И
третий вытекает из второго: письма  он  не  писал  и  от  нее  писем  не
получал. Он не дурак, чтобы такие  компрометирующие  документы  доверять
почте.  Побоится  перлюстрации.  Такой  адюльтер  попахивает  скандалом.
Вдобавок, могут и в шпионаже в пользу Америки обвинить.
   - Ну вы уж хватили через край, Лев Милеевич, - не поверил Тернов.
   - Ничего не через край. Еще не известно, что эта Айседорка  в  России
делает. У нас таких  босых  баб,  как  она,  на  сцену  можно  выпускать
дивизиями.
   - И что же дальше?
   - А вот что. Листок-то мог принадлежать  и  не  Гарноусову,  а  тому,
второму, неизвестному. Да и письмо ли это?
   - По-вашему, Айседора Дункан еще кого-то  охмурила?  -  опешил  Павел
Миронович.
   - Наверняка, и не одного. - Довольный Лапочкин  откинулся  на  спинку
стула. - Однако вернемся к нашим баранам.  Что  же  мы  имеем,  любезный
Павел Мироныч? Мы имеем подозрительную встречу депутата в подозрительном
месте, в дешевом парикмахерском салоне. Зачем ему при камердинере ходить
бриться в  салон?  Заметьте,  он  пришел  без  сопровождающего.  Значит,
опасался свидетелей. В салоне он с кем-то встретился, но факт встречи  с
неизвестным  депутат  отрицает.  Портрет  испарившегося  клиента  у  вас
имеется. И именно у этого неизвестного выпал тот  самый  листок  бумаги,
который мы спервоначалу приняли за любовное письмо. Так?
   -  Пока  изъянов  в  вашей  логике  не  вижу.   -   Павел   Миронович
благосклонным кивком одобрил ход мысли подчиненного.
   - Теперь переходим к выстрелу. Стрелял не господин Шалопаев,  невинно
пострадавший при задержании. Пистолет его чист, о чем и сообщил эксперт.
Да и сам Шалопаев говорил о стрелявшей женщине. Так?
   - Которая потеряла галошу, - добавил Тернов.
   - Как это все соединить? - Лапочкин пронзил начальника  торжествующим
взглядом.
   - А черт его знает, как! - пробурчал Павел Миронович. -  Таинственный
клиент неизвестен, стрелявшая дама неизвестна. И  на  галоше  ничего  не
написано, нет даже металлического инициала владелицы.
   - Остается один выход, - подсказал опытный  агент,  -  изучить  текст
письма.
   - Что  там  изучать?  -  Павел  Миронович  скептически  скривился.  -
Бессвязная мешанина из фривольных любовных словечек.
   - В  этой  бессвязности  должна  быть  какая-то  связь!  -  настаивал
Лапочкин.
   - Тогда думайте. Ваша опытность здесь полезнее.
   - Я уже успел подумать, пока обедал, - сказал помощник следователя и,
увидев гнев в глазах Тернова, поскорее продолжил, чтобы тот не  подумал,
что издевается над зеленым начальником. - Вариант объяснения существует.
И причем только один. К нам попал конспект любовного разговора.
   - Как конспект? - не понял пораженный Тернов. - Если ваш камердинер и
слышал любовные излияния своего барина по телефону, ответных-то речей он
слышать не мог.
   -  Правильно  мыслите,  Павел  Мироныч,  -   похвалил   Лапочкин,   -
камердинеру вести конспект и незачем.
   - Тогда конспект вела  горничная  балерины?  -  осторожно  попробовал
новую версию Тернов.  -  Но  и  здесь  неодолимое  препятствие  того  же
характера.
   - Не забудьте, что конспект должен был попасть в руки одного из двух:
или  Гарноусова,  или  неизвестного  клиента.  Если  горничная  балерины
передала кому-то из мужчин свой конспект, то тогда кто стрелял?  Неужели
Айседорка? - подстегнул нерешительную мысль молодого  начальника  старый
сыщик. - Зачем? Деньги на балетные школы для малолетних эльфов-босоножек
покушением разве вышибешь?
