пенно   появляются   концептуальные
сравнения,  более  прямо  связанные  с  идеологическим  планом  произведения
("Рудин", "Дворянское гнездо").
     И  все  же автором  собственное  пристрастие к сравнительным  оборотам,
очевидно,  расценивалось  как   недостаток.  Характерно  в   этом  отношении
высказывание  повествователя  о  стиле  отца  Берсенева  ("Накануне"):  "...
выражался темно, кудряво, все больше сравнениями ". Создается ощущение,
что в этом  произведении автор словно  "хватает  себя за руку", стараясь  по
возможности избавиться от недостатка.
     Данная тенденция сохраняется и в последующих произведениях Тургенева. В
его  текстах,  написанных  в 1868 - 1877  годах, количество сравнений  резко
уменьшается,  они становятся  эпизодическими.  Можно  было бы  ожидать,  что
Тургенев  вновь вернется к сравнениям  в "Стихотворениях  в  прозе",  однако
этого не произошло.
     В  целом  и  для  сравнений в  прозе  Тургенева  характерна "убывающая"
тенденция.
     Подобно  Гоголю,  Гончарову  и   Тургеневу,  Л.Н.Толстой  пережил  пору
обостренного интереса к сравнительным оборотам,  особенно - в  период работы
над трилогией "Детство", "Отрочество", "Юность".
     В  этих произведениях доминируют  конструкции с  "как будто", создающие
неуверенную,  предположительную  интонацию. Это,  видимо,  не  случайно  при
изображении человека, вступающего в жизнь, только  начинающего познавать ее.
Развернутых оборотов  здесь нет, все сравнения довольно плотно "привязаны" к
частным описаниям, их функции локальны.
     В  произведениях 1852  -  1856 годов сравнений становится больше,  зато
снижается количество конструкций с "как будто", что, видимо, свидетельствует
о  более  уверенной интонации повествователя,  очевидца  военных  действий в
Севастополе  и  на  Кавказе. При  этом  усиливается акцент на индивидуальном
восприятии  происходящего,  что  приводит  к  более  частому   использованию
вводного  слова  "казалось".  Преобладают  традиционные сравнения  с  союзом
"как", очень лаконичные, обычно - в два слова.
     Та же тенденция проявляется и в 1857 - 1863 годы.
     В "Войне и  мире" вновь  усиливаются позиции  оборотов  с  "как будто".
Количественно они  преобладают.  Зачастую  такие  обороты служат  авторскому
стремлению раскрыть искусственность,  фальшь светской жизни (описание салона
Анны Павловны Шерер), претенциозность поведения людей, преисполненных ложных
амбиций (эпизод с прибытием в ставку Кутузова австрийского гене-
        "С.97"
     рала  Мака; на одной  странице здесь оказывается пять оборотов  с  "как
будто";  они обнаруживаются  не  только в  рядом  стоящих  предложениях,  но
соседствуют и в рамках одной фразы).
     В третьей  части  первого тома эпопеи оборотов с "как будто" становится
заметно меньше.
     Резко  сокращается  их  количество  во  втором  томе  "Войны  и  мира".
Встречаются развернутые сравнения  традиционного  типа, но они не становятся
микроструктурами, "тонут" в тексте.
     Вместе с тем повышается роль оборотов с "как бы".
     В    основном   они   концентрируются    "вокруг"   Наташи,   передавая
неоднозначность  ее  чувств,  настроений, душевных  движений.  Но  такие  же
обороты сопровождают  Наполеона, хотя здесь уже служат решению другой задачи
- раскрытию фальши, расчетливой, обдуманной игры на публику.
     Заметим попутно, что такие обороты не характерны  для контекстов Пьера,
князя Андрея, Николая Ростова.
     В  целом  сравнительным  оборотам   в  рамках  эпопеи   "Война  и  мир"
свойственна нисходящая динамика.
     Использование сравнительных  оборотов в "Анне Карениной" можно  назвать
весьма умеренным  и даже -  осторожным.  Обороты  с  "как будто",  не  часто
используемые,  служат,  в  основном,  раскрытию  неестественности,  ложности
светских  норм  жизни  (Кити  Щербацкая  чувствует, что  в  ее отношениях  с
Вронским  "как будто фальшь какая-то  была") с одной стороны и  -  раскрытию
неоднозначности,  сложности душевных движений, особенно -  близких  Толстому
героев.
