вас,  Байдаков,  сами  знаете  какая.  Даже   если   не
расстреляют, срок большой. Эта Скачкова очень просто  может  оформить  с
вами развод, тогда вам вообще претендовать будет не на что.
   Витька сидел понурившись.  А  Степанида  поизучала  с  полминуты  его
лысеющую макушку и влупила напоследок:
   - Не забудьте про темпы инфляции. Когда вы освободитесь, эти двадцать
тысяч могут стоить меньше, чем сейчас двести рублей.
   Она  закрыла  сейф,  повернула  ключ  в  замке  и  бросила  на   меня
нескрываемый победный взгляд, который читался однозначно: вот, мол,  как
надо работать! После чего пошла к двери, сказав на прощание:
   - Ну, это все не мое дело. Разбирайтесь сами. Я скоро вернусь.
   Ай, хороший следователь  Степанида  Федоровна  Степанова!  Умеет,  ох
здорово  умеет  все  расставить  по  полочкам!  А  как  красиво,   почти
театрально вышла она в последний момент, оставив нас разбитыми наголову:
Байдакова - несокрушимой логикой рассуждения, меня - блестящим  примером
ведения допроса!
   Не  знаю  даже,  как  и  объяснить  ход  своих   дальнейших   мыслей.
Собственно, мыслей во множественном числе  не  было,  была  одна  мысль:
никогда больше такой шанс мне не представится.  Дурацкая  история.  Ведь
совсем недавно я, кажется, сам  себе  очень  убедительно  растолковал  и
доказал, что незачем мне лезть в это дело. Почему же тогда я  наклонился
к Витьке и сказал быстрой скороговоркой, что времени у нас мало и  чтобы
поэтому он слушал меня внимательно, а отвечал быстро? Не знаю...
   Байдаков  поднял  на  меня  удивленные  глаза,  его   явно   поразила
происшедшая со мной перемена. Она и меня самого поразила. Я сказал:
   -  Вот  что,  милый  друг.  У  меня  есть  предположение,  что   тебя
элементарно подставили: и  деньги  тебе  подложили,  и  молоток,  и  все
остальное. Но доказать я пока ничего не могу, понял? Я не знаю,  ни  кто
это сделал, ни зачем. Может быть, все дело в этой твоей квартире, в этих
двадцати или скольких там тысячах...
   - Тридцать, - севшим голосом вставил Байдаков.
   - Тем более, - отреагировал  я.  -  Поэтому  быстро  отвечай  на  мои
вопросы. Кто тебя свел с этой Скачковой?
   Он колебался не более секунды.
   - Генка Шкут, адреса у меня нет,  только  телефон.  Я  больше  ничего
расспрашивать не стал, только записал телефон в блокнот.
   На какое время вышла Степанида? Сколько у меня минут? Три? Пять?
   - Второе. С кем ты пил в тот день?
   Витька наморщил лоб и стал перечислять:
   - Сашка Пузырь, Валька-хромой, еще Петр Сергеевич такой, он всегда  в
шляпе. Вроде все...
   - А потом?
   - Потом - убей Бог, - развел он руками.
   - Ладно, - сказал я. - Теперь учти, если ты покажешь Степановой,  что
я с тобой про это говорил, мне хана. И тебе  тогда  тоже.  Окончательно.
Понял?
   Байдаков  не   успел   ответить,   вошла   Степанида.   Недолго   она
отсутствовала! Но мне, кажется, хватило.
   - Побеседовали? - спросила она, усаживаясь за свой стол.
   - Более или менее, - ответил я уклончиво и, уже  поднявшись,  сказал,
обращаясь к Байдакову:
   - Значит, подумай, а я тебя еще навещу.
   Он то ли головой дернул, то ли кивнул. И  до  тех  пор,  пока  обитая
дерматином дверь не захлопнулась за моей спиной,  я  ощущал  на  затылке
байдаковский взгляд. Боже правый, что я наделал! Ведь я дал ему надежду!