   Тернов выдвинул нижний ящик стола, вынул из него галошу и водрузил на
стол. С минуту  полюбовавшись  на  резиновое  изделие,  он  с  сомнением
заключил:
   - Для Айседоры все-таки маловата. Видел я сегодня ее ступни вблизи  -
гренадерские.
   - Отлично, - одобрил Лапочкин. - Значит,  мы  пришли  к  выводу,  что
Айседорка не стреляла  и  не  убегала,  потеряв  галошу.  Вместе  с  тем
конспект любовных речей не могли вести камердинер депутата  и  горничная
балерины. Что остается?
   - Остается допустить, что замешано третье лицо. Вы  установили  место
тайных свиданий парочки? - радостно охнул Тернов и сконфуженно оглянулся
на возившегося с синей папочкой письмоводителя.
   - Нет, - усмехнулся Лапочкин. - Зачем ноги  трепать?  Это  нам  ни  к
чему.
   - Как - ни к чему? - Павел Миронович нахмурился. -  Именно  в  тайное
гнездышко и проник соглядатай, который слышал воркотню любовников.
   - Под кроватью  он,  что  ли,  по-вашему,  сидел?  -  грубо  возразил
Лапочкин, и Тернов залился краской стыда.
   - А хоть бы и сидел! Все равно  где  -  под  кроватью,  в  шкафу,  за
стенкой! Если злоумышленник опознал в парочке  известных  людей,  вполне
мог спрятаться и записывать с целью  шантажа.  А  потом  кому-нибудь  из
газетчиков предложить за хорошие деньги. Да хоть  бы  в  тот  же  журнал
"Флирт"... - К концу тирады,  которую  он  начал  из  упрямства,  Тернов
говорил уже уверенней.
   - Насчет  шантажа  вы  ухватили  проницательно,  -  похвалил  упрямца
подчиненный, - однако и кроме "Флирта" немало бульварных  изданий.  А  у
вас доказательств нет, что именно туда...
   - Есть доказательства, есть! - уперся Тернов. - Я там, у Думы,  видел
сотрудника "Флирта". Он там отирался с неизвестной целью.
   - Тогда вообще ерундистика получается, - обреченно вздохнул Лапочкин.
-  Человек,  подслушавший  и  записавший  любовные  излияния   депутата,
встретился в салоне с депутатом, а должен был встретиться с журналистом!
Журналиста вы схватили, и он действительно из  "Флирта".  И  сегодня  он
крутился, как вы говорите, у Думы...
   - У Думы был другой, - завял Тернов и тут же взбодрился:
   - Хотя, скорее всего, они в сговоре.
   -  Версия   усложняется,   -   мрачно   констатировал   Лапочкин.   -
Подслушивающих было двое.  Один  сидел  в  шкафу,  другой  прятался  под
кроватью. Допустим. Тогда кто и в кого стрелял?
   Тернов, покосившись на письмоводителя,  притихшего  в  своем  углу  с
открытым  ртом  и  навостренными  ушами,  сделал  ему  привычный   знак,
означающий  просьбу  подать  чай.  В  горле  дознавателя  пересохло.  Он
чувствовал себя загнанным в угол. Долго ждать не пришлось.
   Отхлебнув чай  из  принесенного  стакана  в  казенном  подстаканнике,
первым заговорил Лапочкин.
   - А вы обратили внимание на самое главное?
   - Что вы называете главным?
   - Главным я называю то, что у этого, с позволения сказать, письма нет
ни начала ни конца... Оно обрывается буквально на полуслове.
   - Разумеется, я это заметил,  -  тоном,  не  допускающим  возражений,
прервал помощника Тернов. - К нам попал лишь один из нескольких листков.
