Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
еги отсюда вон, пока цел.
- Да что вы? Что случилось?
- Говорю тебе, улепетывай. Там Куликовское побоище! Синеоков
буйствует, громит редакцию, грозится убить госпожу Май!
- Ей же надо помочь!
- Да брось ты, - Мурыч с опаской оглянулся на дверь, из-за которой
неслись нечленораздельные крики и жуткий грохот, - она
забаррикадировалась на своей половине. А этот психопат еще нас с тобой
покалечит!
- А как же Данила?
- Данилу не видел, скрылся хитрец. Да я ведь только за порог ступил,
как все понял. Нельзя лезть в пасть разъяренному медведю!
- Может, дворнику сказать или полицию вызвать?
- Не умничай, дружок, - Мурыч толкнул стажера вниз по лестнице, -
госпожа Май сама знает, когда полицию впутывать. Бежим, покуда целы. Ты
обедал?
- Нет еще. - Самсон, топчась под козырьком у парадной, все еще
сомневался.
- Давай в Приказчицкий клуб, - предложил Мурыч, - и недалеко, и
недорого, и прилично. Это местечко давно журналистская братия
облюбовала.
Настроение у Самсона совсем испортилось. Мурыч еще при первой встрече
произвел на него самое неблагоприятное впечатление. С виду крепкий,
среднего роста, аккуратный, подтянутый да и не слишком старый - лет
тридцати пяти, - он держался как-то в стороне от остальных, всегда
опаздывал, ворчал, приставал к госпоже Май с придирками и упреками.
Подумаешь, какой гений - выбросили две строки из его статьи! Да там
ничего такого гениального и не было - Самсон специально изучил Мурычеву
занудную писанину о женщинах-акушерках. Кому это интересно? И пошло,
приземленно. А сколько слов непонятных!
- Я смотрю, тебя здесь взяли в оборот, - заговорил Мурыч, шествуя
рядом с помрачневшим Самсоном, - легкой жизнью прельщают? Вижу, голова у
тебя кругом идет. Так и собираешься порхать?
- Я много узнал за эти дни, - возразил вяло Самсон, - и в университет
ездил.
- Ты смотри, не очень-то Фалалею доверяй. Он и мать родную продаст.
Копейку посулят - продаст, и анекдот расскажет.
- Он город хорошо знает и знакомства полезные имеет, - защитил друга
Самсон.
- Эка невидаль! Город все знают! И ты узнаешь в свой черед. А насчет
полезных знакомств, ошибаешься. Ему-то, может, они и полезные, а тебе
вредные. Слушай старших. Я таких, как Фалалей, не одну дюжину перевидал.
- Но ведь сама Ольга Леонардовна сказала...
- Да брось ты, - отмахнулся Мурыч, - мне тебя просто жалко. И как ты
в такой клоаке оказался? Кто тебя привел?
- Мы с господином Либидом...
- Так я и знал! - воскликнул Мурыч и остановился. - Вот скажи мне,
как старшему брату: почему? Почему, как мухи, к тебе мошенники
слетаются? Ты что, медом намазан?
- Что-то мне есть не хочется, - Самсон, неприятно пораженный словами
Мурыча, отвел глаза. - Я, пожалуй, вернусь в редакцию.
- Ладно, ладно, не сердись. Прекращаю. Каюсь, злоязычен. Но, заметь,
правдив. Убедишься сам. А сейчас потерпи немного. Может, что и полезное
услышишь. Эх, если бы в мои девятнадцать встретился мне какой-нибудь
Мурыч, я бы сейчас ему ноги целовал!
Самсон, смирившись с неизбежной перспективой общения с Мурычем, вошел
в мраморный вестибюль. Разоблачившись, они поднялись по лестнице на
второй этаж и свернули в залу, легкостью и воздушностью больше всего
похожую на внутренний итальянский дворик: стены в виде арок с мраморными
колоннами на пьедесталах, в пролетах арок располагались огромные
зеркала, между пальмами в кадках - столики под белоснежными скатертями.
Мурыча встретили как хорошего знакомого, расторопный официант в белом
кителе проводил их к свободному столику, поближе к камину.
