- Да, - подтвердила Наташа, - весь  этот  дом,  вся  эта  роскошь  -  это
буквально за последние полтора года появилось. А до этого было очень тяжело.
   Я с сожалением заглянула в опустевшее блюдо, где когда-то  лежали  сырки.
Теперь они лежали внутри меня, и мне было от этого хорошо.
   - Скажите, а вы только сырки делаете? - поинтересовалась  я,  внимательно
оглядывая стол. - Какие-нибудь торты, пирожные, конфеты - нет?
   - Для всего этого другое оборудование  нужно,  -  ответила  Наташа,  -  и
другие ингредиенты - мука, например.
   - Да и зачем нам другое, - заметил Игорь. -  Производство  сырков  вполне
обеспечивает наши потребности, даже с лихвой.
   Я кивнула, оглядев их шикарную гостиную.
   - Послушайте, - сказала я, - я сейчас вспомнила: ведь эти сырки  чуть  ли
не на каждом углу продаются. Это что, все ваша продукция?
   Игорь усмехнулся.
   - Нет, не вся наша, - сказал он. -В нашем городе, кроме  нас,  производит
сырки еще один...
   - Конкурент? - спросила я.
   - Ну, можно сказать и так. - Игорь вновь  усмехнулся.  -  Не  примите  за
бахвальство, пожалуйста, ей-богу: Диме Сучкову пришлось куда легче, чем  нам
в свое время...
   - Дима Сучков? - переспросила я удивленно. - Вашего конкурента зовут Дима
Сучков?
   - Ну да. - Наташа посмотрела на меня удивленно. - А что?
   Признаться, я и сама не знала, что. Просто это имя, сам звук его  кольнул
меня куда-то в самое сердце. Будто оно уже звучало когда-то  в  моей  жизни,
совсем недолго, будто бы вторглось оно туда внезапно, грубо, резко,  оставив
рану - нет, так, небольшую царапину, которая, как видно, успела уже  зажить:
теперь я уже решительно не помнила, кто такой Дима Сучков и что у меня с ним
были за отношения. Впрочем, решила я, еще не факт, что это тот самый Сучков.
Фамилия эта далеко не редкая, и возможно, что это просто совпадение.
   -  А  почему  это  Сучков  в  более  выгодном  положении,   чем   вы?   -
поинтересовалась я.
   - Понимаете, - сказала Наташа, - у него есть богатый родственник, готовый
постоянно помогать Диме деньгами... Нам-то все самим пришлось добывать...  А
он цех взял в аренду на кондитерской фабрике,  у  него,  кстати  сказать,  и
станок  мощнее  нашего,  и  кое-какие  наемные  рабочие  имеются.  Продукции
получается процентов на двадцать больше чем у нас с Игорем.
   - Только Дима нашей скрупулезностью не отличается! - усмехнулся Игорь.  -
Творог он закупает оптом, в Крытом рынке. А он там сами знаете какой.
   Я знала. Дня три тому назад я попробовала испечь из этого творога торт, и
дрянь, что получилась, отказалась есть даже бродячая кошка.
   - Як нему зашел недавно в цех, - продолжал Игорь, - смотрю: окно на улицу
открыто, воздух оттуда в цех задувает, пыль, мелкий сор - все летит  внутрь.
А прямо под окном - чан с творогом. Ну, я не стал ему ничего говорить...
   Пыль? Мелкий сор? К горлу у меня стала  подступать  тошнота,  вспомнились
вдруг омерзительные  истории  о  крысах,  бегающих  по  колбасным  цехам,  о
тараканах в хлебопекарнях.
   -  Боже  мой,  Игорь!  -  воскликнула  Наташа.  -  Нашел   что   человеку
рассказывать. Смотри,  Игорь,  Ирина  Анатольевна  даже  побледнела.  Вы  не
беспокойтесь, - сказала она  мне,  -  у  нас  ничего  подобного  не  бывает.
Пойдемте, кстати, посмотрим наш цех.
   По стерильно чистому, точно в хорошей больнице, коридору мы прошли  в  то
самое кубическое, без окон здание, пристроенное к  жилому  дому,  которое  я
видела, рассматривая особняк снаружи.  Мы  все  трое  надели  белые  халаты,
тапочки, а на голову колпаки и стали совсем похожи на персонал  больницы.  В
цеху было холодно, и я непременно начала бы дрожать, если бы не  только  что
выпитый горячий чай и съеденные сырки. Открыв тяжелую стальную  дверь,  меня
пригласили войти в святая святых - в то место, где  стоял  станок,  делались
сырки.