     В  "Холстомере"  значительная  частотность  "как  будто"   обусловлена,
видимо, положением  повествователя, пытающегося  истолковывать  поведение  и
чувства   животных.  С  этим  же  связано  заметное  увеличение   количества
сравнений.
     Однако в целом доминирует тенденция к вымыванию из текста сравнительных
оборотов и прежде всего - конструкций с "как будто".
     Эта тенденция  распространяется и  на  роман "Воскресенье",  в  котором
конструкции с "как будто" служат  раскрытию условности и фальши общественной
морали  (суд)  и  в  то же  время  -  передаче  неоднозначных  эмоциональных
состояний.
     После 1899  года  такие  обороты в прозе  Л.Толстого -  единичны, почти
сходят на нет.
     Не  характерны  они  оказались  и  для  стиля  более молодых  чеховских
современников, Гаршина  и  Короленко, а  так же  для его собратьев по  малой
прессе.  (Лейкина,  Билибина,  Баранцевича, Ал. Чехова,  Потапенко  и  др.).
Некоторый интерес к сравнительным оборотам обнаружил Леонтьев-Щеглов, однако
это не имело существенного влияния на его поэтику.
        "С.98"
     Подводя итог нашему краткому обзору, можно сказать, что ни у одного  из
чеховских предшественников и ближайших современников сравнения и ситуативные
обороты  не  играли  такой  заметной  роли,  не  были  так тесно  связаны  с
основополагающими   принципами   творческого  метода   и  не  решали   таких
разнообразных художественных задач, какие ставил перед ними А.П.Чехов.
        "С.99"

     Глава VII

        "ПОРА ЗРЕЛОСТИ"

     Повесть  "Степь",  при  всем  обилии  в  ней ситуативных  оборотов,  не
исчерпала чеховского интереса к таким формам.
     Повесть "Огни"  (1888) характеризуется той же тенденцией насыщать текст
разного рода предположительными и ситуативными конструкциями.
     Поначалу принадлежащие герою-рассказчику  догадки, связанные  с оценкой
поведения  пса  Азорки,  оформляются  несколько иначе: "Дурак Азорка, черный
дворовый  пес, желая, вероятно, извиниться перед нами за свой напрасный лай,
несмело подошел к нам и завилял хвостом" [С.7; 105].
     Вводное  слово  "вероятно"  делает  более очевидной предположительность
замечания, сделанного героем-рассказчиком, явно близким автору.
     Почти то же наблюдаем и в другом случае:
     "Азорка, должно быть, понял, что разговор идет о нем; он поднял морду и
жалобно  заскулил, как  будто  хотел  сказать: " [С.7; 105].
     Здесь   также  вводное  "должно   быть"   недвусмысленно  указывает  на
предположительность высказывания по поводу мотивов поведения животного. Но в
этой  же  фразе  появляется  более привычная  для Чехова конструкция  с "как
будто", создающая  сравнение: ":  он  поднял морду  и  жалобно заскулил, как
будто хотел сказать..." и т. д.
     Помимо очевидного  и нередкого при изображении животных антропоморфизма
здесь обращает на себя внимание удвоение знака предположительности:  в одной
фразе писатель использует "должно быть" и "как будто".
     Надо  отметить,  что  в  дальнейшем  повествовании  предположительность
высказываний  обозначается  уже более  традиционными для  Чехова средствами,
оборотами с "казалось", "точно", "как будто", "как бы". И если  поначалу, на
первых страницах повести, писатель  словно  сдерживает себя,  то  через пять
страниц текст уже просто пестрит ими.
     Затем вводится  рассказ инженера Ананьева, где вновь  наблюдается то же
самое: сдержанность на первых страницах и  -  обилие ситуативных оборотов  в
дальнейшем.
     Это пристрастие в равной  мере характерно для обоих героев-рассказчиков
повести.
     Более   того:  предположительные   конструкции,   ситуативные   обороты
проникают и в прямую речь героя, не выступающего в роли рассказчика:
     "- У  вас  теперь  такой  вид, как будто  вы  в самом  деле кого-нибудь
убедили! - сказал он раздраженно" [С.7; 136].
