Василий АКСЕНОВ
   ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА

   Роман

   Часть 1
   ПРОГУЛКИ
   1. Вся  стена  была залита лунным светом,  только темнели ниши.  Раз,
два, три... восемь ниш в крепостной стене вдоль всей улицы Лабораториум.
В  каждую  из этих ниш можно было влезть,  согнувшись в три погибели,  а
когда-то ведь они предназначались для стражников,  когда- то в каждой из
них стоял стражник в латах и еще хватало высоты для алебарды.  Время на-
несло несколько слоев грязи,  земли, булыжников, и вот теперь я, мужчина
среднего роста, сидел скорчившись в одной из этих ниш.
   Года два  назад я еще мог играть в стражника,  мог еще крикнуть гулко
на всю улицу:  "Внимание!  Опасность!" Сейчас уже не могу. Сейчас я могу
только  сесть  здесь  на камни,  вытянуть ноги в полосу лунного света и,
глядя на кости своих ботинок,  бездумно и беспечально выкурить  одну  за
другой три сигареты.
   Потом я встал,  снял пиджак, вывернул его подкладкой наружу и положил
в нишу.  Потом я сделал четыре шага, поднял руки и обнаружил над головой
знакомый выступ,  который не сдвинулся за эти два года ни на один санти-
метр.  Потом я встал на цыпочки, быстро, с прыжка, подтянулся и перебро-
сил ноги вверх. Потом я полез по лестнице.
   По стене к башне шла стертая,  выветрившаяся,  еле заметная лестница.
По-обезьяньи, на четырех конечностях, я пересек освещенную часть стены и
вдруг испытал знакомый страх, когда, спасаясь от луны, прижался плечом к
башне.  Я стоял, прижавшись к башне, смотрел на поблескивающий внизу бу-
лыжник и накачивал себя, накачивал, как будто можно было что-то вернуть.
Никогда не возвращайтесь на старые места,  где вам было хорошо. Хорошо?!
Мне было тогда плохо,  отчаянно,  гнусно,  тревожно,  зыбко, я умирал по
нескольку раз в день, я весь ходил в липком поту - ах, как мне было тог-
да хорошо!  Однако все попытки отсечь память провалились, вот я вернулся
на это место,  и сейчас, кажется, со мной происходило то же самое, что и
тогда.
   Итак, преодолевая  массу  каких-то унизительных ощущений,  я нырнул в
черный провал. Я лез вверх по узкому каменному горлу, то и дело руками и
лицом  прикасаясь к влажным стенам,  как будто жабы целовали меня в кро-
мешной тьме, загадочные жабы, явившиеся из глубины двух последних лет; я
лез все быстрее и вылез на площадку башни.
   Голуби взлетели с шумом,  все разом.  Толкая друг друга, они устреми-
лись в прорехи крыши,  в лунное небо,  и через несколько секунд  настала
тишина. Пыли здесь накопилось достаточно за это время, пыли и голубиного
помета.  Тогда мы уживались с голубями. Иные из них, причастные к тайнам
любви, перестали нас бояться и ходили по балкам над нами, стуча лапками.
В этом углу лежал мой старый плащ.  Кто забрал  его?  Мы  были  свободны
здесь, на этой улице. Почему-то милиция обходила ее стороной. А ведь ни-
чего особенно зловещего нет в этой улице  -  элементарная  средневековая
улица.
   Я просунул голову в амбразуру и посмотрел вниз, на строй глухих домов
с маленькими оконцами, похожими на амбразуры для мушкетов (дома эти были
очень  стары,  в них помещались какие-то забытые всеми на свете склады),
на узкую полосу лунного булыжника,  на изгибающуюся крепостную стену, на
башни,  выглядывающие одна из-за другой. Почему-то даже туристы не реша-
ются таскаться ночью по этой улице, хотя она для этих задрипанных турис-
тов сущий клад.