- А скажи мне, Самсон, - заговорил, отдав распоряжения, Мурыч, -
откуда у тебя фамилия такая редкая - Шалопаев? Вот свою я знаю: Мурины -
от мура, каменная стена значит. Прадед из нижегородских посадских,
крепкий человек был, надежный. Вместе с Мининым в Москву ходил. У
Черепанова предки в Вологде горшки лепили. Май - с Западной Украины, там
много чего намешано: австрияки, поляки, хохлы. А вот откуда Шалопаев, не
пойму.
Самсон густо покраснел.
- Первый Шалопаев дьяком в Казани служил. На него шаль находила,
шалел он неожиданно, отсюда и прозвище. А как за Ермаком увязался да
оставил хлебное дело и жену с детишками, то сирот при живом отце и стали
звать шалопаевы дети. Так и закрепилась фамилия. Отец ей гордится,
говорит, способность совершать непредсказуемые поступки чисто русская
черта, свидетельство неординарного ума.
- Шаль... Значит, родовая черта... Вот с этой-то шали и залетел ты во
"Флирт". Родители небось от тебя такой прыти не ожидали. - Видя смущение
собеседника, Мурыч поспешил снять неприятный осадок:
- Имя у тебя знатное: Самсон. Если б мне родители дали такое, может,
и характером я бы вышел другим. А так... Представь себе, если б тебя
звали Гаврилой... Не нравится? Тот-то! А я живу, ничего! И даже за
границей печатаюсь!
- Правда? - удивился Самсон, смотревший на Мурыча как на инвалида,
потому что полноценной жизни в литературе с именем Гаврила быть не
может! Разве что у Державина, так это сто лет назад. - А Ольга
Леонардовна мне не говорила.
- Она и не знает. - Мурыч пригубил морковный аперитив и улыбнулся,
озорная улыбка его, увиденная Самсоном впервые, поразила юношу: будто
другой человек открылся.
Когда официант подал Мурычу паровую стерлядку и поставил перед
Самсоном антрекот величиною с тарелку, засыпанный жареной с луком
картошкой, Самсон спросил:
- Скрываете?
- Просто не сообщаю, - пояснил Мурыч. - Зачем? Разве они оценят?
Только завистью изойдут.
- А о чем вы пишете? - Самсон не решался называть собеседника по
имени-отчеству.
- Во "Флирт" я пишу о реальной жизни. Единственный из всех. А на моем
пути встречаются интереснейшие люди. Самородки. Есть и научные открытия.
Неизвестные на Западе. Вот о них за границу и сообщаю, чтобы русский
приоритет застолбить.
- А я думал, что уже все открыто. - Самсон с радостным удивлением
поднял брови, расцвел благодушной улыбкой, всем своим видом
демонстрируя, что беседа с Мурычем ему приятна.
- Э, дружок, все еще только начинается, попомни мое слово - такие
открытия грядут, мир перевернется! Вот, например, в Харькове ввели новый
метод следствия: подозреваемого подвергают гипнозу - и человек
признается. Я послал сообщение о наших достижениях в берлинскую газету -
напечатали. Пришлось, конечно, по-немецки написать...
- Вы знаете немецкий?
- Немного, - Мурыч усмехнулся, - и еще с полдюжины языков.
- Вы настоящий полиглот! - восхитился Самсон. - А я... Серый, как
лапоть...
- У тебя еще все впереди, - ободрил юношу Мурыч. - А стихи не пиши!
Самсон, сосредоточившись на прожевывании отлично прожаренной
говядины, энергично замотал головой, отрицая всякую ценность своих
поэтических опытов.
- Молодец, - похвалил Мурыч. - И от женщин подальше держись. Рано
скатишься в альковы, хлопот не оберешься.
Самсон снова покраснел и, сменяя опасную тему, задал очередной
вопрос:
- А сейчас вы над чем работаете?
- Пишу очерк о барышнях-телефонистках. Неделю технологию изучал.
Теперь могу курс лекций читать по телефонному делу. А барышни туда
разными путями попадают. Есть очень достойные. И красивые. Но тебя
знакомить с ними не буду.
- Почему?
- Есть один неприятный момент. Не знаю, говорить или нет, ты так
болезненно реагируешь на факты...
- Просто я инфантилен еще, идеалистичен, - самокритично сознался
Самсон.