   Прежде  я  думала,  что   так   могут   сверкать   только   хирургические
операционные.  Стены  были  выложены  белоснежным  кафелем,  потолок  и  пол
выкрашены белой водонепроницаемой краской, посреди огромной комнаты  блестел
хромированными деталями станок. Ничего не понимая в технике, я различала их,
лишь  догадываясь  об  их  назначении:  круглую   бочку   смесителя,   ленту
транспортера,  какие-то  трубочки,  воронки.  Рядом  со  станком  стояли  во
множестве тазы, ведра, чаны с ингредиентами. Все  это  сверкало  чистотой  и
аккуратностью. В  противоположном  от  входной  двери  углу  находился  стол
готовой  продукции,  черно-коричневые,  уже  в  шоколадной  глазури,   сырки
стопками лежали там на блестящих эмалированных подносах. А  рядом  -  другие
сырки, уже запечатанные в пеструю  блестящую  обертку.  Листы  этой  обертки
хранились в картонной коробке рядом со столом, а в  углу  стоял  упаковочный
станок. Как видно, все процессы были механизированы.
   - Вот это наш цех,  -  сказал  Игорь  с  гордостью,  казалось,  довольный
произведенным на меня впечатлением. - Как видите,  у  нас  везде  чистота  и
порядок, потому что, сами  понимаете,  они  в  деле  производства  продуктов
питания - залог здоровья покупателя. Малейшая  грязь  в  кондитерском  цехе,
малейшее нарекание со стороны клиентов,  заболит  живот  у  покупателя  -  и
прощай репутация. Замучают комиссиями, проверками - и прогореть недолго.
   - Они у них и так болят, животы-то, улыбнулась Наташа. - Люди то  и  дело
ими объедаются, нашими сырками. И тогда в  первую  очередь  на  нас  жалобы:
некачественный продукт. Однако я без ложной  скромности  скажу:  вид  нашего
цеха на любую комиссию производит впечатление. Сколько их к нам сюда ходило,
ни  одна  замечаний  не   сделала,   писали   в   заключении:   производство
соответствует санитарным нормам.
   - Ну да! - согласилась я. - Есть надо меньше, и живот болеть не будет.
   Я глянула на часы и ахнула: уже третий час.  Как  быстро  летит  время  в
гостях у хороших людей!
   - Значит, так, Наташа, - сказала я, переходя на деловой тон,  -  слушайте
меня внимательно! Относительно участия  в  нашей  сегодняшней  программе  вы
предупреждены, и, как я понимаю, возражений нет. Верно?
   Наташа смущенно улыбнулась и кивнула в ответ.
   - Тогда так, - продолжала я, - то, что вы рассказали  мне  сейчас,  очень
важно. Скорее всего вам придется все это повторить перед камерами.  Так  что
будьте готовы. Далее: вот список вопросов. - Я вытащила его из своей сумочки
и подала Наташе. -Не хочу никого обижать,  но  мышление  наших  телезрителей
достаточно стереотипно, и вопросы они задают примерно одни и те же.  Вот  их
список. Просмотрите их, продумайте ответы, даже постарайтесь проговорить  их
вслух - вообразите, что вы уже на передаче. Знаете, потом, перед камерой, от
этого чувствуешь себя легче и  уверенней.  Не  придется  подыскивать  нужные
слова. Поверьте мне: это старое правило каждого телеведущего.
   Наташа углубилась было в чтение вопросов, но я остановила  ее,  осторожно
тронув за руку:
   - Еще одну минуту внимания. Эфир у нас в половине седьмого, но я вас  жду
в телецентре ровно в пять часов. Это  понятно?  Пожалуйста,  не  перепутайте
время. Мы в студии с вами  еще  немного  побеседуем,  обсудим  эти  вопросы.
Платье наденьте самое яркое, какое лучше всего  смотрится.  А  вот  с  лицом
ничего не делайте - для телевидения нужен совсем особый  макияж,  самой  вам
такого не сделать. У нас великолепный визажист, Елена  Викторовна,  она  вас
сделает еще красивее. Все запомнили? Ну вот и отлично, а  мне  пора  бежать.
Встречаемся в пять на телецентре, не забудьте! И я поспешила к выходу.
 
*** 
 
   Я выскочила на  улицу,  и  калитка  гостеприимного  особняка  с  грохотом
захлопнулась за моей спиной. В этот момент маршрутка со  счастливым  номером
тринадцать как раз отъезжала от остановки, и мне ничего не  оставалось,  как
помахать  ей  вслед.  Я  грустно  вздохнула:  вечно  мне  не  везет  с  этим
транспортом!  Какая-то  серебристо-серая  "девятка",  скрипя   колесами   об
асфальт, сорвалась с места и промчалась куда-то у меня перед носом. Я пожала
плечами, глядя ей вслед: вот делать людям нечего, гоняют как полоумные...
