е, поднимаясь из болот.
   - В леспромхозе когда будем? - спросил Марвич. Он уже вполоборота си-
дел к шоферу и следил за ним.
   - К полночи, - ответил шофер и закусил губу.
   Марвич тихо   засвистел,  стал  выводить  свою  студенческую  мелодию
"Сан-Луи блюз".
   "А какая ему с меня корысть?  - подумал он,  внимательно  разглядывая
шофера. - Разве что кожаная куртка. Впрочем, если он урка..."
   "Свистишь? - думал шофер. - Усыпить бдительность хочешь? Хрен тебе!"
   Он свернул  машину  к  обочине и остановился.  Тоже сел вполоборота к
своему пассажиру, полез в карман, вынул пачку папирос.
   - Будешь? - спросил он и протянул пассажиру пачку.
   Марвич вытащил папироску и щелкнул зажигалкой. Оба закурили.
   - Иностранная? - спросил шофер про зажигалку.
   Марвич протянул зажигалку.
   - Австрийская. Жена подарила. Не гаснет на ветру.
   Шофер рассмотрел зажигалку, дунул в нее, вернул.
   - Вещь, - сказал он.
   С минуту они курили молча, поглядывая друг на друга. Блестели их гла-
за.
   - Слышал? - сказал шофер. - На сто восьмом километре человека убили.
   - На сто восьмом? Как же это так?
   - Вот тебе и "так". Убили, и нету его.
   - Кто этот человек? - спросил Марвич, очень сильно волнуясь.
   - Водитель из четырнадцатой автоколонны.
   - А кто убил? Ограбление что ли?
   - Какое там! Заснул парень за рулем и встречную слегка задел, фару ей
разбил. А те прибежали - трое, - стали права качать, а потом монтировка-
ми его по голове. Забили до смерти.
   - За фару?
   - Ага, за фару.
   - Зверье! - воскликнул Марвич.
   Водитель промолчал,  выбросил  окурок  в окно и снова взялся за руль.
Они помчались дальше, больше уже не косясь друг на друга.
   - А ты мог бы человека за фару монтировкой по голове?  - спросил Мар-
вич.
   - За фару?  - переспросил водитель.  - Ты что, псих? Может, только по
уху ладошкой хлопнул бы.
   Он помолчал и кашлянул.
   - А может, и по уху бы не дал. Пустил бы матерком, и все.
   - Зверье!  - снова воскликнул потрясенный Марвич. - Откуда только та-
кое зверье берется?
   - Откуда? - сказал водитель. - От верблюда.
   Мимо промчалась   первая  за  все  время  встречная  машина,  военный
"ГАЗ-69".  Тайга поредела, мелькнули какие-то постройки, радиомачты, по-
том опять началась тайга.
   - Сам из Березани? - спросил водитель.
   - Да.
   - Кошеварова знаешь?
   - Эдьку?
   - Николаевича знаешь?
   - Семена?
   - Валерий, - водитель ткнул Марвичу ладонь.
   - Валентин, - Марвич пожал ее.
   - Почти тезки,  - хмыкнул водитель. - А я ведь думал, друг, ты ко мне
нехорошее имеешь.
   - Я тоже так про тебя, - сознался Марвич.
   Они вдруг весело и разом расхохотались.
   - Я про тебя слышал, - сказал водитель.
   - Ну ладно, - сказал Марвич.
   - Ты знаешь, знакомый он мне был, этот из четырнадцатой колонны.
   - Ужасно, когда знакомые парни умирают, - проговорил Марвич. - У меня
прошлым летом друг погиб. Как будто кусок от меня самого отрубили.
   - Ага,  - кивнул водитель. - Понял, знакомый был, на вечеринки вместе
мы с ним ходили.
   - Поймали тех троих? - спросил Марвич.
   - Нет. Никто не знает, кто такие. Эх, мне бы их поймать...
   - Что бы ты с ними сделал? - спросил Марвич.
   - Ну, не знаю, - напряженно вздохнул водитель.
   Мотор работал ровно, спокойно, сильный человек Валера морщил лоб, ду-
мал свою думу.
   "На дорогах  любых  -  и вблизи и вдали - славься дружба шоферов рос-
сийской земли", - вспомнил Марвич.
   В леспромхоз они приехали к часу ночи.  Марвич пошел искать  квартиру
врача. Этот грузный молодой и одинокий человек был ему знаком. Он был из
породы русских лесных врачей.  Он говорил такие слова:  "дружище",  "да,
брат",  "нет,  брат", "вот, брат, какая заковырина получается", - хоть и
окончил институт в Ленинграде.  Раз в месяц он приезжал из леспромхоза в
Березань, в книжный магазин, где они и познакомились с Марвичем. Сошлись
на том, что Пушкин - великий русский поэт.