   Только пьяные компании нарушали иногда нашу тишину.  Подъезжала к на-
чалу улицы машина и останавливалась:  в улицу она  въехать  не  могла  -
слишком узка эта улица. Из машины вываливалась группа орущих рок-н-роллы
людей и бесновалась несколько минут,  прыгая по булыжникам. Потом укаты-
вали. Разок, правда, какой-то "лоб" в рубашке, усеянной голубыми и крас-
ными яхтами, отважился полезть по нашей лестнице, сунул голову в башню и
выскочил вереща: "Ой, братцы, там шкилеты!"
   А мы с ней, "шкилеты", снова легли на мой старый плащ. Да, она не бы-
ла тогда лишена романтического воображения! А я-то уж был хорош: недоуч-
ка,  начитавшийся Грина;  мне грезилась бесконечная наша общая жизнь, ты
да я от Севера до Юга,  от Востока до Запада, двое бродяг, любящие серд-
ца,  двухместная байдарка,  двухместная палатка...  Нелегко проститься с
юношескими грезами, но жизнь обламывает тебя, она тебя "учит", нельзя же
все время быть сопливым теленком.
   Ребята, никогда не посещайте вновь старых башен, где когда-то вам бы-
ло хорошо.  Ах, как хорошо мне было! Башку я тогда чуть не разбил об эти
камни. Ну, ладно!
   Все дело  в  том,  что  в последние месяцы мной овладело удивительное
спокойствие, спокойствие, которое выбивает меня из колеи и не дает рабо-
тать, общаться с людьми, даже читать, а только дает возможность прекрас-
но есть,  прекрасно переваривать пищу,  прекрасно толкать тележку. После
всех огорчений,  слез и клятв,  после всевозможных волнений, и разлук, и
встреч наступило это многомесячное спокойствие.  Я двигаюсь по своим пу-
тям подобно ленивцу;  на жизнь мне хватает,  особых запросов нет; лениво
жду событий,  лениво принимаю решения. Короче говоря, мне необходим курс
инъекций.  И вот я начинаю его, сознательно, лениво, с ленивым любопытс-
твом к самому себе. Сначала я записываюсь в эту экспедицию, потом прихо-
жу на улицу Лабораториум, потом влезаю в эту башню, где мы когда- то ти-
хо умирали от счастья...
   Я спустился,  нашел свой пиджак,  надел его и поклонился всем  теням,
всем призракам и всем голодным кошкам этой улицы. На сегодня хватит.
   Вышел на улицу Широкую - шар на шпиле евангелистской церкви. Вышел на
улицу Длинную - милицейская машина "раковая шейка" с  дрожащим  султаном
антенны.  Иду  по улице Длинной - освещенные двери буфета,  велосипеды у
дверей.
   Возле буфета кто-то схватил меня за плечо. Я узнал Барабанчикова, ма-
ляра из нашей экспедиции.
   - Здорово, - сказал он. - Ну, ты, я гляжу, хитрован.
   - Выпил, Барабанчиков? - спросил я его.
   - Ну, ты и хитрован! - восторженно и угрожающе пропел он, не отпуская
меня.
   - Что ты, Барабанчиков, в самом деле, - сказал я, освобождаясь от его
руки.
   - Ты меня, парень, не бойся, - прошептал он.
   - А я и не боюсь.
   - А это ты зря! - повысил он голос и сверкнул своей фиксой.
   Замоскворецкие его  фокусы  и  кураж сразу надоели мне,  но я говорил
мирно,  не хотел портить отношений,  потому что и так в экспедиции  меня
все еще считали чужаком.
   - А я сейчас на танчиках был,  - сказал Барабанчиков. - Бацал с одной
эстоночкой. Ну, а потом, значитца, по садику с ней прошлись. Колечко мне
подарила. Глянь!
   На ладони его лежало жалкое колечко с красным камешком.
   - Сила! - сказал я.