   - Я и не сомневался в вашей проницательности, - Лапочкин отвел глаза,
- тогда получается, что остальные листки находятся у журналиста.
   - Получается так, - согласился Тернов. - Вы  думаете,  надо  провести
обыск у обоих?
   - Не раньше чем через два дня, - заявил помощник. - Чтобы  поймать  с
поличным. К тому времени материал для очередного номера  будет  готов  к
отправке в типографию.
   Тернов задумался. Перед ним  возникла  обольстительная  госпожа  Май.
Врываться в редакцию возглавляемого  ею  журнала  Тернову  не  хотелось.
Однако ее откровенные  заигрывания  в  стремлении  спасти  от  возмездия
Шалопаева могли свидетельствовать о том, что журналисты действовали с ее
ведома. Или по ее заказу. Но если прийти к ней и прямо спросить, она  не
признается. А может быть, она и стреляла? Но зачем?
   Тернов сдвинул брови, вызывая в памяти видение ножек редакторши, - он
не мог сказать определенно, подошла бы к ним подозрительная галоша?
   - У меня появилась еще одна версия, - осторожно завел Лапочкин. -  По
поводу любовной писанины. Позвольте изложить. Хотя чушь, наверное.
   Такого  рода  предисловия   действовали   на   молодого   следователя
безотказно: он с удовольствием выслушивал подчиненного и потом частенько
приписывал возникшую версию себе.
   - Излагайте, мой друг, - откликнулся Тернов, ставя стакан на  стол  и
демонстрируя живейшее внимание.
   - Я вот что подумал, - Лапочкин почесал затылок. - А не могло ли быть
такое... Хотя это слишком  замысловато...  Короче,  меня  мучает  мысль,
глупая, пожалуй...
   - Прошу вас,  не  тушуйтесь,  Лев  Милеевич,  -  поддержал  Лапочкина
начальник, - я сам ступаю на ложные дорожки... Но не боюсь этого...
   - Я все думаю о том, как неудобно писать, сидя в шкафу, - сконфуженно
потупился Лапочкин. - Да и под кроватью несподручно...
   - Верно, - признал Тернов.  -  Удобнее  всего  писать  за  письменным
столом. Да и английским надо владеть. Слышал я сегодня эту Асиньку,  сам
едва разобрал, что она лепечет.
   - Камердинер у депутата дремучий, - рассуждал задумчиво  Лапочкин,  -
английского точно не знает, так что синхронный перевод делать не мог.  С
другой стороны, горничная Айседорки не знает так хорошо русского...
   Тернов с важным видом взял лист бумаги, карандаш и стал писать.
   - Так, итог наших размышлений: телефон, стол, английский.
   - А ваши подозрительные журналисты английским владеют? - подал  голос
Лапочкин.
   - Исключено, - уверенно заявил  следователь.  -  Народец  бойкий,  но
малообразованный. Впрочем, это не имеет значения. Эврика!
   - Вы догадались? - с надеждой спросил подчиненный.
   - Разумеется! Еще мой бывший начальник по сыску  говорил  мне,  тогда
юному дураку, самая простая версия - и есть самая правильная! А я огород
городил! Да и вы меня совсем запутали!
   - Виноват, исправлюсь, - согласился Лапочкин.  -  Так  что?  Что?  Не
томите!
   - Вести запись любовных бесед могла обычная телефонистка! - довольный
собою Тернов засмеялся. - И телефон у нее, и стол, а  английским  многие
барышни телефонные владеют. Не напрасно мы с вами, Лев  Милеевич,  здесь
голову ломали - докопались-таки до истины!
   - И как я сам  не  додумался?  -  на  лице  Лапочкина  были  написаны
огорчение, досада, полнейший конфуз.
   - Вы бы додумались, уверен, только я случайно  быстрее  сообразил,  -
великодушно утешил помощника Тернов. - Впрочем, кто первый  -  не  суть.