- Ну ты хватил, - Мурыч довольно засмеялся, - да я ничего плохого в
виду не имел... Я там, пока набирался знаний по телефонному делу,
кое-кого видел.
- И кого же?
- К одной барышне господин Либид заявился. С цветами. И чем она его
прельстила, чтобы орхидеи дарить? А на другой день и Эдмунд, и дон
Мигель - оба наведались... к той же барышне. Но без цветов. Странно, но
Сыромясов ей больше понравился: красавчику Либиду она отказала, а
ухаживания нашего толстого Элегантеса приняла, под ручку с ним с
телефонной станции шла...
- Она и есть ваша лучшая телефонистка? Которой больше всего свиданий
назначали абоненты?
- Совсем наоборот! Худшая!
- Ничего не понимаю, - хмыкнул Самсон. - И что из этого следует?
- Из этого, друг мой, следует, что если там появишься и ты, совсем уж
станет похоже на дурной водевиль.
Самсон опустил взор. Действительно, смешно получится: сотрудники
"Флирта" один за другим бегают к одной и той же телефонистке. Хорошо,
что Мурыч Платонова не видел. Но Мурыч, пожалуй, не знает, что Самсон в
курсе слежки, организованной сотрудниками за господином Либидом. Ну
ничего, завтра придет очередь Мурыча или Самсона, Фалалей его
предупредит, и все прояснится. Самсон чувствовал себя даже более
просвещенным, чем его собеседник.
- А тебе надобно осторожность соблюдать, - доброжелательно советовал
Мурыч, приступая к поданному кофе, - ты всех здешних опасностей еще не
знаешь. В столице полно головорезов. Причем политических - с виду вполне
приличных. Политикой интересуешься?
- Нет, - Самсон виновато потупился, - времени не хватило.
- Эх, - крякнул Мурыч, - хоть бы в библиотеку записался. Читать-то
надо, чтобы впросак не попасть. Ты небось и Прюдона с Прудоном мешаешь,
а Туган-Барановского с Марксом. Не знаю, как там у вас в Казани, а у нас
бомбы в людей едва ли не каждый день бросают. И не только эсэры, а и
эсдэки туда же - те еще похлеще будут. Слышал, как в прошлом году
казачий конвой положили и почти полмиллиона денег из казначейства
умыкнули?
- Нет, не слышал, - признался Самсон.
- Приличные люди, в Швейцарии обитают. Тер-Петросян, Литвинов,
Ульянов... Просвещенная Швейцария террористов не выдала: дескать, не
дадим плохому царскому режиму обижать робингудов. Так что держи ухо
востро. Познакомишься с приличным с виду человеком - не бросайся к нему
на шею, может, тайный громила, в дурное впутает. Ты искусством
самообороны владеешь?
- Нет, не владею, - вздохнул Самсон.
- Тогда допивай свой кофе, и пойдем.
- Куда?
- Недалеко. Не все ж тебе как зайцу затравленному метаться по городу
и бульварные истории сочинять.
Самсон не стал спорить. Настроение его заметно улучшилось - обед
всегда склонял его к любви и дружбе. А Мурыч при ближайшем рассмотрении
оказался человеком не скучным.
Мужчины встали, расплатились и вышли на улицу. Солнце уже скрылось из
виду, столичный воздух приобрел пепельно-сизый цвет, сгущающийся с
каждым шагом.
"В здоровом теле - здоровый дух" - это была единственная фраза,
которую изрек Мурыч, пока они добирались пешком до флигеля во дворе
какого-то многоэтажного дома. В узких высоких окнах двухэтажной
постройки горел свет.
Поднявшись по чистенькой лестнице, Мурыч едва ли не втолкнул Самсона
в огромный зал: по левой его стене, до самого потолка, высилась шведская
стенка. Посередине стояли гимнастические снаряды - возле них несколько
мужчин в спортивных трико. Человек пять, настоящие силачи, запросто
поднимали над головой двухпудовые гири. Самсону все было внове.
- Тебе нравится? - спросил радостно Мурыч.
Самсон кивнул. Только сейчас он почувствовал, как бестолково провел
последние полгода своей жизни. В Казани бегал за прекрасной Эльзой,
валялся в тоске на диване, в Петербурге попал в бессмысленную суету
журналистских умов.