     И чуть ниже, в словах того же персонажа: "Точно речь идет о сединах..."
[С.7; 136].
     Разумеется, подобные обороты употребляются в повседневной речи реальных
людей, входят в активный фонд объективно существующего русского языка.
        "С.100"
     И  использование таких оборотов вполне можно счесть простым  отражением
этой реалии.
     Однако на фоне усиленного авторского интереса  к ситуативным сравнениям
их  проникновение  в  прямую речь героев  представляется  не случайным  и  -
симптоматичным.
     В повести "Огни"  таких оборотов значительно  меньше,  чем в "Степи". И
все же их частое использование бросается в глаза.
     В рамках небольшого рассказа и в рамках более или менее крупной повести
такое изобилие создает не одинаковые художественные эффекты.
     Даже  частотность  и  общее  количество  предположительных  оборотов  в
произведении играют существенную роль.
     Воздействуя на сознание и подсознание читателя, они прямо или  косвенно
формируют  представление  о предположительном в  целом характере изображения
действительности.  Если  предлагаемая  картина  жизни  в  значительной  мере
состоит из предположений, догадок, допущений, то вряд ли это  не соотносится
с   авторской  концепцией   мира,  с  основополагающими   особенностями  его
творческого метода.
     Весьма примечательно, что финальные строки произведения также предстают
в    форме   предположительной    конструкции,    содержащей   важный    для
героя-рассказчика  и  автора повести  идейный итог:  "Я думал,  а  выжженная
солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль
как будто говорили мне:
     Стало восходить солнце..." [С.7; 140].
     Последняя,   кажущаяся  символической,   строка  о  восходящем  солнце,
завершенная многоточием, не создает иллюзий по поводу возможности прояснения
ситуации "при свете дня".
     Человеку  -   герою,  рассказчику,  писателю,  читателю  -   дано  лишь
предполагать.
     Впервые эта концепция выражена  у Чехова столь открыто и недвусмысленно
и столь наглядно подкреплена даже на уровне грамматических форм текста.
     Тот   же  оттенок  предположительности  обнаруживаем   и   в   рассказе
"Неприятность"  (1888).  В этом произведении ситуативный  оборот проникает в
мысли героя:
     "Нехорошо, что  я убежал, когда ударил  его... -  думал он  дорогой.  -
Вышло, как будто я сконфузился или испугался... Гимназиста разыграл... Очень
нехорошо!" [С.7; 146].
     Вновь текст буквально пестрит ситуативными сравнениями.
     Однако на этот  раз писатель,  изображая случившееся  через  восприятие
земского  врача  Овчинникова,  задерганного,  рефлексирующего  интеллигента,
создает  ситуацию,  когда герой,  окруженный  этими  "как будто",  "как бы",
"точно",  ложно  истолковывает  смысл  происходящего и совершает, исходя  из
ложного представления, ряд нелепых поступков.
     Предположения вместо точной, объективной оценки событий - неадекватное,
ложное  представление  о  ситуации  и  мире  в   целом   -  ошибочная  линия
поведения... Такая возникает цепочка.
        "С.101"
     Предположение, воспринятое  как  достоверная информация,  - для доктора
Овчинникова   это    становится   серьезной   психологической   и   даже   -
мировоззренческой проблемой.
     В  связи  с  названным  мотивом  иллюзорности,  "кажимости" в  рассказе
появляется не очень уместный на первый взгляд, "случайностный" (А.П.Чудаков)
эпизод  с  утятами - их видит в окно доктор Овчинников, бьющийся над письмом
председателю управы по поводу инцидента: "... один утенок подобрал на дороге
какую-то кишку,  подавился и поднял тревожный писк;  другой подбежал к нему,
вытащил у него изо рта кишку и тоже подавился..." [С.7; 145].
     Не "что-то, похожее на кишку", а - "кишку".
     Маленькая  и,   казалось  бы,  такая  "случайностная",   незначительная
иллюзия, выдаваемая за действительное.
     Далее   следует   беглая   бытовая  зарисовка,  завершающаяся  словами:
"Слышались голоса... Кучер Зот с уздечкой в руке и больничный  мужик Мануйло
в грязном фартуке стояли около сарая, о чем-то разговаривали и смеялись.