   - Хитрован ты!  - воскликнул он, седлая велосипед. - Костюмчик-то им-
порт? По блату достал небось, да? Вырядился, ишь ты! Знаю я тебя.
   Он поехал,  сутулый и какой-то дикий,  всклокоченный,  как медведь на
велосипеде.  Описал круг и остановился возле меня, упираясь правой ногой
в асфальт.
   - Садись на багажник,  ну! - с какой-то совершенно непонятной угрозой
крикнул он. - Садись, Валька, на базу свезу.
   - Иди ты к чертям! - рассердился я.
   - Ну, ладно! - захохотал он. - Пес с тобой! Чю читаешь-то?
   - "Знамя". - Я показал журнал.
   - Молодец!  Поможет  жить,  - одобрил он и поехал по улице,  распевая
что-то, вихляясь и дергаясь.
   Я вошел в буфет.  Эстонские и русские рабочие,  заполнявшие его, даже
не  взглянули  на  меня.  Навалившись на высокие столы,  они пили пиво и
громко говорили что-то друг другу,  эстонские и русские слова, и матери-
лись,  естественно по-русски. Я взял пива и отошел к ближайшему столику.
Кто-то убрал локоть, и я поставил свою кружку на грязный мрамор, прямо о
который люди гасили сигареты. На меня смотрел серый глаз, качающийся над
кружкой рыжего пива.  Парень в морской фуражке  внимательно  разглядывал
меня.  Перед ним на газетке лежала горка копчушек. Он пил пиво, прищурив
один глаз,  а вторым так и буравил меня. Такой это был тертый-перетертый
паренек, каких можно увидеть в любом месте страны. Заметив, что я не от-
ворачиваюсь, он подвинул ко мне свои копчушки.
   - Угощайтесь.
   - Благодарю, - я схватил копчушку, оторвал ей голову и мгновенно сже-
вал.
   Парень поставил кружку и спросил в упор:
   - Сам-то откуда?
   - Москва.
   - А я из Пярну,  механик по дизелям, - он протянул через стол руку. -
Сережка Югов.  Ты,  друг,  пойми меня правильно.  Я так считаю, что рыба
ищет, где глубже, а человек - где лучше.
   - Правильно, Сережа.
   - Образование у тебя высшее?
   - Да нет. Я сейчас в киноэкспедицию нанялся, такелажником. А до этого
шоферил в Московской области.
   - Много имеешь?
   - Мало.
   - Слушай, "Гастроном" еще работает. Давай скинемся на полбанки?
   - На чекушку пойдет, не больше.
   Мы сложились по семьдесят пять копеек, и я побежал в "Гастроном". Бе-
гом я пересек Рыночную площадь,  перескочил через металлический барьер и
сразу плечом нажал на дверь "Гастронома",  которую уже закрывали, выпро-
важивая последних покупателей.
   - Закрыто!  - борясь со мной, крикнула из-за стекла тетка в белом ха-
лате. - Закрыт магазин, пьяницы проклятые!
   - О, мисс, гив ми плиз уан баттл водка! - крикнул я.
   Она осмотрела меня и пропустила, приняв за иностранца.
   - Вас волен зи? - неожиданно спросила она.
   - Литтл баттл водка,  - беспомощно жестикулировал я и гремел мелочью.
- Это есть чекушка.
   - Гопник  вы  самый настоящий,  - разгадала меня тетушка,  но бутылку
все-таки отпустила.
   Бегом, с чекушкой в кармане,  восторженным и гулким  галопом,  как  в
лучшие годы юности, я пересек площадь и ввалился в буфет. Я понимал, что
это тоже входит в курс моих дурацких инъекций.
   Сережа Югов стоял суровый,  ни с кем не разговаривал, ни с кем не об-
щался,  хранил верность мне,  даже пива не трогал.  Еще с порога я подал
ему ободряющий знак.
   - Давай с пивом сольем, - предложил он. - Крепче ударит.