   Я вздохнула: эти маршрутки ходят крайне редко, следующую надо ждать минут
двадцать. А тут, я знала, недалеко ходит трамвай в  центр  города.  Поэтому,
посетовав на судьбу, я покорно потащилась пешком к трамвайной  остановке  по
неширокой тихой улочке без тротуара, зажатой  между  крохотными  деревянными
домиками с такими же крохотными участками-садиками вокруг них.
   "Ну что ж, прогуляемся!" - решила я. Надо же хотя бы изредка  вспоминать,
например, что теперь весна на дворе, холодный и ветреный март месяц подходит
к концу.  День  сегодня  хоть  и  солнечный,  но  холодный,  ветер  налетает
порывами, пронизывая насквозь. Низко  над  головой  висят  белые,  точно  из
снега, облака, солнце то и дело скрывается за них. Но когда ветер стихает  и
солнышко, выглянув из-за облака,  пригревает,  ощущение  весны  полное.  Под
влиянием света и тепла пробуждается природа,  мой  нечуткий  нос  городского
жителя и тот ощущает своеобразный, терпкий запах -  внутри  могучих  стволов
деревьев началось сокодвижение. И это так блаженно приятно - среди  забот  и
нерешенных проблем  текущей  жизни  вдруг  найти  островок  тихой  солнечной
природы и ощутить, что, несмотря ни на что, на дворе весна.
   От моих лирических  размышлений  меня  отвлек  шум  приближающейся  сзади
машины. Мне посигналили,  и,  обернувшись,  я  увидела  зеленую  "Газель"  -
полуфургон и Игоря Горелова за рулем. Я махнула ему рукой, увидела,  как  он
улыбнулся мне в ответ, но "Газель"  быстро,  не  останавливаясь,  промчалась
мимо меня, обдав холодным, вперемежку с пылью и выхлопными газами воздухом.
   Вот, подумала я, уже помчался куда-то  по  своим  делам.  Мог  бы,  между
прочим, и остановиться и подбросить меня до трамвая. А, ну  да  бог  с  ним!
Дойду и сама пешком, тут недалеко. Лишние десять  минут  на  свежем  воздухе
никому не навредят. Тем более что  на  дворе  весна,  а  весной  -  неважно,
сколько тебе  лет,  -  подступает  к  груди  странное,  непонятное  чувство,
нападает необычное, одновременно радостное и тоскливо-печальное  настроение.
Хочется послать куда-нибудь подальше  все  свои  дела,  выкинуть  из  головы
заботы, проблемы, бесцельно бродить по залитым  солнечным  светом  улицам  и
прислушиваться к  рождающимся,  точно  всплывающим  из  подсознания  неясным
мыслям и образам, желаниям и стремлениям,  часто  совершенно  невероятным  и
фантастическим.
   Весной вдруг начинает казаться, что все твои будничные дела  -  чепуха  и
бред, никому не нужное  пустое  времяпрепровождение.  Возникает  непонятная,
неясная тоска по чему-то несбывающемуся, но необыкновенно прекрасному,  чего
никогда не случится в твоей серой, тусклой, обыденной жизни.  Хочется  вдруг
великой, всепоглощающей страсти, и становится грустно  оттого,  что  знаешь:
ничего такого никогда с тобой не произойдет.  Или  какой-нибудь  страшной  и
опасной, но невероятно прекрасной авантюры... И с тоской  вздыхаешь,  потому
что знаешь, что приключения и авантюры  перешли  теперь  в  виртуальный  мир
фильмов и романов, создаются фантазией их авторов, а в реальной жизни ничего
подобного не имеет места. Все это весна, конечно,  я  знаю.  Весна  на  всех
людей действует подобным образом. И странные мысли в голову лезут, и  чудные
желания возникают. Ну и что теперь делать, если это весна?  Ехать  срочно  в
Австралию, где сейчас как раз осень, и все подобные мысли забыть до сентября
месяца?
   О весне я думала и сев в полупустой  трамвай,  который  не  спеша,  но  с
невероятным  грохотом  катился  по  пыльным  городским  улицам.  Держась  за
поручень, я изредка осторожно косилась по сторонам, замечая устремленные  на
меня взгляды мужчин. Вот это тоже весна - когда вторая половина на тебя  так
заглядывается...
   Из задумчивости меня  вывел  страшный  рев  моторов  нескольких  легковых
автомашин, стремительно приближавшихся к нам.
