не на компьютере, учтите - черная работа! Городских  удобств  у
нас нет, водичка из колодца - ледяная.
   - А что нужно делать? - попробовала осторожно уточнить Светлова.
   - Послушание вам назначат, И вот еще что...
   - Да?
   - У нас тут, как вы знаете,  нет  ни  телевизора,  ни  радио,  мы  не
читаем, как вы знаете, газет, и...
   - Да, и что же? - не поняла Аня.
   - И мы не звоним по телефону! Монастырь отдельный, как бы огороженный
видимой и невидимой стеной от обычной жизни мир.
   - А я вам могу его пока даже  отдать...  -  поняла  наконец  Светлова
намек.
   - На хранение.
   Светлова отключила и протянула игуменье свой телефон.
   - Вы не обижайтесь, но я  боюсь,  что  это  будет  вводить  сестер  в
соблазн.
   Ведь это очень сильная и осязаемая связь с  миром  -  одни  наверняка
захотят позвонить домой, другие знакомым, третьи задумаются не о том,  о
чем нужно.
   - Хорошо, хорошо, - послушно согласилась Светлова.
   Выходя из покоев игуменьи без своего телефончика, она вдруг подумала,
а ведь и правда: и отдельный, и отгороженный - стеной круговой поруки  -
мир.
   Если что, здесь без телефона, как в лесу - никто там, снаружи, даже и
не узнает, что случилось.

***

   Светлова открыла глаза. Четыре утра. Пора вставать.
   Свет в комнате не горел. Темно.
   Любопытно, что ощущение у нее было точно такое же, что  описывала  ей
Ефимия. Пусто, зло, нехорошо, хотя Анна не ссорилась накануне ни с какой
Раисой.
   Напротив, уснула вчера, как мертвая, на своей железной, выделенной ей
персональной кроватке в окружении других  посапывавших  "сестер".  Всего
таких кроваток  в  длинной  с  низким  сводчатым  потолком  комнате  Аня
насчитала двадцать, или даже двадцать две...  Ну  да,  не  до  тонкостей
Светловой было и нюансов, ибо вставать ей было рано, ох как рано.
   Сегодня Светловой надо было на кухню...
   Четыре утра! Аня посидела немного на своей железной  кровати,  тараща
глаза в темноту... И без всяких утренних ритуалов - уж какие там чашечки
кофе - плеснула на себя холодной водичкой из рукомойника  и  отправилась
на кухню.
   Дело предстояло архиважное: намечено было квасить капусту.
   Собственно, до самого процесса засолки Светлову  допускать  никто  не
собирался. Как и многие другие  кухонные  действия  -  это  было  особое
фирменное монастырское таинство. И непременно -  с  молитвой.  В  общем,
особый ритуал. Так что,  в  итоге  получалась  такая  вкуснотища:  когда
сестры и паломницы за стол садились эту монастырскую капустку кушать, за
ушами трещало.
   Капусту в соответствии с новыми поварскими традициями на монастырской
кухне солили порциями, по мере того, как заканчивалась. А не так  как  в
прежние времена: как урожай - так уж  на  всю  зиму.  Благо  продавались
теперь свежие, импортные кочаны в магазинах круглый год.
   Но Светловой предстояло капусту не солить - Светловой лишь предстояло
капусту резать.
   Холодные упругие кочаны были навалены горой возле длинного  кухонного
стола.
   Светлова посмотрела на эту гору и ахнула...
   - Глаза страшатся, а руки делают, - успокоила ее сестра Евпраксия,  с
которой в паре назначили  послушание  Светловой.  И  Анина  напарница  -
высокая сухопарая и довольно мрачная женщина, достав из кухонного  ящика
нож, принялась за работу.
   Нельзя было не отметить, что нож,  которым  сестра  Евпраксия,  Анина
напарница, резала капусту,  был  совершенно  невероятных  размеров  -  с
огромным, широким, как у тесака, лезвием. Однако  управлялась  сестра  с
ним на редкость ловко, как повар в рекламном  ролике,  с  фантастической
скоростью кроша очередной упругий прохладный кочан.
   Стук стоял на кухне, как будто  из  пулемета  строчили...  И  капуста
вылетала из-под ее ножа, как  из  электрического  кухонного  комбайна  -
идеальной ровной стружечкой.
   На  этом  фоне  работа  самой  Светловой,  надо  было  это  признать,
выглядела на редкость жалко.
   Преимущество в этом соцсоревновании было настолько явным,  что  Анина
напарница, столь ее опередившая в своих результатах, вероятно, решила, в
конце концов, что вполне может и передохнуть.