   Найти квартиру врача во втором часу ночи в этом заброшенном  в  тайге
леспромхозе было нелегко. Самый был сейчас сон. Глухота и немота вокруг.
Марвич блуждал во мраке, перебирал руками штакетник, за которым надрыва-
лись невидимые яростные псы. Он отмахивался от лая и вновь уходил к оди-
нокому фонарю возле склада,  под которым спал сторож в дохе.  Трижды  он
пытался разбудить сторожа,  но это оказалось невозможным.  Сторож был не
из тех, что просыпаются.
   Отчаявшись, Марвич решил уже заночевать в любом сарае на опилках, как
вдруг увидел светящееся окошко и в нем под зеленой лампой лобастую голо-
ву врача.
   - Ну, брат, ты меня огорошил, - сказал врач, раскрывая свои объятия.
   Они сели играть в шахматы. Играли и ели кое-что из консервных банок.
   - Ну, брат, разложил ты меня, - сказал утром врач и ушел на работу.
   А Марвич отправился на почту и дал телеграмму Тане  в  Березань:  "Не
волнуйся, буду через два дня". Он опомнился наконец.
   Днем он  пошел на реку,  шум которой в леспромхозе был слышен всегда.
Река текла в укромном месте между лесистыми сопками,  была она  быстрой,
бурлила, завихрялась, кое-где над валунами взлетали брызги.
   Здесь не  было  ничего,  кроме реки и леса.  Кроме елей,  лиственниц,
осин. Кроме серых валунов, стоящих в воде с бычьим упорством. Здесь было
все,  как сотни лет назад,  неизменно. Здесь трудно было представить мир
людей,  охваченных страстями, спорами, борьбой. Здесь придавалось значе-
ние иным явлениям:  движению воды и стойкости валунов, осадкам и гниению
корней, метеоритам, летящим сюда из бесконечных пучин космоса.
   Этот мир не был навязчивым, он был густым и спокойным, в общем добро-
желательным, он не стремился вовлечь тебя в свою жизнь и подчинить своим
законам, у него хватало дел и без тебя. Здесь можно было просто разлечь-
ся  на  валуне  и  глядеть в небо,  успокаивать нервы или фантазировать,
стремиться ввысь,  можно было думать о себе все,  что угодно, можно было
преувеличить свое значение,  а также можно было курить,  свистеть,  пле-
вать,  читать книгу,  ловить рыбу, биться головой о камни или тихо стра-
дать.
   Поднимите воротник куртки, нахлобучьте поглубже на глаза кепку - кру-
жение речных водоворотов,  весеннее верчение воды заставит вас несколько
минут просидеть на одном месте, не двигаясь, не думая, сосредоточиваясь.
Подняв взгляд выше и заставив его скользить по серой, проницаемой далеко
вглубь стене весеннего леса,  вы вспомните историю человечества от Месо-
потамии и Ханаанской земли до первых космодромов с вашими  современника-
ми,  и, уже устремившись к небу, имея перед собой одно лишь чистое небо,
вы станете думать о том, о чем вам хочется подумать сейчас.
   Жалко Кянукука,  жалко "петуха на пне",  эту ходячую нелепость, жалко
человека.
   Вечером, когда  солнце село в тайгу,  с огромного пустынного неба до-
несся до Марвича тяжелый надсадный гул, отозвавшийся в груди. Это шел на
Восток большой пассажирский самолет. Он был хорошо виден отсюда, из зем-
ных дебрей,  маленькая блестящая полоска в огромном небе.  Марвич задрал
голову и подумал о своей стране.
   "Мне отведена для жизни вся моя страна,  одна шестая часть земной су-
ши, страна, которую я люблю до ослепления... Ее шаги к единству всех лю-
дей, к гармонии... Все ее беды и взлеты, урожай и неурожай, все ее споры
с другими странами и все ее союзы,  электрическая  энергия,  кровеносная
система,  красавицы и дурнушки, горы и веси, фольклор, история - все для
меня, и я для нее. Хватит ли моей жизни для нее?"
   Он лежал на койке врача,  слушал последние известия из Москвы,  когда
раздался  сильный стук в дверь.  В комнату вбежал Валера,  запыхавшийся,
красный.  Он присел на табуретку и уставился на Марвича своим  диковатым
прищуром.
   - Хочешь отличиться? - еле выговорил он.
   - Снимай ватник, Валера, - сказал Марвич. - В шахматы играешь?
