются?
   Он перегнулся через стол и на ухо сообщил Кянукуку,  как  такие  люди
называются. Виктора покоробило это слово, но из вежливости он все же хи-
хикнул. А Эдуард развеселился, осклабился, застучал пальцами по столу.
   - Знаешь,  сколько их тут было у меня за месяц?  Не угадаешь!  И, за-
меть, ничуть не хуже, ну, может, чуть- чуть.
   Он засвистел, молодецки огляделся, выпил Кянукукову рюмку и вздохнул.
   - Дурак Олежка! Как ты считаешь?
   Кянукук вздрогнул, но взял себя в руки и улыбнулся Эдуарду.
   - Солидарен с тобой, Эдуард. Наше дело, как говорится...
   И тоже перегнувшись через стол, шепнул Эдуарду на ухо. Тот удовлетво-
ренно тряхнул своим браслетом.
   - Послушай, Эдуард, зачем вы носите эти браслеты?
   - Весь Запад так ходит.
   Кянукук еле сдержался, представив себе "весь Запад" - миллиард людей,
трясущих браслетами.
   - Весь Запад, а? - с деланной наивностью спросил он и вскинул руку.
   - Весь Запад,  - убежденно повторил Эдуард;  он имел второй разряд по
боксу, водил мотоцикл, знал кое- какие приемы кэтча.
   Жизнь его была полна приключний такого рода: "Помню, завалились мы во
втором часу ночи с Петриченко во Внуково. Ну, там ведь все его знают: он
сын того Петриченко...  Да и меня тоже кое-кто. Поужинали мы, значит, на
тысячу сто старыми,  а у самих ни копья.  "Вот так,  - говорим,  - батя,
обстоят дела".  А батя, значит, то есть официант, нам: "Принесите, - го-
ворит,  - вечером в "Арагви",  не забудьте старичка".  Вечером,  значит,
опять приходим с Петриченко в "Арагви",  а стрикашка уже  там,  сидит  с
блондиночкой. Мы ему две с половиной тысячи на стол, а он нам ужин зака-
зывает на семьсот дубов. Блондинку мы, правда, увели. Вот так, фирма!"
   Сам он был сыном учительницы, Олег и Михаил относились к нему немного
иронически,  но он этого не замечал,  всегда был верен законам "мужской"
дружбы, крепким он был парнем, с некоторой мрачностью в лице, но без те-
ни сомнений в душе.
   Вдруг Кянукук увидел в окно, что у гостиницы остановился автобус и из
него вылезли пыльные и усталые кинематографисты.  Вот уже несколько дней
они вели съемку в известковом карьере недалеко от города.  Вытирая рука-
вом лицо, прошла в гостиницу Таня. Она была в брюках, тяжелых ботинках и
штормовке.  За ней последовали другие артисты,  потом Павлик, операторы,
автор,  который все время неизвестно зачем таскался за  группой,  только
мешал.
   3. Она вспомнила, как первый раз увидела его на баскетбольной площад-
ке.  Это были полушутливые двадцатиминутные матчи: осветители против ак-
теров,  потом осветители против "болельщиков".  Олег играл за "болельщи-
ков". У него был четкий, совершенно профессиональный дриблинг. Все поня-
ли, что это уже не шуточки, что вдруг появился настоящий игрок, когда он
побежал по площадке с мячом, не глядя на мяч, а только вперед. Все сразу
увидели его,  голого по пояс,  в странных, пестрых трусах, в нем не было
ничего лишнего, совершенно законченная форма двигалась к щиту, эллинский
юноша  - только,  может быть,  плечи чуть широки - продукт естественного
отбора плюс поливитамины и  научная  система  развития  организма.  Таня
именно тогда в первый раз его и увидела. Он прошел сквозь строй защитни-
ков, как нож сквозь масло, и вдруг поднялся в воздух, и долго летел, все
летел к щиту,  и снизу, двумя руками точно положил мяч в корзину - гени-
ально сработали мышцы его спины,  рук и ног.  Потом он просто дурачился,
делал страшные рожи, когда о
   Итак, она  вспомнила  о нем.  Дальше она вспомнила о том нелепом дне,
когда к ней пришел избитый Марвич, и как нежность хлынула на нее голубой
прозрачной стеной высотой с дом.  Дальше она вспомнила улицу Лаборатори-
ум, прошлую и нынешнюю, все кошачьи свадьбы, свидетелями которых они бы-
ли,  и  толкотню  голубей  под сводами башни.  Дальше она вспомнила свое
детство у Патриарших прудов,  потом чудеса  своего  успеха:  девочка  из
восьмого класса мечтала стать кинозвездой и вдруг и впрямь стала ею. Все
шло, как по писаному, какой ангел занимается ее судьбой?
   Она сильно уставала в последнее время на съемках, пока не образовался
просвет в графике, и вот сегодня последний день в известковом карьере, а
завтра начинается целая неделя отдыха.