   Действительно, ударило крепко.  Сережа поднял свой чемоданчик,  и  мы
вышли из буфета. Мы пошли на вокзал - я решил проводить Сережку Югова.
   Он шел  рядом и что-то мне рассказывал о своей беспечальной жизни,  в
которой он всегда был вот таким крепышом с прямым позвоночником и  расп-
равленными плечами. Тихо шелестели и изредка хлопали его клеши.
   - Я, Валя, на минном тральщике служил, а потом на энском эсминце. Да-
же в загранку ходил, в Стокгольм с дружественным визитом.
   Он посмотрел на меня искоса, поставил чемоданчик на асфальт и вытащил
из кармана военный билет.  Открыл его и показал мне:  Югов Сергей Ивано-
вич,  старшина ШШ статьи, - сжатое, как кулак, лицо с выпирающими желва-
ками.  Потом он показал мне карточки жены и дочки и,  наконец, паспорт и
служебное удостоверение.  Я тоже предъявил свои  документы,  и  это  еще
сильнее сблизило нас.
   До отхода его поезда оставалось сорок пять минут,  и мы направились в
вокзальный ресторан.  Решили махнуть рукой на все и потратить еще по два
рубля  пятьдесят копеек.  В ресторане было битком,  мы с трудом отыскали
места за столом рядом с двумя старшими лейтенантами, врачами.
   Это был обычный вокзальный ресторан, шумный, с огромной картиной Нал-
бандяна,  с обалдевшими,  замученными официантками, с шевелящейся разно-
шерстной толпой,  но с оркестром.  Оркестр был дурацкий, тоже очень шум-
ный,  и  странно  было  слышать в нем трубу с удивительно чистым звуком.
Труба, сравнительно молодой отечный человек, видимо, задавала тон в этой
компании - они играли мелодии из "Серенады Солнечной долины".
   Сережа все смешивал водку с пивом. Вдруг наклонился ко мне:
   - Давай скинемся на "Полонез" Огинского?
   - Что?
   - Давай по полтиннику скинемся на "Полонез" Огинского?
   Я сообразил, в чем дело, и выложил полтинник.
   - А ты думаешь, они сыграют за полтинник?
   - Черт, - задумался Сережа. - Очень хочется послушать.
   Вдруг он повернулся к старшим лейтенантам:
   - Скинемся на "Полонез" Огинского?
   Офицеры уставились на него.
   - Скинемся по полтинничку, товарищи старшие лейтенанты?
   - Что такое? Ничего не понимаю, - сказал один офицер.
   - Я не люблю "Полонез" Огинского, - сказал второй, - в зубах он у ме-
ня застрял.
   - Что вы,  обеднеете от полтинника?  - возмутился Сергей. - Фу, какие
жадные!
   Он встал и пошел к музыкантам.  Труба, наклонившись и иронически улы-
баясь,  кивнула ему и забрала деньги. Сережа вернулся и сел, прикрывшись
рукой от офицеров. Те переглянулись недоуменно и смущенно засмеялись.
   - Сейчас, - сказал мне Сергей. - Слушай.
   И грянул "Полонез" Огинского. Ту-у-у, ту-ру-ру-ру, туру-ра... И вверх
и вниз славянская тоска с чудовищным грохотом медных  тарелок  и  чистым
звуком презрительной трубы,  за рубль серебром волнение Серегиного серд-
ца,  и я,  хмельной от пива и водки, тоже закрывшись рукой, как мой дру-
жок, взволнованный и гордый тем, что это за мои пятьдесят копеек три ми-
нуты славянской тоски из репертуара всех самодеятельных оркестров,  всех
заводских и сельских клубов, ту-у-у, ту- ру-ру-ру, ту-ру-ра...
   А Сережка кивал музыкантам и кивал иногда мне;  это он заказал,  и он
слушал, и он был добр, пусть уж и эти жадные врачи послушают, пусть слу-
шает весь ресторан, надо же - какая музыка!