Теперь, друг мой, подскажите, как поступать? Бежать на станцию?
   - Идея хорошая. - Лапочкин улыбнулся.  -  Преступницу  мы  установим.
Образчик ее почерка у нас есть! А там и до заказчика доберемся...
   - А потом поймем, и кто стрелял.
   - Может, и поймем, - загадочно пробурчал Лапочкин, устремляясь следом
за начальником к вешалке. - Или никогда и не узнаем...
 
Глава 19 
 
   Тьму,  опустившуюся  на  северную  столицу,   пронизывало   волшебное
электрическое сияние:  разноцветными  огоньками  подмигивали  освещенные
окна домов, и подсвеченные  жестяными  софитами  с  укрепленными  в  них
лампочками витрины, и причудливые вывески  на  фасадах  зданий;  уличные
фонари изливали сиреневый свет на мостовые  и  тротуары,  как  светлячки
мелькали карбидные фонари на козлах встречного  транспорта.  Однако,  не
зная города, Самсон Шалопаев не мог определить, по каким улицам вез  его
к своему дому господин Горбатов. По дороге они перебрасывались ничего не
значащими фразами. В глубине сознания Самсона пульсировала мысль о  том,
что петербургские люди сложнее провинциальных. И Мурыч совсем  не  такой
склочник, и Фалалей, судя по всему, птица еще та... И господин  Горбатов
- человек с  подкладкой.  Отец  счастливого  семейства,  добропорядочный
чиновник - и, надо же, теософ и гимнаст...  А  если  и  его  драгоценная
Эльза сложнее, чем ему представлялось раньше?..  Но  в  этом  подозрении
таилось  что-то  неприятное,  и  юноша  торопливо   отогнал   его,   как
недостойное вечной любви.
   Извозчик  остановился  возле  шестиэтажного   дома   с   замысловатым
козырьком над парадными дверьми. Встретил их швейцар в ливрейной  шинели
и фуражке. Парадная поразила  юного  провинциала:  в  вестибюле  первого
этажа был разожжен камин, и его уютное тепло  распространялось  по  всей
лестнице с беломраморными, покрытыми ковровой дорожкой ступеньками,  под
потолком - лампы с молочно-белыми плафонами, их отсветы падали на витраж
огромного окна на площадке между этажами.
   Господин Горбатов и его гость поднялись на второй этаж. В квартиру их
впустила вышколенная горничная в черном платье,  длинном  накрахмаленном
переднике и  белоснежной  наколке  на  тщательно  приглаженных  волосах.
Принимая  одежду,  она  сообщила,  что  у  барыни  гостья,   мадемуазель
Жеремковская. Господин Горбатов шепнул Самсону,  что  девушку  пригласил
он, чтобы доставить супруге развлечение.
   Дамы  предавались  в  гостиной  музицированию.   Маленькая,   смуглая
мадемуазель Жеремковская в скучном сером  платье  с  высокой  оборкой  у
ворота, лишенная на сей раз мистического  ореола,  сидела  за  роялем  и
играла польку. Ксения,  кружась,  как  заводная  кукла,  прыгала  вокруг
стола,  поддерживая  руками  пышную  юбочку.  А   Наталья   Аполлоновна,
расположившись на диване, улыбалась и хлопала в ладоши  в  такт  музыке.
Свет  люстры  -  розовой  тарелки  на  бронзовых  цепях  -  освещал  эту
живописную  группку  в  центре  гостиной,  углы  же  огромной   комнаты,
заставленной диванчиками, кресельцами, столами и  столиками,  горками  и
живыми цветами в кадках тонули в полумраке.
   - А вы уже, я смотрю, подружились, -  громогласно  приветствовал  дам
господин Горбатов.
   Музыка  смолкла.  Пианистка  вскочила  со  стула.  Ксения   перестала
кружиться, смутилась и бросилась на диван рядом с тетушкой, закрыв  лицо
руками.