- Я сюда по средам наведываюсь, - объявил Мурыч. - Атлетизм проясняет
сознание, и после занятий всегда лучше пишется. Бери на вооружение.
Костюм есть?
- Нет, нету.
- Купи у Стешкина, в Гостином, и в следующую среду вместе пойдем.
Самсон не стал противоречить, хотя не понимал, как спортивные
упражнения помогут ему сотворить материал, любезный сердцу Ольги
Леонардовны.
- А госпожа Май не разгневается?
- Простит, - Мурыч подмигнул, - тем более по средам она сама посещает
салон красоты: шлифует свою неотразимость.
От группы атлетов отделился крепкий рослый мужчина и не спеша
двинулся к беседующим.
- Самсон Васильевич, - приветливо поздоровался он, - давно не
виделись.
- Добрый день, господин Горбатов. - Самсон не сразу узнал супруга
своей соседки по купе поезда Москва - Санкт-Петербург.
- Собираетесь присоединиться к нам?
- Не сегодня, хотя мне здесь нравится.
- Тем лучше, - господин Горбатов пожал руку спутнику Самсона, - не
будем мешать занятиям господина Мурина. А то, что Бог нас сводит в
третий раз, Самсон Васильевич, знаменательно. Не соблаговолите ли вы
навестить наш дом? Жена вас частенько вспоминает, да и Ксюша вами
очарована.
Самсон покосился на Myрыча. Тот проявлял признаки нетерпения - так
ему хотелось бежать в раздевалку и переоблачаться в спортивное трико.
- Я оставляю вас в хорошем обществе, дружок, - сказал Мурыч, - завтра
увидимся.
И он скрылся.
Самсон издали любовался на гимнастов, на мускулистые тела мужчин и
решил, что тоже должен держать себя в ежовых рукавицах. Наследственность
у него неважная - батюшка, сколько он помнит его, всегда был рыхловатым,
да и брюшка не стеснялся.
- Любуетесь, друг мой? - услышал он голос переодевшегося господина
Горбатова. - Спорт затягивает, по себе знаю.
- Вы давно сюда ходите, Михаил Алексеевич? - поинтересовался Самсон.
- Как приехал, - ответил господин Горбатов.
- А Наталья Аполлоновна разделяет ваши увлечения? - спросил Самсон,
скорее из вежливости.
Господин Горбатов посерьезнел.
- Не знаю, что так ее напугало, - ответил он, когда они выбирались из
двора на улицу, - то ли злосчастный выстрел, помните? На вокзале. То ли
робость и опасения выглядеть немодной. Но она дичится, сидит дома,
грустит... Положение неприятное, боюсь, и опасное. Поэтому и прошу об
одолжении - навестите нас.
- Вы меня пугаете. У вас есть основания для тревоги?
- Сугубо между нами, - господин Горбатов понизил голос, - основания
есть. Я обнаружил, что она заглядывала в мой сейф. А там хранится
оружие.
- Может быть, из любопытства?
- Может быть, - согласился господин Горбатов, - только состояние духа
ее таково, что я опасаюсь: не замыслила ли она самоубийство?
Глава 18
- "Выступаю за бомбу, которая даст России настоящую свободу!" Нет, вы
только подумайте, Хрисанф Тихоныч, что пишут, - в приливе обличительного
пафоса обратился к безмолвному письмоводителю Павел Миронович Тернов. -
Мало того, что столь безответственные речи произносят с трибуны
Государственной Думы, так их еще и печатают без всякого стыда. - Павел
Миронович хмуро рассматривал вечерний выпуск бульварной газетки. - Это
так-то депутаты законы обсуждают, - на народные деньги штаны протирают!
Чего они добиваются? Им подавай свободу слова. А другим свободу
безопасной жизни не хотите ли подать, господа народные избранники и
заступники? Лучше бы о нормальных людях подумали...
- Совершенно согласен с вами, Павел Мироныч, - пискнул
письмоводитель, - булки за три копейки стали такими крошечными, хоть в
микроскоп клади.
- А вы не думаете, что газетчики эту клюкву сами родили? Что-то мне
плохо верится, что такие наглые призывы могли звучать принародно.
- Если газетку завтра прикроют, значит, выдумали, - откликнулся
письмоводитель.