   - Я тебя спрашиваю: хочешь отличиться? Этих трех мне сейчас показали,
которые на сто восьмом... Понял?
   - Что-о? - Марвич сел на койке.
   - Эти гады,  говорю,  здесь объявились. На танцы пошли. Потанцуют они
сегодня!
   - В милицию надо сообщить, - сказал Марвич.
   - Нет уж,  - сказал Валера,  - тот парень знакомый мне был.  Тут уж я
как-нибудь сам.
   Он вскочил и стал застегивать ватник, сорвал крючок.
   - Не надо так, Валера, - медленно сказал Марвич.
   - Ладно. Не хочешь, обойдусь.
   Двумя шагами он пересек комнату.  Хлопнула за ним дверь. Марвич вско-
чил и схватил куртку.
   - Подожди.
   Он догнал  Валеру,  и они пошли вместе по темным улицам поселка.  Над
поселком,  над бедными его крышами висел косой медный просвет.  От  спо-
койствия Марвича не осталось и следа. Валера, идущий рядом и чуть впере-
ди,  подчинил его ненависти, воспоминанию о человеке, которого бросили в
кювет на сто восьмом километре.
   - Валера, - позвал Марвич, вытирая со лба холодный пот. - Погоди.
   - Я только поймать их хочу,  - неожиданно громко и чисто сказал Вале-
ра, - только поймать. Я убивать их не буду. Что я, зверь? Поймаю и в ми-
лицию сдам,  а там уж пусть хоть срока клепают, хоть вышку. Мы их пойма-
ем, Валька. Ведь они трусы. Мы их сами поймаем...
   В клубе,  в тесном зальчике,  играл баянист.  Танцы были  внеурочные,
непраздничные,  состоялись они только из-за того,  что кинопередвижка не
приехала,  и поэтому не было в них особого энтузиазма.  Так себе, кружи-
лось несколько пар, а остальная публика стояла вдоль стен.
   - Вон они, - тихо сказал Валера. - Все трое тут.
   Убийцы стояли рядом с баянистом. Ничего в них не было примечательного
на первый взгляд:  один кряжист,  другой высок, а третий прямо-таки хил;
не были они,  как видно,  и очень-то дружны друг с другом,  только общее
убийство соединило их, и только это событие заставляло держаться с неко-
торым вызовом, с подчеркнутой решительностью.
   Марвич и Валера, стоя в дверях, разглядывали убийц. Те их не замечали
- вернее,  не обращали на них внимания.  Им важно было лихо провести се-
годняшние  танцы,  никому  не дать спуска и не потерять друг друга,  они
нервничали.
   Один из них подошел к баянисту, нажал ему на плечо и сказал:
   - А ну-ка, друг, сыграй "Глухай".
   Баянист свесил голову и заиграл. Убийца запел:
   Выткался на озере алый свет зари,
   На току со стонами плачут глухари,
   Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,
   Только мне не плачется, на душе светло.
   Он пел и улыбался девчатам, а девчата почему-то ежились под его улыб-
ками,  словно чувствовали,  что здесь нечисто. Убийца пел, заложив палец
за лацкан,  он пел,  как артист, и правда, голос у него был приятный, он
умель петь, похож был по виду на культурника из дома отдыха. Двое других
попроще тоже улыбались и поводили плечами.  Сапог одного из  них  слегка
отстукивал такт.
   Валера и Марвич смотрели на них.
   Убийца кончил петь и улыбнулся,  ожидая аплодисментов, но аплодисмен-
тов не было,  хотя он действительно пел хорошо. Баянист заиграл танго, и
зал, словно вздохнув с облегчением, стал танцевать. Убийцы стояли вместе
и шептались смеясь.
   - Я этих двух возьму на себя, а ты певца, - сказал Валера.
   Марвич кивнул.
   - Пошли, - сказал Валера.
   Они пробрались сквозь толпу танцующих и подошли к убийцам.
   - Ну ты,  певец, - сказал Валера и легонько ударил сапогом по ботинку
"певца". - От твоего пения... хочется. В гальюне тебе петь, а не здесь.
   - А ну, отойди! - предупредил "певец", но видно было, что испугался.
   Придвинулись двое других. Баянист поднял широкое и бледное, безучаст-
ное лицо.
   - А эти хмыри тоже поют? - спросил Марвич Валеру.
   - Выйдем, - сказал "певец".
   Все пятеро,  сбившись в кучку,  зашагали к выходу.  Шли, касаясь друг
друга плечами.
   - Жить вам надоело? - взвизгнул маленький на улице, за углом клуба.
   - Надоело,  - медленно проговорил Валера, - как тому, со сто восьмого
километра.