   - Пойду компоту попью! - предупредила Аню Евпраксия и  отложила  свой
тесак в сторону.
   Аня кивнула, продолжая мучиться со своим кочаном. Минут  через  пять,
когда Евпраксия ушла" она снова подняла голову, чтобы перевести дыхание.
И замерла. Светловой вдруг показалось, будто что-то изменилось.
   Картинка стала иной...
   Это было  что-то  вроде  теста  "на  внимательность",  которые  часто
печатают  в  журналах:  сравните  две  одинаковые  картинки  и   найдите
несколько отличий.
   Собственно, отличие было всего одно.
   Еще пять минут назад краем глаза  Анна  видела,  что  тесак,  которым
Евпраксия кромсала капусту, лежит  на  другом  краю  длинного  стола.  А
теперь...
   Теперь ножа там не было.
   "Куда же он делся? - недоуменно  раздумывала  Светлова.  -  Евпраксия
пьет компот... Кто же его мог взять?"
   Продолжать эти рассуждения Светлова  не  стала...  Что-то,  что  было
посильней логики  и  что,  наверное,  вполне  можно  назвать  инстинктом
самосохранения, вдруг заставило ее пригнуться и как нельзя более  шустро
шмыгнуть за гору приготовленных к резке кочанов.
   И вовремя. Исчезнувший из поля зрения нож  объявился  снова...  Тесак
просвистел мимо и воткнулся в дощатую перегородку над Аниной головой.
   Через минуту Светлова услышала, как хлопнула, закрываясь, дверь.
   Анна поторопилась выглянуть из-за своего  капустного  укрытия,  но  в
кухне никого уже не было: дверь закрыта, только из  щели  торчал  черный
лоскут. Видно, дверью прихлопнуло край чьей-то длинной черной юбки.
   На одно лишь мгновение  дверь  приоткрылась  снова  -  кто-то,  столь
поспешно убегавший, освободил край  своей  юбки,  и  дверь  захлопнулась
снова.
   Светлова  попробовала  выбраться  из-за  своего   укрытия   с   очень
решительным намерением догнать неизвестную метательницу дротиков. Но  от
резкого  движения  гора  кочанов,  за  которой  она  укрывалась,   вдруг
покачнулась и неумолимой лавиной поползла  вниз,  заваливая  Светлову  с
головой.
   Со смачным шмяканьем - недаром в кино оплеухи озвучивают,  бросая  на
пол кочаны капусты, - бледные упругие шары падали на  пол,  раскатываясь
по кухне...
   Дверь снова распахнулась. На пороге  стояла  обеспокоенная  необычным
шумом Ефимия:
   - Анна Владимировна! -  обеспокоенно  позвала  она  Светлову,  озирая
пустую кухню. - Где вы, голубушка?
   - В капусте... - пытаясь выбраться  из  груды  обвалившихся  кочанов,
несколько смущенно пояснила Светлова.
   Анна  ясно  видела,  как  Ефимия  подошла  к  дощатой  перегородке  и
потрогала пронзивший податливое дерево тесак.
   - Ах, ах! Нашу Аню в капусте нашли, посмеивались сбежавшиеся  на  шум
послушницы, заглядывая в дверь кухни.
   Однако самой ей  было  не  до  смеха.  Выбравшись  наконец  из  груды
кочанов, Светлова выглянула в окно  и  успела  увидеть,  как  из  дверей
флигеля, где размещалась кухня, выскользнула женская  фигура.  Бросаться
вдогонку  было  бессмысленно:  пока  Анна  будет  спускаться  по  крутым
ступенькам со второго этажа, пройдет время...
   Светловой оставалось лишь бессильно наблюдать, как торопливым  шагом,
низко опустив голову, эта женщина пересекла монастырский двор и скрылась
из вида за дальними хозяйственными постройками. Темный  платок,  длинная
черная юбка...
   Ищи-свищи...
   Все кошки ночью серы, а все послушницы и паломницы в монастыре  одеты
одинаково.
   И Светлова вдруг вспомнила сказку про лихо, которую они все вместе, с
маленьким Китом и Петей, читали дома, когда позвонил Андрей Кронрод. Вот
с того самого момента и у Светловой на горизонте появилось лихо...
   Анна, как тот кузнец, которому не сиделось в его спокойной деревне.
   Шило в одном месте - вот и пошел он искать приключений...
   А лихо... Лихо это... Правильно сказал тогда маленький  Кит:  лихо  -
это большие неприятности.
   И все теперь у Ани, как в той сказочке - избы темные, дорожки  кривые
и... пусто, нехорошо, зло.
   Вот и женщина идет... высокая женщина, худощавая. Именно так  лихо  в
той сказке и описывалось.