10
 
   Пельмени стояли насмерть. Спаянные морозом в холодильнике, они ни  за
что не хотели отлепляться друг от друга. Я  искал  брешь  в  их  обороне
стальным ножом и чуть было не сломал его, так и не добившись результата.
   Жрать  хотелось  ужасно.  До  слюноотделения.  До   отчаянной   мысли
поставить пельмени к стенке и расстрелять их из служебного пистолета.  Я
принес из хозяйственного шкафчика  молоток  и  стамеску.  "Сейчас  я  их
раскромсаю к чертовой матери", - подумал я. Вода в  кастрюле  уже  вовсю
кипела. Я ударил раз, другой. Кажется,  пошло  дело...  И  тут  раздался
звонок в дверь.
   Чертыхнувшись, я отложил свои орудия и  побежал  открывать,  на  ходу
отряхивая руки от муки. Передо мной стоял Арсений Федорович Черкизов.
   - Не ждали? - Он переложил палку из одной руки в другую и  улыбнулся.
- Разрешите войти?
   Первой мыслью, скакнувшей в голову, было заявить,  что  мои  приемные
часы на сегодня закончились. Но в следующий миг я понял, что это было бы
слабостью, трусостью и глупостью одновременно, а  к  тому  же  и  полным
отсутствием элементарного любопытства. Я посторонился и сказал:
   - Почему же не разрешить, Арсений Федорович? Заходите!
   Он снял пальто, повесил его на вешалку, огляделся и спросил:
   - Куда прикажете?
   - В кухню, пожалуйста, - сделал я любезный жест рукой. - Извините,  я
тут по хозяйству.
   - Разумеется, разумеется, - пробормотал он, прошел в кухню и  сел  на
табуретку,  которую  я  ему  выдвинул  из-под  стола,   с   любопытством
оглядываясь. Похоже, скромность моей, вернее, дедовской  обстановки  его
не удивила. Посмотрев с полминуты  на  мое  сражение  с  пельменями,  он
приподнялся и сказал:
   - Позвольте мне?
   Взяв в руки слипшийся комок, он подошел с  ним  к  плите  и  подержал
несколько секунд над кипящей водой. Потом резко сжал руками, и несколько
пельменей, булькнув,  упали  в  кастрюлю.  Он  перевернул  комок  другой
стороной и снова повторилось то же самое.
   - Знаете, - полуобернулся он ко мне, -  мне  одно  время  приходилось
заниматься  натяжкой  проволочных  каркасов.  Так  не  поверите,  пальцы
укрепились до того, что могу пятаки  скатывать  в  трубочку.  Как-нибудь
напомните мне, непременно покажу.
   - Это где же вы каркасы  натягивали?  -  спросил  я,  снимая  с  себя
фартук. - Или секрет?
   Получилось немного грубовато, но он, кажется, не обиделся.
   - Какой секрет... В колонии особого режима. У вас специи есть?
   - Нет. Только черного перца немного. И долго.., натягивали?
   - Дайте хоть перец, - вздохнул он.  -  Натягивал?  Долгонько...  -  И
удивился:
   - А вы что же, совсем не знакомы с моей биографией?
   - Представьте себе - нет, - слегка разозлился я. -  Знаком  только  с
биографией вашего брата -  в  общих  чертах.  А  вашу  мы  пока  еще  не
проходили.
   - И слава Богу! - замахал он рукой.
   - Есть будете? - спросил я, доставая тарелки.
   - С удовольствием составлю вам компанию. Значит,  говорите,  в  общих
чертах? - Он принялся за пельмени. - Охо-хо-хо!
   - Что, горячо? - поинтересовался я.