   И одним ударом он сбил с ног маленького.
   "Певец" выхватил нож, а кряжистый парень поднял кирпич.
   Марвич ударил "певца" ногой, пытаясь сбить его, но тот отскочил и по-
шел  на Марвича,  держа перед собой нож.  Марвич уклонился,  и они стали
кружить на одном месте,  выбирая момент.  Рядом сильно и жестоко  бились
Валера и кряжистый. Краем глаза Марвич заметил, что маленький зашевелил-
ся.
   "Певец" шипел,  бросая в лицо Марвичу грязные ругательства. Он кружил
на  согнутых ногах и глядел на кружащего тоже парня с настороженным,  но
спокойным лицом.
   Марвич не испытывал злобы к "певцу" и поэтому знал, что проиграет. Он
силился вызвать злобу,  но она не появлялась.  Если бы он видел, как они
били монтировками того,  из четырнадцатой автоколонны!  Тогда в нем воз-
никла бы злоба и он одолел бы "певца".  А так он проиграет, это бесспор-
но, только ставка слишком уж большая в этой игре.
   "Певец" тоже не испытывал злобы к нему и от этого приходил  в  отчая-
ние,  впадал в истерику.  Но он знал, что злоба появляется после первого
удара.  Когда они на сто восьмом километре "качали права" тому человеку,
они  не испытывали к нему злобы.  Но когда один из них ударил его монти-
ровкой по лицу и тот закрылся,  все они почувствовали какой-то подъем  и
стали колотить его,  а парень был поражен: он до конца не верил, что они
его убьют,  - и злоба на него распирала их,  и они его били до тех  пор,
пока он не перестал дергаться.
   - Сука, нечисть болотная, - шипел "певец" сквозь слезы, - я тебя сей-
час отправлю к тому покойничку...
   - Не шипи, - говорил Марвич, - бросай нож! Все равно тебе конец.
   Он заметил, что маленький встает.
   - Сначала тебе будет конец... - плакал "певец". - Сначала тебе.
   Маленький побежал к ним.
   Валера и кряжистый катались по земле.
   "Если бы найти какую-нибудь железку", - подумал Марвич.
   Маленький с разбегу бросился на него. Марвич упал, но в последний мо-
мент успел схватить "певца" за запястье с ножом.  Маленький сделал ошиб-
ку:  хрипя,  он бил Марвича по голове,  а надо было вывернуть ему  руку,
последнюю его надежду.
   Валера уложил,  наконец,  кряжистого и побежал на помощь Марвичу,  но
кряжистый не думал долго лежать. Он встал и побежал за ним.
   В это время недалеко остановилась грузовая машина,  и двое  пошли  от
нее к клубу,  покуривая. Один из них увидел за углом ворочающийся клубок
тел, отбросил папиросу и побежал. За ним побежал и второй - шофер грузо-
вика.
   Все решилось в несколько секунд.  Подбежавший оглушил "певца", а Мар-
вич оседлал маленького. Кряжистый побежал было, но его задержали выходя-
щие из клуба люди. Все было кончено.
   Валера вытер  лицо  и вдруг сказал кряжистому с горечью и сожалением,
чуть ли не со слезами:
   - Глупые вы ребята!
   Опять вдвоем в кабине грузовика возвращались Марвич и Валера в  Бере-
зань.
   - Ты разбираешься в людях, Валера? - спросил Марвич.
   - Не до конца, - ответил Валера.
   Привалившись к дверце,  Марвич задремал и только иногда сильно вздра-
гивал во сне.
   10. Всеобщее оживление и смех вызвало падение  с  грузовика  большого
зеркального шкафа. Батюшки, он угрожающе накренился - и напряглись, раз-
дулись мышцы ребят,  на гладкой коже добровольцев грузчиков выпятились и
стали лиловыми балтийские и черноморские якоречки, могучие сердца, прон-
зенные стрелами лукавого Эрота,  и "не забуду мать-старушку",  и -  пое-
хал-поехал-  поехал вниз и вбок,  зеркало огромной своей поверхностью на
миг отразило все солнце сразу, а в следующий миг - все голубое небо сра-
зу, а в следующий момент - много молодых лиц, глаза и рты в веселом ужа-
се,  хозяина шкафа, в восторге бросившего шапку в небо, и шкаф грохнулся
углом наземь, повалился, чуть разъехавшись по швам, но сохранил всю свою
мощь и внутренний свет и словно объявил,  как большое радио: "Поздравляю
с праздником!"
   Это называлось  так:  "Сдача  в эксплуатацию жилого массива для семей
строителей Березанского металлургического комбината." В толпе, запрудив-
шей жилой массив, было много наших знакомых.