   Может, тоже кривая и одноокая? Да лица, жаль, не разглядишь...
   Когда Анна оглянулась, жизнь на  кухне  уже  снова  вошла  в  прежнее
русло.
   Ефимия и сбежавшиеся было на  шум  падающих  кочанов  послушницы  уже
ушли.
   А напившаяся компоту напарница Евпраксия как ни в чем  не  бывало  со
скоростью пулемета снова рубила злополучным тесаком капусту  у  дальнего
края стола.
   - Это вы его вытащили? - спросила у нее Светлова.
   - Чой-то это я вытащила? - довольно искренне  не  поняла  ее  вопроса
послушница.
   - Ну,  нож  из  стены  вы  вытащили?  Евпраксия  смотрела  на  нее  с
недоумением.
   - Ничего я не  вытаскивала  ниоткуда!  -  ошарашенно  произнесла  она
наконец. - Нож на краю стола лежал, когда я вернулась. Попила я  компоту
и вернулась... Только и всего!
   - Только и всего, - озадаченно повторила вслед за ней Светлова.
   Вопрос, кто метнул в Светлову этот тесак, был, конечно, актуален. "Но
не менее интересно было бы выяснить, - подумала Аня, - кто  вытащил  его
из стены и опять положил на стол?"
   По сути дела, была уничтожена улика.
   После того как это случилось, то есть  после  того  как  единственная
улика была уничтожена, говорить Анне об этом  происшествии  с  игуменьей
было бессмысленно.
   Даже если на рукоятке ножа и остались отпечатки - теперь они  затерты
потными ладонями Евпраксии.
   А может, еще до того, как  Евпраксия  снова  принялась  рубить  ножом
капусту, их стер тот, кто вытащил нож из стены?
   Да, да...  Скорее  всего,  пока  Анна  смотрела  в  окно,  кто-то  из
послушниц, находящихся на кухне, вытащил из стены нож, незаметно  протер
рукоятку краем черной юбки и положил на место.
   Почему "кто-то"?
   Аня ясно рассмотрела, как к  ножу  подходила  Ефимия.  Правда,  кроме
этого, Анна больше ничего не видела - она тогда сразу бросилась к окну.
   Оставалась еще некоторая надежда, что все  случившееся  было  мрачной
шуткой, скажем, той же Евпраксии: никто и не собирался Светлову  убивать
- просто кинули ножик... пошутили. Новеньких вообще отнюдь не  принимали
тут с распростертыми объятиями. Напротив,  какие-то  подколы,  проверки,
насмешки... Как в армии или в школе для новенького.
   - Валентина Петровна, это  вы  вытащили  нож  из  стены?  -  спросила
Светлова первым делом вечером, увидев за ужином в трапезной  послушницу.
Светлова уже знала, что прежде,  до  монастыря,  в  миру,  Ефимию  звали
именно так.
   - Какой нож, деточка?
   У послушницы были  такие  круглые  недоуменные  глаза,  что  Светлова
поняла: настаивать и продолжать дальнейшие расспросы - бесполезно.

Глава 17

   Все-таки монастырское утро - это на самом деле глубокая ночь...
   Ледяные ясные звезды отражались в ледяной, с зеркальными  отблесками,
глубине колодца.  Морозный  ветерок  прогнал  остатки  сна,  и  Светлова
приободрилась. Что  ни  говори,  а  была  своеобразная  красота  в  этой
странной суровой жизни. Без утренней чашки кофе,  без  права  на  личный
мирок с креслом, настольной лампой, своими книгами, своим  уединением  и
суверенитетом.
   Анна  поторопилась  поскорее  опустить  ведро   в   колодец.   Нечего
рассуждать -  эта  жизнь  не  предполагала  времени  для  рассуждений  и
самоуглубленных копаний - на морозе вмиг выстудишься...
   Колодец не был глубок, ведро зачерпывалось лишь наполовину. "Придется
опускать цепь раза четыре..." - подумала Аня.
   Осторожно - возле колодца была  довольная  крутая  от  пролитой  воды
наледь - она принялась  за  работу.  Чувствуя  сквозь  варежки  студеный
холод, взялась за колодезную цепь.
   Ведро с ледяной водой и звезда, отраженная в  нем,  поднимающемся  на
цепи все ближе - ах, что за прелестное поэтическое  занятие  вытаскивать
звезды ведром из  студеного  колодца...  Только  бы  было  ну  чуть-чуть
потеплее - не такой колотун и пронизывающий до костей ветер!