   - Все! Девушка, получите с нас!
   Расчет был нелегкий, но вышло по два шестьдесят семь. Терпимо. Мы об-
менялись адресами, и Серега поехал в Пярну. Он стоял на подножке вагона,
клеши под ветром щелкали об его ноги. Он кричал:
   - Валька, в случ-чего разорись на телеграмму!
   Еще одним дружком стало у меня больше. Мой блокнот, говорящий голоса-
ми грубыми и писклявыми,  разудалыми басками,  и тенорами,  и девчачьими
голосами,  хрипло смеющийся и плачущий, адреса, записанные на пространс-
тве от Магадана до Паланги, дают мне право чувствовать себя своим парнем
в своей стране.
   Адреса, имена  и  телефоны,  но за этими кривыми значками видятся мне
вокзалы и ярко освещенные аэропорты, взвешивание багажа и толкотня у бу-
фетов.  Вперед,  вперед, моя энергичная страна, я твой на этих дорогах и
на этих трассах,  и вот поэтому мне тошно всегда участвовать в проводах,
а потом покидать вокзал в одиночестве.
   Я вышел  из  вокзала  и сразу стал одиноким в темном парке у подножия
крепостных стен.  Башни улицы Лабораториум обрисовывались на фоне желто-
ватого сияния центра,  и ноги понесли меня как раз туда,  куда я зарекся
ходить. Я шел к гостинице "Бристоль".
   Я шел так, словно мне шестнадцать лет, все апрельское волнение и юно-
шеские страхи воскресли во мне.  Я останавливался возле газировочных ав-
томатов и возле газетных витрин, в животе у меня что-то булькало и пере-
ворачивалось, точь-в-точь как тогда. С высоты своего спокойствия я радо-
вался этому, но на самом деле мне было невесело.
   Сквозь сетку ветвей,  наконец,  показалось шестиэтажное здание отеля.
Весь  нижний этаж был ярко освещен:  светились окна ресторана и кафе.  Я
вышел на край площади,  присел на барьер и  огляделся.  Качалась  пьяная
очередь на такси. Машины подходили одна за другой. В десяти шагах от го-
родской уборной спал в своем креслице старый еврей-чистильщик.  Я  давно
знал  его,  еще  с прошлых приездов в этот город.  Он был единственным в
своем роде.  Эстонцы не любят чистить обувь на улицах,  и клиентура ста-
ричка состоит в основном из приезжих.  Своего рода русско-еврейский клуб
собирается вокруг него днем,  в послеобеденное время.  Он любит  погово-
рить,  порасспросить  и порассказать,  этот тщедушный жалкий старикашка.
Говорят, когда-то у него был обувной магазин.
   Сейчас он спал, прикрыв лицо лацканом пиджака, и только иногда вздра-
гивал,  словно чуя опасность, и выглядывал из-за пиджака невидящими гла-
зами в глубоких темных впадинах - неожиданно величественным ликом, слов-
но хранящим гнев и зоркость Авраама, - и снова закутывался в пиджак. Это
были бессознательные движения - он спал, просто это вздрагивал его внут-
ренний сторожевой.
   Я подошел и поставил ногу на подставку. Тронул его за плечо.
   - Папаша!
   - Да! - воскликнул он, затрепетав. - Да, да! Нет! - и проснулся.
   Он чистил и трещал по своему обыкновению:
   - Вы мне знакомы,  я вас уже видел. Приходилось бывать в нашем город-
ке, не так ли? Постойте-постойте, года три назад, ведь верно? А, два го-
да!  Ну,  я вас помню! Вы ходили в коричневом пиджаке. Нет? Без пиджака?
Ну да,  кажется, была большая компания, правда? Две или три красивые де-
вушки,  нет,  не так? Видите, я не ошибся! Кажется, вы артист или худож-
ник,  нет? Рабочий? Не хитрите, прошу вас. Конечно, вы ленинградец, нет?