   - Нет, - ответил он. - Это я насчет общих  черт.  Хуже  нет,  молодой
человек, чем знать что-то "в общих  чертах".  От  этого,  между  прочим,
проистекли страшнейшие дела в истории человеческой. От  того,  что  люди
брались за дело, зная его только в этих самых.., общих. Подробности! Вот
то единственное, что создает картину, что питает мозг и воображение!
   "Да он философ, черт его подери, - подумал я, наворачивая пельмени. -
Интересно только, чего ему надо?"
   Вот вы тут сидите сейчас и думаете, - продолжал он. - Зачем  приперся
ко мне этот старый хрен и  с  какой  целью  он  здесь  разглагольствует?
Поэтому  сразу  отвечу:  я  пришел  к  вам  поговорить  о   подробностях
биографии. Моего брата, моей, ну и.., и вашей.
   - Не вижу связи, - заметил я. Такое  соединение  наших  биографий  не
вызывало у меня восторга.
   - Еще бы! - усмехнулся  он.  -  Если  б  вы  видели  эту  связь,  то,
наверное, сами меня стали искать.
   Вероятно, на моем лице отразились кое-какие сомнения, потому  что  он
вскинул руку:
   - Слушайте, слушайте! Жили-были на свете два брата-близнеца...
   Я откинулся спиной к стенке, приготовившись слушать длинный рассказ о
воровском грехопадении, которых на своем  веку  мне  пришлось  терпеливо
выслушать не один и не два. Но я ошибся. Притча оказалась  на  удивление
короткой. Близнецы родились в обычной, довольно скромной семье,  учились
в школе, потом даже в университете. Вопреки обещанию  Арсений  Федорович
подробности не "педалировал", рисовал судьбу близнецов широкими мазками.
Пока не дошел до момента, когда один из братьев  совершил  свое  хоть  и
первое, но очень  тяжкое  преступление.  Здесь  мой  гость  сбавил  темп
рассказа.
   Преступление было тяжким настолько, что мера наказания полагалась  за
него одна - расстрел. И все  уже  было  готово,  и  все  доказательства,
показания, улики  собраны,  и  уже  обвинительное  заключение  подписано
прокурором и предъявлено, оставалось только передать дело в суд... Когда
пришел другой брат и сказал, что вышла ошибка. Что преступление совершил
он.
   Я слушал со  всевозрастающим  интересом.  Мне,  как  практику,  такая
ситуация представлялась крайне занятной.
   - Ну-ну, - подбодрил я его. - Что было дальше?
   - Дальше было то, что и ожидалось, - вздохнул он. - Дело  вернули  на
доследование, промучились еще с полгода и в конце концов пришли к  тому,
что виновен тот, на кого думали с самого начала.
   - Так какой же результат? - удивился я.
   - Результат такой, что стопроцентной уверенности  у  суда  теперь  не
было, и он вместо вышки влепил четвертак. А там амнистия.., и так далее.
   Насколько я мог судить по интонации, да и по лицу Арсения Федоровича,
подробности кончились. Поэтому спросил:
   - Ну и для чего вы мне все это рассказываете?
   - С единственной целью, - коротко вздохнул он. - Чтобы вы поняли, что
мы с братом значили друг для друга.
   - Я понял, - сказал я. - Но мне, вероятно, надо сделать еще  какие-то
выводы?
   Он кивнул.
   - Один вывод: для того, чтобы найти убийцу брата,  я  не  пожалею  ни
сил, ни средств.
   - Вот как... - произнес я задумчиво, хотя мысли мои  неслись  в  этот
момент,  обгоняя  друг  друга:  я  судорожно  пытался  выработать  линию
поведения. - Но ведь вы, должно быть, знаете, что убийца задержан...
   - Бросьте, - сказал он жестко, махнув рукой. - Вы же сами рапортовали
каждому столбу, что это не так!
   - Откуда вам это известно? - начал я и замолчал под  его  ироническим
взглядом. Вопрос был глуп: по крайней мере, в отделении, в райотделе,  в
прокуратуре и на Петровке знали о моих  соображениях.  Ив  то  же  время
неглуп был вопрос, хоть и оставался без ответа: он означал,  что  где-то
среди  этих  инстанций  у  моего  милого   собеседника   есть   источник
информации.