   Ведро, наполненное до половины, было  не  слишком  тяжелым.  Отпустив
рукоятку  колодезного  ворота,  Светлова  перехватила   цепь   и   низко
наклонилась, подтягивая ее руками. И вдруг звезда в ведре  кувыркнулась,
сорвалась вниз и полетела обратно в  жуткую  глубину  колодца  вместе  с
самим перевернувшимся и расплескавшимся ведром.  Точнее,  это  она,  Аня
Светлова, потеряв равновесие от сильного толчка,  вдруг  кувыркнулась  в
эту бездну.
   Когда падаешь,  нужно  сгруппироваться...  Что  нужно  делать,  когда
падаешь в колодец, ей никто никогда не объяснял, но она сделала -  можно
сказать на лету.' - очевидно, то единственное, что и следовало  сделать:
не выпустила из рук ледяную цепь.
   Крича, что было мочи, и болтаясь на цепи  по  пояс  в  ледяной  воде,
Светлова, задрав голову, смотрела на квадрат  звездного  неба  -  звезды
теперь снова были на небе, а не в ведре. И вдруг  -  о  счастье!  -  Аня
увидела в этом квадрате круглое испуганное лицо в черном платке.
   - Господи, Анна Владимировна... Сейчас мы вас вытащим!
   Валентина  Петровна  и  опять  как-то  разом   набежавшие   "сестры",
ухватившись за рукоять колодезного ворота, вытянули цепь с ведром и - о,
счастье! - вместе с Аней Светловой из колодца.
   - Какая же вы неуклюжая! Поскользнулись, что ли, на  наледи?  Сказали
же вам: не наклоняйтесь глубоко! - причитала взволнованно Ефимия.
   -  Да  уж...  -  хлюпая  единственным  уцелевшим   мокрым   валенком,
согласилась Аня. - Неуклюжая... это точно. Спотыкаюсь просто  на  ровном
месте!
   - А  вот  мы  вас  сейчас  спиртиком  разотрем...  Носочки  шерстяные
наденем!
   - Они же колются!
   - А вот и хорошо! Самый жар, когда носочки колются.
   - Валентина Петровна, я не  поскользнулась,  -  глотая  горячий  чай,
медленно и со значением  произнесла  Аня,  когда  "приключения"  наконец
закончились и она снова сидела на своей железной кроватке, укрытая тощим
солдатским одеяльцем. - Вы понимаете?
   - Понимаю, понимаю, - послушница отвела глаза.
   - То есть... вы все видели?
   - Все не все, а кое-что видала.
   - Вы следили за мной?
   - А как же, милая, без пригляда-то?!
   - Значит, тут следят за чужими?
   - И за чужими, и за своими.
   - Ах, вот что!  Значит,  за  всеми  следят  и  обо  всем  кому  нужно
докладывают?
   - Да вы не ахайте. Что ж в том плохого? Вот  не  доглядела  бы  я  за
тобой и плавала бы ты там вместе с ведерком... Еще минуток десять такого
ледяного купания - и спиртик бы не помог, не оттерли бы мы тебя.
   - Это верно, - согласилась Аня.
   И Светлова вспомнила фразу хорошего писателя: "В России без  доносов,
как без снега, нельзя - земля вымерзнет".
   - Валентина Петровна, - осторожно начала Светлова. - Мне кажется, нам
с вами нужно поговорить откровенно.
   Ефимия снова отвела глаза.
   - Ну, что вы все время глаза отводите? Вы же понимаете, что это  были
самые настоящие покушения на мою жизнь, разве не так?
   Ефимия молчала.
   - А вы сами - разве вы за свою жизнь не опасаетесь?
   Валентина Петровна продолжала молчать.
   - Например, вам нынешней ночью псалмы читать. Не боитесь?
   Послушница невольно вздрогнула.
   - Вы хоть понимаете, что вам нельзя там одной сидеть?
   - А почему, Аня, вы так не хотите, чтобы  я  там  сидела?  -  наконец
спросила она.
   - Я не могу вам всего сейчас  объяснить.  Не  могу,  потому  что  мои
предположения могут не подтвердиться! И тогда получится,  что  пугала  я
вас напрасно. Но сдается мне, Валентина Петровна, что нынешней ночью вам
одной там, в церкви, находиться опасно.
   - Ну, во-первых, я не могу  их  не  читать,  -  возразила  Ефимия.  -
Понимаете, они,  эти  псалмы,  "неусыпляемые"!  Останавливаться  нельзя,
понимаете?
   - Да вот на том и расчет, видно, что нельзя.
   - Что ж делать? - вздохнула собеседница.
   - А вы читайте их... как обычно. Но только где-нибудь в другом уголку
сядьте... В другом!
   - А там, на моем месте, кто же?