Москвич. Я угадал, вот видите. Пожалуйста, готово! Можно смотреться, как
в зеркальце.  Благодарю вас.  Да,  а я все здесь сижу. Думаете, я всегда
чистил?  Нет, я не всегда был таким. Угодно посмотреть? Вот, молодой че-
ловек, каким я был когда-то.
   Он открыл потрескавшийся школьный портфель и достал оттуда твердый  и
сильно пожелтевший фотоснимок.
   На нем  был он сам лет тридцати пяти:  округлое довольное лицо,  смо-
кинг,  в правой руке цилиндр.  Он стоял за креслом,  а в кресле в  белом
платье восседала дама с лицом, тоже полным довольства.
   - Это Рива. Она умерла.
   Я простился с ним и пошел через площадь к отелю,  медленно переступая
начищенными до блеска английскими ботинками.  С другой стороны площади я
посмотрел на чистильщика.  Он собирал свое хозяйство,  укладывал в порт-
фель банки и щетки, потом взял под мышку кресло и пошел. О господи, ночи
этой не было конца!
   2. Причины,  которые заставляли меня останавливаться возле газировоч-
ных автоматов и возле газетных витрин и чистить обувь,  те же самые при-
чины заставили меня пройти не сразу в ресторан,  а в кафе сначала. Я был
уверен, что все они сидят в ресторане, но, войдя в кафе, сразу увидел их
там.  Впрочем, спокойствие ко мне уже возвращалось, и я спокойно разгля-
дел их всех,  а потом прошел к стойке, сел там и заказал что-то на семь-
десят пять копеек.
   Барабанила какая-то музыка, и я спокойно разглядывал их всех в зерка-
ле, которое было у меня прямо перед глазами.
   Там была Таня и еще какие-то две девицы - кажется,  из массовки, Анд-
рей  Потанин  - исполнитель главной роли,  администратор Нема,  потом те
трое из гостиницы и еще какой-то незнакомый мне паренек, который сегодня
утром появился на съемочной площадке.  Это был,  по всей видимости, нас-
тырный паренек.  Он потешал всю компанию.  Вытягивая шею из защитной ру-
башки и обнажая верхние зубы,  он что-то рассказывал Тане.  Она с трудом
удерживала серьезную мину, а все остальные качались, слабея от смеха.
   Особенно меня раздражали те трое. Уже неделю они крутились вокруг Та-
ни.  Странно, не такая все же она глупая, чтобы не видеть, какие это за-
конченные,  вылощенные и скучные подонки.  Вся эта троица в натянутых на
голые тела грубых свитерах,  со сползающими браслетами на руках, двое на
машине,  а третий на мотоцикле,  пустоглазые,  очень сильные, - знаем мы
этих типчиков.
   Сейчас все они были в дакроновых костюмах и встряхивали руками, подб-
расывая сползающие браслеты. Наверное, один из них был умницей, второй -
середка на половинку, а третий - кретин, но для меня все трое были одним
миром мазаны. Ух, гады!
   Один из подонков привстал и дал прикурить нашей кинозвезде,  Татьяне.
Я понял, что мне пора ехать на базу от греха подальше. Слез с табуретки,
и тут меня Нема окликнул. Я подошел к ним.
   - Знакомьтесь, это Валя Марвич, наш сотрудник, - сказал Нема.
   Какой тактичный человек Нема!  Ведь вся эта компания вечно  ошивается
на съемочной площадке и знает, какой я сотрудник. Девицы на меня даже не
взглянули,  а те трое так и уставились,  должно быть, их костюм мой уди-
вил, что же еще.
   - Здравствуй, Валя, - сказала Таня. - Мы с тобой потом поговорим?
   Это тоже удивило тех троих.
   - Слушай,  тут у нас попался такой комик, умрешь, - шепнул мне Нема и
показал глазами на парня в зеленой рубашке.
   - Здорово, друг, - сказал я и протянул рук