   Все это мне не нравилось. Все эти беседы вокруг  да  около  с  весьма
подозрительным, никак не разъясненным близнецом убитого вора в законе.
   - А при чем здесь подробности моей биографии?
   Хотя и сам знал - при чем. Он осуждающе покачал головой: дескать, зря
я валяю с ним дурака - и сказал прямо:
   - Два года назад вас несправедливо  выперли  из  органов.  Сейчас  вы
работаете на должности гораздо ниже той, что  заслуживаете.  Перед  вами
редкий шанс все изменить. Он развел  руками,  как  бы  говоря:  куда  уж
больше!
   - Все изменить, - повторил я, помолчав. - С вашей помощью?
   Он кивнул.
   Так, союзничек. Товарищ по оружию. Такого у меня  еще  не  бывало.  Я
вспомнил, как  отводил  в  сторону  прикрытые  линзами  глаза  Валиулин,
холодное лицо Степаниды. И спросил:
   - А в чем ваша помощь будет заключаться?
   Он ответил с готовностью:
   -  Деньги  на  расходы.  Машину  в  ваше  распоряжение.   Информация.
Прикрытие.
   - Прикрытие - в смысле охрана?
   - Охрана тоже, конечно. Если понадобится.  Но  и  прикрытие...  -  он
повел рукой над столом, - в широком смысле. Мы постараемся сделать  так,
чтобы вам поменьше препятствовали... По официальной линии.
   Ого! Как это он сказал? "Мы постараемся..." Не "я", а "мы".
   Если это не блеф, то ты,  Стасик,  сейчас  вступаешь  в  отношения  с
весьма серьезными дядями. Ты, Стасик, суешь мизинчик - пока мизинчик!  -
в пасть к крокодилу и хочешь посмотреть, что из этого  выйдет.  Впрочем,
от меня ведь не требуют расписок кровью? Да и вообще, кажется, ничего не
требуют!
   -  Информация,  -  сказал  я.  -  Какую  информацию  вы  мне   можете
предложить?
   - Спрашивайте, - сказал он.
   - Что за отношения были у Байдакова с вашим братом?
   - Ну... - он призадумался. - Байдаков, скажем так, занимался  мелкими
поручениями.
   - Например?
   - Привезти продукты из магазина, доставить записку по  адресу...  Что
еще? Сделать  ставку-другую  на  ипподроме.  Иногда...  -  тут  Черкизов
ухмыльнулся, - иногда девочку привезти. Была у брата такая страстишка.
   - А откуда он их брал, этих девочек?
   - Понятия не имею! - пожал он плечами.
   - Тогда второе: кто такой Шкут?
   - Шкут? - переспросил он. - Не знаю. Но постараюсь выяснить.
   - И третье, - сказал я мягко. - Раз уж мы  договорились  обмениваться
информацией. Какие у вас свои соображения насчет  того,  что  убийца  не
Байдаков?
   - Но... - начал он, изумленно подняв брови.
   - Свои, - не дал я ему договорить. - Про  кран  и  стаканы  я,  слава
Богу, знаю без вас. И вам не удастся меня убедить, что вы  тут  со  мной
откровенничаете только из-за них. Пожалуйста, свои соображения.
   Он молчал.
   - Ну что ж... - начал я.
   - Погодите, - остановил он меня. - Я вижу, вы весьма  сообразительный
молодой человек. Отлично, значит, я не ошибся. Вы правы,  конечно,  свои
соображения у меня есть. - Черкизов помолчал. -  Мой  брат  хранил  дома
большую сумму денег. - Он снова помолчал и добавил:
   - Очень большую. Такую большую, что Байдаков не смог бы ее целиком ни
потратить, ни в пьяном виде надежно спрятать. Достаточно?