     " [С.7; 145].
     Еще   одна   иллюзия,   еще  одно  ложное   суждение,  воспринятое  как
действительное, истинное.
     Картина   ситуации,    картина   действительности,    составленная   из
предположений,   иллюзий,   оказываются   способны   породить   неадекватные
представления и действия героя.
     Чехов словно стремится исследовать не только эту жизненную проблему, но
и решить некоторые личные, писательские задачи.
     Уже во  время работы  над  повестью  "Степь" он, судя по всему, обратил
внимание  на  свое  пристрастие   к   предположительным   оборотам,  пытался
"бороться" с ним и оказался перед необходимостью осмыслить данную  тенденцию
собственного    художественного    метода,    ее   возможные   эстетические,
мировоззренческие истоки и последствия.
     В  повести  "Огни"  и  в  рассказе  "Неприятность",  наряду  с  другими
творческими задачами, Чехов решал и такую.
     Заметим попутно, что  слово  "кишка"  из эпизода  с  утятами для  врача
Овчинникова  имеет  еще  и  строгое,  терминологическое,  узко   медицинское
значение. Как  и для врача  Чехова.  Это  придает  эпизоду  дополнительный и
немаловажный оттенок уклонения от принципа называть вещи своими именами.
     Что-то,  напоминающее  "кишку",  но   названное   просто   кишкой,  без
дополнительных   оговорок,  вызывает  ассоциации  с  "замазкой"  из  повести
"Степь".  Прием один  и  тот же,  хотя  в повести  все же есть  оговорка, из
которой становится ясно, что "замазка" - это размокший пряник.
     Здесь  же  отсутствие  оговорок  и пояснений создает любопытный  эффект
обработки  предмета  как  бы  за   пределами  текста,  в  самой  описываемой
реальности.
     Нечто  подобное обнаруживаем  в  рассказе "Красавицы" (1888), в целом -
достаточно традиционном для Чехова конца 80-х годов.
     Описывая процесс молотьбы, рассказчик говорит:
        "С.102"
     "Лошади, гнедые, белые  и  пегие, не понимая, зачем  это  заставляют их
кружить на одном месте и мять пшеничную солому, бегали неохотно, точно через
силу, и обиженно помахивали хвостами" [С.7; 162].
     Яркий  эпитет "обиженно" представляется частью возможного  ситуативного
сравнения: "так помахивали хвостами, как будто (словно) были обижены".
     Но, употребленное  вне такого  оборота,  слово "обиженно" также создает
эффект  обработки  изображаемой действительности как  бы за рамками текста и
вызывает в памяти "солидных" грачей из ряда чеховских текстов.
     Видимо, подобные случаи дали повод одному из современных исследователей
заметить,  что в произведениях Чехова "эмоциональные  эпитеты  ощущаются как
выражающие качества, принадлежащие самим предметам ".
     В  рассказе  "Красавицы"  есть также  примеры  довольно  выразительных,
развернутых ситуативных сравнений: "... точно ветер пробежал по моей душе  и
сдунул с нее все  впечатления дня с их скукой и пылью"  [С.7; 160]; "... как
будто мы все четверо  потеряли что-то  важное  и  нужное для  жизни, чего уж
больше  никогда не найдем" [С.7; 162];  "... точно сердились друг на  друга"
[С.7; 163]. Все они связаны с воздействием красоты юной  девушки на тех, кто
ее видел.
     Таких оборотов уже не много.
     В  дальнейшем  их  частотность  в  произведениях  Чехова,   а  также  -
художественная   значимость   для  раскрытия   авторского   замысла  заметно
снижаются.
     В  рассказе  "Именины" (1888), посвященном ценностям истинным и мнимым,
вызвавшем заметный литературный резонанс,  использование  оборотов с союзным
сочетанием  "как  будто"  уже  носит, в общем, служебный  характер,  никаких
значительных художественных функций они не имеют.
     То же можно сказать о  рассказе "Припадок" (1888), правда - с небольшой
оговоркой.
     Поход троих  приятелей по публичным домам предваряется таким описанием:
"Увидев два  ряда  домов  с ярко освещенными окнами  и  с настежь  открытыми
дверями, услышав веселые звуки роялей и скрипок - звуки, которые вылетали из
всех дверей и мешались в странную путаницу, похожую на то, как  будто где-то
в потемках, над крышами, настраивался невидимый оркестр, Васильев удивился и
сказал:
     - Как много домов!" [С.7; 202 - 203].