   - Я привел вам гостя, прошу любить  и  жаловать,  -  сказал  господин
Горбатов. - Узнаете?
   Погладив Ксению по  темным  кудрям,  госпожа  Горбатова  поднялась  и
шагнула навстречу Самсону.
   - Разумеется.  Разве  забудешь  такого  приятного  юношу,  даже  если
увидишь один раз? Правда, Аглая Петровна?
   Мадемуазель Жеремковская сделала легкий книксен  мужчинам.  Она  явно
испытывала смущение.
   - У меня такое впечатление, словно я домой попал, - оробевший  Самсон
склонился к душистой руке хозяйки и неуклюже шаркнул ногой.
   Там, в поезде, в полумраке вагона, закутанная в пальто,  под  вуалью,
госпожа   Горбатова   не   показалась    юному    провинциалу    слишком
привлекательной. Сейчас же он  видел  статную  даму  среднего  роста,  с
удивительно прямой  спиной,  покатыми  плечами,  сильной  точеной  шеей.
Темные волосы ее были гладко зачесаны и убраны под  изящную  заколку  на
затылке. Платье темно-зеленого бархата великолепно обрисовывало стройный
стан, который немного портила маленькая грудь. Изящные  ступни  стройных
ног, обутые в парчовые туфли с маленькими каблучками, чуть расставлены.
   - А почему наша Ксения дичится? - игриво спросил господин Горбатов.
   Девочка отняла ладони от лица, встала и,  приблизившись  к  мужчинам,
сделала полный реверанс.
   - Позвольте вашу ручку, - Самсон приветливо улыбнулся девочке.
   Она серьезно подала ему ладошку и обратила к нему узкое личико. Такие
же зеленовато-серые глаза в окружении темных ресниц только что  смотрели
на него с лица ее тетки.
   - Вы превосходно танцуете, мадемуазель, - сказал он  галантно.  -  Не
порекомендуете ли мне вашего учителя?
   Господин Горбатов рассмеялся.
   - Приходите к нам с мадемуазель Жеремковской и учитесь.  Ведь  Наташа
получила прекрасное воспитание,  у  нее  был  домашний  учитель  танцев,
француз...
   - Я пригласила Наталью  Аполлоновну  в  театр,  -  вязким  контральто
произнесла мадемуазель Жеремковская. - Надеюсь, господин Горбатов, вы на
меня не сердитесь?
   - И неужели госпожа Горбатова согласилась? - встрепенулся хозяин.
   - Пока еще нет, -  девушка  смутилась,  -  но  я  не  теряю  надежды.
Чайковский  в  этом  сезоне  хорош,  особенно   "Спящая   красавица"   в
Мариинском.
   - Верю, верю, -  Наталья  Аполлоновна  сдержанно  улыбнулась,  -  но,
боюсь,  я  недостаточно  освоилась  в  местном  климате,  мне  еще  рано
выезжать. Может быть, Самсон Васильевич  составит  вам  компанию,  Аглая
Петровна?
   - Предлагаю обсудить этот вопрос за чашкой чая, - предложил хозяин, -
мы с юношей промерзли на улице.
   Наталья Аполлоновна потянула шнур колокольчика  и  отдала  приказания
возникшей в дверях горничной. Через минуту на овальный  столик  красного
дерева был водружен серебряный самовар на подносе,  поставлены  чашки  и
блюдца  тонкого  сервского  фарфора,  вазочки  со  сластями,   печеньем,
бисквитами, рисовыми вафлями, вареньем.
   - А где мои любимые безешки? - поинтересовался господин Горбатов.
   - Кухарка меренги опять спалила, - пожаловалась Наталья  Аполлоновна,
передавая чашку с душистым напитком гостье. - Не знаю, что с ней делать.