   - Нет, - быстро ответил я. - Это были его собственные деньги?
   Черкизов колебался всего мгновение, прежде чем ответить, но мне этого
хватило, и ответить ему я не дал:
   - Это был "общак"? Да?
   - Молодой человек, - осуждающе покачал он головой, глядя мне прямо  в
глаза, - вы ведь, кажется, действительно неглупы и должны понимать,  что
есть вещи, которые лучше не произносить вслух, даже если они вертятся на
языке. Для пользы языка в первую очередь.
   Он поднялся, взял из угла свою палку и сказал:
   - Это не угроза. Боже упаси, это отеческое  предупреждение.  Никакого
материального вознаграждения мы вам не предлагаем...
   - Спасибо на этом. - Я отвесил театральный поклон.
   - ..просто надеемся, что наши интересы где-нибудь совпадут. Я сам  не
москвич, - продолжал Черкизов, - остановился у друзей.  Вот  вам,  -  он
вырвал листок из блокнота, - мой телефон. Можете звонить по нему в любое
время суток. Если меня нет - передавать для меня  все,  что  угодно,  не
боясь. Всего доброго. Спасибо за пельмени.
   Через минуту я наблюдал из окна, как  он  выходит  из  подъезда,  как
садится на заднее сиденье ожидающего его лимузина, как лимузин, вспыхнув
яркими огнями, отъезжает  и  оказывается  "вольво"  одной  из  последних
моделей. "Да, - думал я, сидя на подоконнике и глядя на осиротевший  без
роскошного иностранного авто привычный пейзаж, - раньше  люди  заключали
сделку с нечистой силой ради какой-то выгоды, а для чего ее заключаю я?"
Сложив тарелки в мойку, я принялся мыть посуду.  Что  нового  стало  мне
известно? Покойный Черкизов был держателем  "общака",  воровской  кассы,
так сказать, банка, который  собирается  из  взносов  членов  воровского
сообщества  и  служит  для  финансирования  крупных   операций,   помощи
осужденным ворам и их семьям, используется на подкуп должностных  лиц  и
так далее. Кто-то Черкизова убрал, а кассу присвоил, причем очень ловко,
точно и продуманно спихнул это на Витьку.
   Вот и объяснение нашлось, зачем так сложно, с подставкой,  почему  не
просто убиты. Потому что за убитым Черкизовым - сила и, похоже, немалая.
Которая ни убийства, ни особенно денег пропавших не простит. И вот зачем
им  нужен  я  -  дурачок-попка.  Чтобы  начал  Стасик   Северин   бурную
бескорыстную деятельность: ходить в тюрьму к Байдакову, искать  концы  в
мутной водичке. До тех пор, пока кто-нибудь на этого  живца  не  клюнет.
Надо же, подумал я восхищенно, даже  "прикрытие"  сверху  обещают!  Это,
значит, чтоб эксперимент был совершенно чистым/
   Я насухо вытер последнюю тарелку, сел к телефону и набрал номер.
   - Василий Евсеич?
   - Угу, - Панькин что-то жевал.
   - Это Северин. Слу-ушай, я в сорок четвертой  планшетку  свою  забыл.
Зайду к тебе сейчас за ключами?
   - Ага, - он наконец проглотил кусок, - заходи.
   Лифтер Малюшко, не вставая  с  кресла,  приветствовал  меня  солидным
кивком. Малюшко. Ключи от переходов. Но это потом. Я кивнул ему в ответ.
   Шестой этаж. Тяжелая стальная дверь. Три замка. Я вступил в квартиру,
нашарил на стене выключатель и  зажег  свет.  Ну-с,  что  мы  тут  будем
искать?