   Прежде чем я успела удивиться, кто это среди бела дня так по-сумасшедшему
гоняет по улицам, оглушительно заскрипели колеса об  асфальт,  и  послышался
странный, резкий, трескучий звук, словно взорвалась  целая  пачка  петард  -
удивительно, что я в первую очередь подумала тогда о  петардах:  ведь  звуки
выстрелов, пусть и одиночных, пистолетных, уже  приходилось  мне  слышать  в
своей жизни.
   И вдруг откуда-то сверху посыпались осколки стекла. И раздался  страшный,
душераздирающий вопль всеобщего ужаса. И где-то сзади меня завопил мужчина:
   - Ложись! Все - ложись! На пол!
   Трамвай рывком остановился, и мы все рухнули  прямо  на  усыпанный  битым
стеклом пол. Как я  не  поранилась  тогда,  при  падении,  ума  не  приложу.
Какой-то мужчина навалился на меня сверху. В ужасе  я  попыталась  выбраться
из-под него, но он отчаянно хрипел:
   - Лежите! Не вставайте! Иначе убьют! Это разборка...
   И, оглянувшись, я увидела бледное усатое лицо с широко открытыми от ужаса
глазами. А треск автоматных очередей снаружи продолжался, и  осколки  стекла
сыпались на пол. Потом  раздался  страшный,  будто  пушечный  выстрел,  удар
прикладом в жестяной борт  трамвая  снаружи.  И  нечеловеческой  силы  голос
потребовал:
   - А ну, двери открывай!
   Двери тут же поехали в  стороны.  Машинально  подняв  голову,  я  увидела
кричавшего. Высокий, под два метра детина, в  зеленой,  пятнистой,  военного
образца куртке, на голове черный женский чулок с прорезями для глаз  и  рта.
Он стоял с автоматом в руках и смотрел прямо на меня. А мимо него по серому,
пыльному, усеянному битым стеклом и автоматными гильзами асфальту  медленно,
торжественно, как на параде, двигался огромный черный автомобиль.  Это  была
явно какая-то иномарка из самых крутейших, на  каких  ездят  самые  солидные
люди в нашем городе. Вот показался передний капот, вот  место  водителя.  За
рулем сидел детина с таким же, как у стоящего на дороге, чулком  на  голове.
Вот показалось заднее сиденье, и  сердце  мое  замерло,  а  потом  застучало
часто-часто, как у загнанного, пойманного в ловушку  зверя.  Потому  что  на
заднем сиденье, крепко, аж ногти побелели, сжимая  в  руках  автомат,  сидел
Игорь Горелов, тот самый, с кем каких-то полчаса назад мы  пили  чай  и  кто
двадцать минут назад проехал мимо меня на своей зеленой  "Газели".  Так  вот
куда он так спешил!
   Лицо Игоря было  бледно,  губы  растянуты  в  странную,  обнажающую  зубы
улыбку, более похожую на звериный оскал. Его довольно  бессмысленный  взгляд
широко раскрытых глаз  встретился  с  моим,  и  оскал  стал  еще  шире.  Мне
казалось, мы бесконечно долго смотрели в глаза  друг  другу,  пока  шикарный
черный лимузин медленно проезжал мимо открытых настежь дверей трамвая.
   Но вот он скрылся из  виду.  Дикие,  хриплые  возгласы.  Хлопнула  дверь,
взревели моторы, заскрипели шины об асфальт. И слышно было, как рев  моторов
удаляется, возникшая вдруг тишина показалась гробовой.
   Лежащие на полу трамвая люди зашевелились,  стали  подниматься  на  ноги,
осторожно стряхивать с одежды осколки стекла. Затем выбираться из неподвижно
стоящего посреди улицы вагона - ни одного целого стекла не  осталось  в  его
окнах. Затем послышались возгласы и плач снаружи. И, выбравшись из  трамвая,
я тоже тихо ахнула: на пыльной, усыпанной битым стеклом дороге, скрючившись,
лежало то, что только что было живым человеческим телом. Теперь же оно  было
больше похоже на  бесформенную  кучу  тряпья.  Я,  глянув  мельком,  увидела
изодранные и окровавленные серый пиджак с  брюками,  уткнувшееся  в  асфальт
лицо, черноволосую голову, белую, как лист бумаги, шею, обращенную к небу. И
посреди этой шеи чернела запекшейся кровью крохотная дырочка, а на спине, на
серой ткани пиджака, - другая. Все это я  успела  разглядеть,  пробираясь  в
толпе людей по битому стеклу и автоматным гильзам на  тротуар.  Я  заспешила
прочь от этого страшного места, стараясь не думать об остававшемся на дороге
мертвом теле, одиноко лежащем и никому не нужном посреди моря  человеческого
равнодушия...