   - Вот именно - кто же? - пробормотала Аня.
   - Может, вместо меня кто-нибудь?
   - Да если бы был кто-то, кого совсем не жалко, - заметила Светлова. -
Боюсь, среди живых существ, не говоря уж о людях, даже  очень  скверных,
такого не найдется.
   - Да? - о чем-то  задумалась  Ефимия.  -  Вы  говорите,  среди  живых
существ?
   Светлова только вздохнула.
   - Пойдемте, я вам кое-что  покажу,  -  вдруг  позвала  ее  Ефимия.  -
Надевайте сухую одежду и, если отогрелись, - идем! Может быть,  это  то,
что нам нужно.
   Послушница принесла откуда-то  связку  ключей,  и  они  со  Светловой
направились к старому зданию монастырской богадельни.
   - До сих пор никак  не  отремонтируем  эту  богадельню,  -  объясняла
Ефимия на ходу. - Поэтому и не используем для жилья. А сами, видите, как
теснимся.
   Денег все не хватает.
   - Понятно, - сочувствуя монастырским трудностям, вздохнула Светлова.
   - Здесь ведь до перестройки колония  была.  До  революции  монастырь,
потом, при Советах, колония, а сейчас вот опять монастырь.
   - Вот как?
   - А в этом здании,  где  до  революции  богадельня  была,  у  них,  у
колонистов этих, мастерские  размещались.  Они  на  заказ  для  какой-то
фабрики работали... ну, трудом исправлялись.
   - И что же?
   - Колонию-то отсюда убрали, а продукция их - видно,  последняя  целая
партия, осталась. Так с той поры и лежит. Не знаем, что с ней делать.
   Ефимия с трудом повернула ключ  и  открыла  дверь,  никем,  очевидно,
давно уже не открывавшуюся.
   Светлова заглянула в темное помещение и отшатнулась: какие-то ноги...
руки... сложенные штабелями.
   - Они манекены раскрашивали, - объяснила Ефимия. - Ну, такие, знаете,
на которые в магазинах одежду надевают.
   - Вот оно что...
   Аня с восхищением смотрела на догадливую Ефимию.
   Вот голова!  Все-таки  недаром  эта  "голова"  пребывает  в  почетной
должности кормилицы и практически кормит целый монастырь - своеобразный,
но, в общем, достаточно доходный бизнес. А для бизнеса нужна голова. Так
что Светлова в Ефимии не ошиблась.

***

   Светлова никогда не думала, что "просто  ветер"  может  завывать  так
разнообразно и пугающе.
   Все было, как предупреждала Ефимия...
   То кажется, что маленький ребенок  брошенный  -  душа  загубленная  -
где-то жалобно рыдает.
   То  вдруг  грохнет  чем-то,  будто  кто-то  с  досады  дверь  сердито
захлопнет.
   То завоет, как огромное сорвавшееся с цепи чудовище.
   Никогда раньше Светлова не сталкивалась с таким  "разнообразием".  Но
правда, Анна никогда раньше и не ходила такой темной непроглядной  ночью
через пустынный двор к тонущей во мраке старой церкви.
   Низенькая Ефимия, опустив голову, торопливо семенила рядом.
   Аня взглянула на часы. И поняла,  почему  гоголевские  персонажи  так
ждали рассвета... Поняла она и  Ефимию  с  ее  трепетным  рассказом  про
"стук-стук". Ибо самое это было время для нечистой силы...
   Ох, для нечистой!
   Далеко-далеко за полночь, и далеко-далеко до рассвета.
   Почти три часа ночи. Самое их время! Паненки, во гробах летающие, как
у Николая Васильевича, рожи оскаленные...
   Недаром этого парня, ну, который  в  "Вие"  у  Гоголя,  наутро  нашли
давшим дуба - от страха!
   А ночь-то... Ночь-то какая!.. Темная, глухая и беззвездная. .
   И когда еще петухи эти пропоют?
   Да и есть ли они тут, петухи? А если есть, то просыпаются ли они, эти
петухи, вовремя в этой длинной, зимней, бесконечной ночи?
   Послушница, читавшая псалмы до Ефимий, встала и ушла.
   И Светлова принялась за дело.
   Подготовились они с Ефимией еще накануне...
   Увы, все манекены на забытом складе, оставшиеся от колонистов,  могли
или стоять, гордо выпрямившись, или лежать. К тому же они были  высокими
и тонкими, а Ефимия была маленькой и пухленькой и должна была сидеть.
   Поэтому из двух манекенов, разделенных на части,  Светлова  и  Ефимия
соорудили некую сидящую фигуру. Надели, накутали на  нее  много