   В этот вечер все молодые люди,  претендующие на ее внимание,  почтили
ее своими посещениями.
   Первым пришел Борис,  физик. Пока она мылась, он сидел в кресле и пел
арии из опер.
   - "Ах, никогда я так не жаждал жизни", - пел он.
   Давно пора ему было уехать, но он все торчал в этом городе, насмешли-
во  беседовал  с Таней о разных разностях,  видимо ждал,  когда она сама
бросится ему на шею.
   - Жду дождей, - говорил он.
   Может быть, действительно он ждал только дождей и ничего больше.
   Потом пришел Олег и завел с Борисом разговор об электронике, киберне-
тике, об атомной войне. Этот светский разговор поддержала и Таня.
   - Мне нужен только бункер и запас питания. Я гений, - сказал Борис.
   - А  мне  лишь бы выскочить на орбиту - оттуда я смогу плевать на это
дело. Я сверхчеловек, - сказал Олег.
   Посмеялись. Олег не видел в Борисе достойного соперника.
   Потом вдруг появился автор.
   - Знаете, - сказал он, - получил совершенно отчаянное письмо от этого
Марвича.  Странный какой-то тип.  Ведь мы с ним не знакомы, перекинулись
буквально тремя словами,  а он весь обнажается, раскрывается, черт знает
что; пьяный, наверное, был. Вот будет писатель, поверьте мне.
   - Все вы,  писатели, тряпки, работаете на комплексах неполноценности,
- усмехнулся Олег.
   - Очень низкий уровень интеллекта у писателей, - сказал Борис. - Про-
веряли в Америке тестами. Жуткое дело.
   - Что  касается Марвича,  - добавил Олег,  - то он хотя и крепкий па-
рень, но все равно тряпка.
   - О, господи, надоела мне ваша трепотня, - вдруг сказала Таня, встала
и отошла к окну.
   А были уже сумерки. Она стояла у окна и смотрела вниз на площадь, где
горели люминесцентные фонарики и по брусчатке брела маленькая  согбенная
фигурка  со стулом под мышкой.  Таня подумала об Олеге и о Марвиче,  и о
том человеке там, внизу, кто он такой?
   В комнате молчали,  почему-то после Таниных слов воцарилось молчание,
потом вдруг автор произнес несколько слов.
   - Вы знаете,  Таня, я тут пораскинул умишком и сообразил, что влюблен
в вас.
   - С чем вас и поздравляю!  - засмеялась Таня,  и все снова  стало  по
своим местам.
   - Что будем делать? - спросила она.
   - Что бы мы ни говорили, все равно окажемся внизу, - сказал Борис.
   - Жалко, нет Мишки, он бы что-нибудь придумал, - сказал Олег.
   - Проще всего сразу пойти вниз, - сказал автор.
   - Надоело ходить вниз, - сказала Таня. - Хоть бы наверху устроили ка-
кой-нибудь буфет, а то все вниз и вниз.
   - Наверное,  Кянукук уже там дожидается,  - сказал Олег. - Посмеемся.
Очередная информация о Лилиан. Посмеемся хоть вволю.
   - Что будет, если Кянукук вдруг откажется нас потешать? - сказала Та-
ня. - Ведь вы же все сухари моченые.
   - Верно, - сказал Борис, - моченые в спирте.
   - Странный какой-то парень, этот Кянукук, - сказал автор.
   - Все у тебя странные,  - сказал Олег.  - обыкновенный  дурачок.  Да,
друзья, вы слышали о Марио Чинечетти?
   - Нет, не слышали. Что это такое? - спросил Борис.
   - Вот чудаки,  ходите тут и не знаете, что в городе сенсация. Приехал
Марио Чинечетти, джазовый певец, матрос с чайного клипера, эмигрант, ре-
патриант, итальянец, англичанин, друг Луи Армстронга, художникабстракци-
онист,  победитель конкурса красоты в Генуе и все такое прочее. С сегод-
няшнего вечера начинает петь у нас внизу.  Весь город охвачен волнением,
все эти северные девушки в растерянности,  за вчерашний вечер он уже ус-
пел охмурить трех, выпить весь запас шампанского в буфете, разбить теле-
фонный аппарат, побывать в милиции и выиграл в кости рэ у Кянукука.
   - Все? - спросила Таня. - Ничего не забыл? Все перечислил, все, о чем
сам мечтаешь?
   Олег посмотрел на нее,  сузив глаза. Когда же это кончится? Когда же,
наконец,  вся его сила обрушится на нее, подавляя ее гордость, иронию, и
все ее жалкие воспоминания, и всю ее болтовню? Так, чтобы она замолчала,
замолчала надолго,  чтобы стала такой, какой ей надлежит быть, чтобы по-
малкивала и была жалкой, какими все они были с ним. Когда же? "Скоро", -
решил он.