 
*** 
 
   Вернувшись в телецентр, я не застала там никого из своих. Пустая комната,
на подоконнике бутылки минеральной воды, рядом пакетик с урюком -  хозяйство
Леры Казариновой... Ну да, у них же у всех  обеденный  перерыв,  отдыхают  и
готовятся к вечернему эфиру. А Костя Шилов вместе  со  съемочной  группой  в
совхозе "Маяк" - помогает снимать репортаж  о  наших  доблестных  полеводах.
Даже моего бородавчатого поклонника нигде не видно  -  впрочем,  его-то  мне
меньше всего и хотелось бы сейчас лицезреть. Вот  так  всегда  -  в  трудную
минуту никого из друзей нет поблизости.
   Я без сил плюхнулась в свое кресло  за  столом,  выплеснула  в  кружку  и
залпом выпила остатки Лериной минералки - совершенно  фантастическая  дрянь,
но у меня в горле пересохло. Потом стала машинально жевать  урюк.  Я  знала,
что Лера взъярится, но в тот  момент  мне  было  на  все  наплевать.  Так  я
просидела до половины пятого, когда начали прибывать наши.
   Прибежала, стуча каблучками по паркету, Галина Сергеевна,  пропела:  "Ну,
как дела, Ирочка?  Все  в  порядке?"  -  И  тут  же,  не  дожидаясь  ответа,
упорхнула, наверное, к шефу. Потом пришел Павлик, ухмыльнулся, увидев пустую
бутылку и пакет из-под урюка, но ничего  не  сказал  и  отправился  готовить
студию  к  эфиру.  Потом  мне  позвонили  с  проходной,  сказали,  что  меня
спрашивают. И, вздохнув, я поднялась с кресла и  потащилась  вниз  встретить
Наташу и провести ее в телецентр.
   Наташа, едва увидев меня, приветливо улыбнулась, и я невольно  пристально
взглянула ей в глаза. Она выглядела озабоченной, чуть усталой, но спокойной.
Да, не так представляла я себе жену  мафиози!  Или  что,  она  о  бандитской
стороне деятельности своего мужа ничего не знает? Это было бы странно: у них
такие доверительные отношения... Или она все знает и ничего не имеет против?
   Я решила не ломать голову над вопросом, до которого  лично  мне  не  было
никакого дела, и повела Наташу наверх, в  кабинет  визажиста.  На  ходу  она
стала проговаривать ответы на вопросы с моего листа. Я слушала  рассеянно  и
отвечала односложно. То же продолжалось и в кресле визажиста. Так что  Елена
Викторовна, пожилая, но очень  опрятная  дама  с  мягкими,  добрыми  руками,
заметила мне:
   - Вы что-то сегодня молчаливы, Ирочка!
   Я не стала с ней спорить.
   Эфир прошел нормально, я бы даже сказала  -  хорошо.  Наташа  уверенно  и
спокойно держалась перед телекамерами, отвечала на сыпавшиеся со всех сторон
вопросы, выглядела при этом чрезвычайно обаятельной, умной,  интеллигентной.
А у меня в это время стояла перед глазами точно сфотографированная  картина:
лежащее на пыльном асфальте мертвое тело с двумя сочащимися кровью дырочками
на шее и на спине, - и меня мороз пробирал по коже. Но я человек опытный, не
первый год на  телевидении,  давно  уже  научилась  скрывать  свое  душевное
состояние. Я тоже была на высоте в тот вечер - так мне,  во  всяком  случае,
показалось, - опытной уверенной рукой  направляла  беседу  в  нужное  русло,
акцентируя умные вопросы и пресекая глупые или совсем  неуместные.  Но  зато
потом, когда все было кончено, почувствовала себя совершенно  без  сил,  как
выжатый лимон.
   Провожая Наташу в кабинет визажиста - смыть всю эту красоту,  чтобы  люди
на улице нас за выходцев с того света не приняли, - столкнулась в коридоре с
Валерием Гурьевым, нашим криминальным репортером. Он стремительно шел, почти
бежал по коридору, за ним по пятам следовал какой-то милицейский чин.
   - Привет, Иришка! - крикнул он  мне  уже  издали  радостно  и  весело.  -
Слышала? У завода "Корпус" бандитская разборка, один труп...
   Нашел чему радоваться! Однако я не удержалась и  глянула  на  Наташу:  та
реагировала спокойно, с холодным, не без примеси страха  сожалением,  именно
так, как обычно реагируют на чужое несчастье.
   Когда мы обе вых