   Вот так же, как я, Черкизов-второй остановился в прихожей,  а  потом,
мельком заглянув в гостиную, устремился в спальню. Устремимся и мы.  Что
его здесь заинтересовало? Сейф. Я подошел  поближе,  вытащил  специально
припасенную лупу  и  тщательно,  миллиметр  за  миллиметром,  просмотрел
стыки, потом прошелся по  поверхностям  внутренних  стенок.  Ничего.  По
крайней мере, я не вижу никаких следов тайника. Да и Гужонкин  тут  тоже
поработал, а я Гужонкину доверяю. Хотя и проверяю -  на  всякий  случай.
Ведь Гужонкин не знал того, что теперь знаю я.
   Потом он вернулся назад, в гостиную. Полы в коридоре, едва  просохшие
после наводнения, скрипели под моими ногами. В этой комнате он огляделся
и начал с того, что раскрыл одну из створок финской стенки.  Какую?  Вот
эту как  будто.  Мне  тогда  показалось,  что  сделал  он  это  довольно
небрежно, для проформы. Но если так, значит, какое-то свое  действие  он
хотел замаскировать, как бы включить в  общий  ряд.  Или  я  фантазирую?
Попал человек в квартиру убитого любимого брата, стоит; растерявшись, не
зная, за что взяться... Стоп! Растерянным он не выглядел. Посмотрим, что
там, на полке. Постельное белье аккуратными стопками.
   Я вынул все содержимое полки наружу и сложил на  Кресле.  Прощупал  и
перебрал каждую вещь в отдельности. Внимательно оглядел  дно  и  стенки.
Ничего. Пришлось сложить белье на место. Что он  сделал  потом?  Раскрыл
платяной шкаф.
   Четыре костюма разных цветов, один из них  -  "тройка".  Два  кожаных
пиджака. Шесть пар брюк. Около дюжины рубашек. Покойник,  однако,  любил
одеться. Я не торопясь обшарил все карманы. Ничего. А что я вообще ищу?
   То, что искал Черкизов. Если, конечно, он действительно что-то искал.
   Закрыв шкаф, он.., да, он подошел к дивану и сел на него. Нет,  диван
он, кажется, не ощупывал. Он  присел  к  журнальному  столику,  перебрал
несколько журналов и вытащил с нижней полки семейный альбом. Вот  он,  и
сейчас лежит сверху.
   Что было потом? Потом Черкизов подозвал нас поближе  полюбоваться  на
фотографию. Я раскрыл альбом и быстро  нашел  ее.  Вытащил  из  уголков,
перевернул. "Гудаута, 1935" - вот что  там  было  написано.  А,  он  еще
сказал, что это очень редкий снимок их матери,  семейная  реликвия.  Это
память, сказал он и попросил отдать ему альбом. Но Панькин сказал "нет".
И Черкизов сразу согласился.
   Я внимательно, от первой до  последней  страницы,  пролистал  альбом.
Фотографии, ничего, кроме фотографий. Но  это  была  единственная  вещь,
которую Черкизов пожелал получить.
   Я еще раз хорошенько осмотрел его снаружи. Толстый кожаный  переплет.
Пожалуй, слишком толстый, а? Достав перочинный  ножик,  я  просунул  его
лезвие между крышкой и муаровым форзацем. Слегка нажал, что-то щелкнуло,
и картонка с натянутым на нее шелком отскочила в сторону.  Прямо  мне  в
руки вывалился средних размеров плотный белый пакет. Он не был закрыт. Я
взял его за уголки и вытряс содержимое на журнальный  столик.  Это  были
прямоугольные бланки бледно-зеленого цвета с печатями  w  номерами.  Мне
приходилось иметь с ними дело - так выглядят вкладыши  к  сберегательным
книжкам на предъявителя. Но они недействительны без книжек, так  же  как
книжки недействительны без них.
   Прошло довольно много времени, прежде чем я  закончил  подсчет  общей
суммы: четыре миллиона восемьсот пятьдесят тысяч рублей. Но  еще  больше
мне понадобилось, чтобы осмыслить ситуацию и принять решен