   В это время зазвонил телефон. Таня сняла трубку.
   - Таня, привет! Это Виктор.
   - Какой Виктор? - спросила она.
   - Ну... Кянукук.
   - А,  Витенька,  здравствуй! - засмеялась она. - Наконец-то хоть один
живой человек позвонил.
   - Таня, внизу сенсация! - прокричал Кянукук.
   - Знаю. Марио Чинечетти.
   - Да. Знаешь, я послушал, как он репетирует, ну, знаешь, это... - Кя-
нукук задыхался от смеха.
   - Что?  - спросила Таня, заражаясь от Кянукука какой-то детской весе-
лостью.
   - Это, знаешь, новая волна, - гулко захохотал Кянукук и вдруг поперх-
нулся, помолчал секунду, потом спросил, и в голосе его Таня почувствова-
ла сильное волнение: - Может, спустишься? Я хочу пригласить...
   - Я сейчас иду!  - крикнула она, брякнула трубкой и побежала к двери,
даже не оглянувшись.
   В лифте она иронически улыбнулась своему отражению и поправила  воло-
сы. Она поняла, что все ее волнения и тяжелые мысли, ее плохая работа на
съемках - все это лишь тоска по Марвичу,  который опять начал новый цикл
своих бесконечных путешествий, и что Олег - это тоже тоска по Марвичу, а
звонок Кянукука и ее стремление вниз,  к нему - это уж  самая  настоящая
тоска.
   Она вдруг подумала: "Я бегу к Кянукуку, как будто он Марвич, как буд-
то сегодня он часть моего Вальки.  Смех,  но в  них  действительно  есть
что-то общее, у Олега этого нет... Я помешалась совсем".
   "Итак, мне двадцать три года, - подумала она между четвертым и треть-
им этажом. - О, моя жизнь в искусстве только начинается! Ах, сколько об-
разов я еще создам!  Фу,  во мне все еще живет та жеманница с Патриарших
прудов.  Ух,  ненавижу!  Зеркало, зеркало, утешь меня. Спасибо, утешило!
Большое спасибо!"
   В вестибюле,  как всегда, было много народу, и все, как всегда, сразу
уставились на нее, на звезду, а она, как обычно, немного растерялась пе-
ред таким скоплением людей и, только сделав несколько поспешных шагов по
квадратам линолеума, увидела Кянукука.
   Вообще он делал вид,  что читает журнал,  а на самом деле смотрел  на
нее,  и она заметила его как раз в тот момент,  когда он смотрел на нее,
бледный и серьезный,  без обычной своей собачьей улыбки,  даже не  очень
жалкий в этот момент. Но тут же улыбочка появилась, он шагнул навстречу,
и она со смехом подбежала к нему.
   - Ты опять без Лилиан? Чего ты прячешь ее от нас?
   - У нас размолвка,  - хихикнул он.  - Знаешь,  эти странности бальза-
ковских женщин.
   - А кому цветы?
   - Это тебе.
   - Ого!  Ты просто ловелас. Не успел поссориться с одной женщиной, как
начинаешь ухаживать за другой?
   - Нет, я просто хотел сделать тебе приятное, - пробормотал он.
   - Спасибо, Витенька.
   Она взяла цветы.
   - С каким тонким вкусом подобран этот букет!
   Он просиял.
   - Я хотел пригласить тебя в ресторан.
   - На Марио Чинечетти? Как ты заботишься обо мне!
   Она взяла его под руку,  и они вошли в ресторан, где аккуратно одетая
и подтянутая молодежь церемонно вальсировала в ожидании Марио Чинечетти.
   На эстраде сидел джаз в голубых пиджаках и черных брюках,  пять чело-
век,  - "черно-голубые",  так их называли в этом городе.  Они  загадочно
улыбались, когда знакомые спрашивали их о Чинечетти.
   Красноликий и  длиннорукий  администратор разгуливал между столиками.
Предчувствуя скандал, а может быть, и целую серию скандалов, он находил-
ся в празднично приподнятом состоянии, предвкушая, как пустит в ход свои
длинные ручищи,  как налетит на распустившихся молокососов, а потом сос-
тавит акт,  а может быть, и не один. К деятелям кино он относился с ува-
жением и поэтому сразу устроил Таню и Кянукука в углу за отдельным  сто-
ликом.  Тане был страшен этот человек с вывернутыми плечами, с подвижным
задом, со свирепой львиной маской, но его неизменно любезные улыбки, об-
ращенные к ней, сбивали ее с толку.
   Мосфильмовцы сидели  все  вместе  за большим столом,  питались и пили
боржом, точно шампанское. Экспедиция затянулась, и все уже сильно поист-
ратились, у всех, как говорил Кянункук, "бензин был на ноле".
   - Таня, иди к нам! - крикнул Кольчугин, но она покачала головой и по-
казала на Кянукука.
   - Я здесь с кавалером.  Полковн