   11. Заключительные диалоги.
   Таня и Марвич.
   - Сияешь?
   - Тихо сияю.
   - Сияешь, как блин, - сказала Таня, косясь.
   - Я рад. Я траншею для них копал.
   - Ну и что?
   - Как что? Горячая вода. Стирка, баня, мытье посуды.
   - Только из-за этого сияешь?
   - Из-за тебя. Я тебя люблю на целый век, милая, милая, милая...
   - Мы ведь с тобой в разводе.
   - Суда еще не было. Суд не состоялся за неявкой истца.
   - Кто это истец?
   - Я истец.
   - А я кто?
   - Ты истица.
   - Истец и истица. Хорошая парочка.
   Марвич и Горяев.
   - Я мало еще пережил, мало видел людей.
   - Флобер всю жизнь провел на одном месте.
   - Ну, уж вы и сказали - Флобер!
   - Как вы относитесь к моим работам?
   - Положительно. Вы...
   - Старик, я профессионал, вы понимаете? Я не хвастаюсь, просто у меня
такой разряд.
   - Вас не пугает аморальность нашего ремесла?
   - То есть?
   - Помните у Брюсова:  "Сокровища,  заложенные в чувстве, я берегу для
творческих минут"? Бр-р-р.
   - Что делать, такова наша судьба. Если хотите, это героизм.
   - А если перевернуть этот тезис наоборот?
   - Ах,  вот как! Оригинально, но не профессионально. Для чего вы пише-
те?
   - Может быть, для того, чтобы разобраться в своей жизни.
   - А другим это интересно? Читателям?
   - Я ничем не отличаюсь от них. Я - один из них.
   - Старик, оставим этот спор. Он бесплоден.
   - И туманен.
   - Салют!
   - Салют!
   Марвич и Мухин.
   - Мухин, ты все время думаешь о войне, да?
   - Часто. А ты?
   - А для меня война - это голодное пузо и  весенняя  кашица  в  драных
американских  ботинках.  У  нас был литер "А",  но все равно не хватало:
родственники съехались со всего мира. Я ведь маленьким тогда был, Мухин.
   - А мне все кажется, что и ты воевал и Сережа тоже. Новерное, потому,
что лет своих не вижу. Знаешь, как будто вы мои кореша еще с лодки.
   - Мы оба?
   - Ага. Все-таки чудиком я был, чудиком и остался.
   Югов и Марвич.
   - Валька, насчет Таймыра Тамарка категорически.
   - Что ты,  Сережа, все насчет Таймыра хлопочешь? Нам еще здесь больше
года вкалывать.
   - Понимаешь,  с одной стороны,  семья и требуется оседлая жизнь,  а с
другой - каждый день снимать номерок и вешать на одном месте, это мне не
светит.
   - Да, я понимаю, и дочка у тебя.
   - Ага, а земля-то большая.
   - И Тамара.
   - Море в меня влезло, в ярославского мужика, - вот в чем дело, беда.
   - А что если...
   - Есть идея? Выкладывай.
   Марвич и Кянукук.
   - Молодец, что успел. Давай вещички! Все дела? Богато живешь.
   - Поехали, Валя, да?
   - Куда мы едем, Валя?
   - Предупреждаю, у меня бензин на ноле.
   - Ничего, у меня еще есть на два-три выхлопа.
   - Ночь, Валя.
   - Что?
   - Ночь. Темно. Хорошо ехать.
   - Ты прав, хорошо ехать к друзьям.
   Таня и Марвич.
   - Валька, зачем ты тогда уехал в этот леспромхоз, оставил меня?
   - Мне надо было побыть одному, - медленно проговорил Марвич.
   - Ты и дальше будешь так исчезать иногда, таинственно испаряться?
   - Наверно.
   - Веселенькая передо мной перспектива, - вздохнула она.
   12. Предчувствие близкой разлуки,  кап-кап-кап - каплет с рукомойника
в тишине,  мне надо уезжать,  ну что ж, настрой получше, вот так хорошо.
Когда мы встретимся?  Осенью отпуск,  а у меня как раз съемки,  я приеду
туда,  смешно, да, смешно, все тебе смешно, сплошные банальности, любов-
ный шепот, здесь цветут цветы? А почему же нет? Забавный вагон, он едет?
Все время едет, ночь на колесах, шум ночной смены, ты и я - это огромно,
а если сощуриться? Тогда нас и не видно совсем, мир велик, а иногда мал.
Ты любишь Пушкина? Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит...

   Москва, февраль - октябрь 1963 г.