Посоветуйте,   друзья   мои.   Готовит   превосходно.    Но    временами
прикладывается к бутылке. Иной раз так угостится, что засыпает  в  своей
каморке, и на плите все превращается в угли. Вот и  вчера,  вернулись  с
Ксенией от глазного врача,  я  прилегла  отдохнуть,  а  Ксения  занялась
хозяйством, с четверть часа будила прислугу. Даже  испариной  покрылась,
бедненькая...
   - Кухарка у вас молодая? - спросила гостья.
   - Средних лет, - равнодушно ответила хозяйка, - по мужу  убивается...
Он спился и отошел в мир иной. А тут еще галошу  потеряла,  расстроилась
сверх меры...
   - А по характеру она смирная?  Или  склонна  к  бунту?  -  продолжила
расспросы Аглая Петровна. - Ныне ведь прислуга и в профсоюзы вступает.
   - Такого не замечали, - госпожа Горбатова, продолжая разливать чай  и
передавать чашки, недоуменно сморгнула. - Да мы же не мотовствуем. Живем
скромно, на жалованье. У меня  осталось  именьице  от  родителей,  почти
разоренное.
   - А что вы думаете, Самсон  Васильевич?  -  сидевшая  напротив  гостя
девушка смотрела на него с обожанием.
   -  Самсону  Васильевичу  вряд  ли  приходится  заниматься  укрощением
прислуги, - добродушно усмехнулся хозяин,  -  полагаю,  он  перепоручает
бытовые заботы своим родственницам.
   Смущенный Самсон только тут сообразил, что никто из присутствующих не
знает, что он квартирует в чужой  буфетной  редакционного  помещения.  В
салоне баронессы Карабич Фалалей скрыл от всех род его деятельности.
   - Возможно, вам, Михаил Алексеевич, следует  обратиться  к  господину
Черепанову. - Самсон говорил медленно, обдумывая каждое слово. - Фалалей
Аверьяныч человек отзывчивый, поспособствует вашей кухарке дать  брачное
объявление. Найдет несчастная сердечного друга и пить перестанет.
   -  Любопытная  идея,  придется  над  ней  поразмыслить,  -  отозвался
безучастно  хозяин.  -  А  пока  предлагаю   сменить   тему.   Попробуем
заинтересовать Наталью Аполлоновну теософией. Она одна, а нас трое!  Мне
сегодня принесли "Стансы Цзян". Не желаете ли ознакомиться?  Прикоснемся
к оккультным тайнам древнего мира.
   -  Те  самые  "Стансы",  что  легли  в  основу  доктрины  Блаватской?
Архаическая рукопись, таинственно утерянная и найденная вновь в Индии! -
театрально оживилась мадемуазель Жеремковская.
   - Ксении наши разговоры будут скучны, - заметила с огорчением госпожа
Горбатова. - Придется отпустить ее в детскую.
   Девочка послушно встала и сказала, глядя на Самсона:
   - Я не хочу сидеть одна. Пусть господин Шалопаев со  мной  в  шахматы
поиграет. Мы тихонько.
   Господину Шалопаеву одинаково  не  хотелось  и  слушать  разговоры  о
теософии, и играть в шахматы.  Опасаясь  дальнейших  пламенных  взглядов
мадемуазель Жеремковской и приглашений на уроки танцев,  он  выбрал  зло
меньшее. Он уже не сомневался: одно из любовных  писем,  так  взбесивших
госпожу Май, написано рукой Аглаи, и  вдохновил  барышню  образ  Христа,
запечатленный на полотнах особняка Карабич.
   Самсон встал, поблагодарил  хозяев  за  чай  и  покорно  поплелся  за
Ксенией в смежную комнату, в детскую. Девочка достала ящичек  с  резными
фигурками слоновой кости и старательно расставила их на черно-золотистом
поле шахматного столика.
   - Если вы так хорошо играете в шахматы, как танцуете, - с добродушной
улыбкой предупредил гость, - сдаюсь сразу.