     В  финале  похода  испытавший  потрясение  Васильев  вновь  слышит  эту
какофонию:
     "Прижавшись  к  забору, он стоял около дома и  ждал, когда  выйдут  его
товарищи.  Звуки  роялей  и  скрипок, веселые, удалые,  наглые  и  грустные,
путались  в воздухе в какой-то хаос, и эта путаница  по-прежнему походила на
то, как  будто  в потемках над крышами настраивался невидимый оркестр" [С.7;
211].
     Это музыкальное обрамление выразило и разнообразие бытующих в  переулке
настроений, и - мешанину чувств, охвативших Васильева, и создало разительный
контраст с "музыкой сфер", с высоким планом представлений, иллюзий
        "С.103"
     юноши  - не зря сказано, что настройка невидимого оркестра  происходила
"в потемках над крышами".
     В остальном  же  Чехов  предпочел, описывая, как  медик, причины и  ход
нервного приступа, обойтись  как можно меньшим количеством предположительных
высказываний, предпочел быть точным.
     Рассказ   "Сапожник   и  нечистая  сила"  (1888),  казалось  бы,  давал
возможность  неограниченного  использования  предположительных  конструкций,
поскольку в нем описывается  невероятный  сон сапожника  Федора  Нилова.  Но
странное дело  -  такой  оборот в  рассказе  только  один, и  раскрывает  он
представления героя о богатой жизни: "Федор ел и перед каждым блюдом выпивал
по  большому  стакану отличной водки,  точно генерал  какой-нибудь или граф"
[С.7; 225].
     Всего два ситуативных сравнения в рассказе "Пари" (1889),  и лишь  одно
из них художественно, концептуально значимо: "Его чтение было похоже на  то,
как будто  он  плавал  в  море среди обломков  корабля и, желая спасти  себе
жизнь, жадно хватался то за один обломок, то за другой!" [С.7; 232].
     В основном служебные  функции выполняют излюбленные чеховские обороты в
повести  "Скучная  история"  (1889),  посвященной проблеме  мировоззрения  и
воссоздающей   трагедию   человека,    подавленного   грузом   "кажимостей",
иллюзорных, мнимых ценностей и лишь в конце жизни осознавшего это.
     Над  уровнем   обычных  грамматических  конструкций  поднимаются   лишь
несколько  оборотов.  Большая  их  часть  связана  с  предчувствием  смерти,
испытанным  героем:  "В  теле нет  ни одного  такого  ощущения,  которое  бы
указывало на скорый конец, но душу мою гнетет  такой ужас, как будто я вдруг
увидел громадное зловещее зарево.  Дыхание становится все чаще и  чаще,
тело  дрожит,  все внутренности  в  движении,  на  лице  и на  лысине  такое
ощущение, как будто на них  садится паутина.   Спине  моей холодно, она
точно  втягивается  вовнутрь,  и  такое у  меня  чувство,  как будто  смерть
подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку..." [С.7; 301].
     Как видим, приведенные  примеры связаны с  "медицинской" проблематикой,
со стремлением более достоверно описать физиологические ощущения больного.
     Еще  одно ситуативное сравнение сопровождает слова героя об условности,
иллюзорности личной  славы: "...  не  люблю я  своего популярного имени. Мне
кажется, как будто оно меня  обмануло" [С.7; 306]. Но  в данном  случае "как
будто" близко к союзу "что".
     И последнее в повести ситуативное сравнение возникает в момент прощания
героя с единственным близким ему человеком:
     "Мне хочется спросить:  Но она
не глядит на меня, рука у нее холодная, словно чужая" [С.7; 310].
     Словно чужая... Это своеобразный итог и отношений  Николая  Степаныча с
Катей, и - в целом его жизни.
     Затем  в  ряде  произведений Чехова -  "Воры" (1890),  "Гусев"  (1890),
"Бабы"  (1891)  - конструкции  с  союзами  "точно",  "словно",  "как  будто"
встречаются  относительно  редко  и при этом  не  играют какой-то особенной,
художественно значимой роли. Конструкции с союзом