Как ни странно, но слова старика немного умиротворили следователя,
которого после эпизода на Таврической не успокоил даже длительный обед в
ресторане.
Вернувшись в свою следственную камеру в сквернейшем расположении
духа, Тернов не знал, чем погасить свое возмущение. Безобразная сцена не
шла из головы: у ног государственного деятеля валяется иностранная
подданная, а он - едва ли не сапогом ее в лицо пихает! И добро бы была
иностранка захудалая, но нет, известнейшая актриса!
В любовнице господина Гарноусова Павел Миронович узнал блистательную
американскую балерину Айседору Дункан. От скандального открытия
настроение молодого следователя в конец испортилось, будто он заглянул в
чужую спальню, хотя об эксцентричных поступках заезжей дивы следователь
был немало наслышан и ранее, от своей подружки-актрисы. И как после
концерта, в ресторане, во время вечера, устроенного в ее честь,
американка скинула с себя одежды и, оставшись в короткой рубашонке, с
обнаженными выше коленей ногами исполнила на столе вакхический танец. И
как безуспешно пыталась соблазнить Станиславского, но встретила
несколько нежных поцелуев и холодное сопротивление режиссера. В
актерских кругах из уст в уста передавали отповедь, данную изумленным
режиссером танцовщице и ею же разглашенную: "Я никогда не соглашусь,
чтобы мой ребенок воспитывался на стороне, а иначе при моем теперешнем
положении быть не может". И как хмельная, опившаяся водкой и шампанским
танцовщица цеплялась в своем номере "Европейской" гостиницы за
провожавших ее с очередного кутежа мужчин. Павел Миронович всегда-то
подозревал, что в балетном мире, где главным инструментом искусства
является тело, существуют другие, отличные от общепринятых нормы
допустимого. Но Айседора превзошла всех, словно вместе с корсетом дерзко
отбросила все моральные устои. Свобода тела, свобода поведения..
Странное беспокойство грызло его душу. Он досадовал на свою
неожиданную оробелость: он так и не решился вернуть депутату утерянное
письмо. Хотя интуитивно он понял еще у Таврического, что депутат письмо
не возьмет, будет все отрицать, отречется и от красотки.
- А вот и я, - с этими словами в дверях возник румяный, чрезвычайно
довольный собой помощник дознавателя Лапочкин.
- Почему так долго? - Павел Миронович сурово сдвинул брови, пытаясь
скрыть радость от скорого возвращения помощника.
- Отобедал у Палкина, у стойки, - доложил Лапочкин, проходя к столу
начальника и шумно топая галошами, чтобы сбить с них налипший снег. -
Так что мы имеем?
Он уселся, закинул ногу на ногу и, достав папироску, постучал
бумажным мундштуком по крышке коробочки с надписью "Дункан".
- Докладывайте о результатах ваших поисков, - мягко проявил свою
власть Тернов.
- Докладываю, - не стушевался Лапочкин. - Наведывался в квартиру.
Съемная. Заходил внутрь. Беседовал с камердинером. Мужик брянский,
глупый. С барином прибыл в столицу. Однако на имя Асинька клюнул, хотя и
клялся, что барин предосудительных знакомств не ведет. По глазам его
понял, что красотка в дом захаживала.
Тернов побарабанил пальцами по зеленому сукну и заметил:
- Вряд ли он так неосмотрителен. Да и дамочка приметная - сама
Айседора Дункан.
- Вот оно что. - Лапочкин сверкнул глазками-буравчиками. - Танцовщицу
бы и дворник, и швейцар приметили бы, жар-птица. А дворник из необычного
помянул только, что от Гарноусова иногда по черной лестнице два
подозрительных человека спускаются, воротники подняты, лица волосом
заросшие. Полагаю, грим.
- Свидания депутат мог и по телефону назначать, и не обязательно у
себя в квартире встречаться, - скороговоркой произнес Павел Миронович.
- Вот почему у камердинера глаза забегали, когда я имя "Асинька"
назвал. Слышал, стервец, любовные восторги барина.
- И какой вывод изо всего этого можно сделать? - Тернов проявлял
нетерпение.
- Выводы следующие. - Лапочкин помолчал, пожевал губами. - Первый: у
депутата была любовница. Второй: он соблюдал меры предосторожности.