ли он ход моих рассуждений. Когда я умолк, он  пожевал  губами  и
произнес непонятно, глядя куда-то сквозь меня:
   - Тише, мыши, кот на крыше...
   Я решил не реагировать, а еще немного  подождать,  не  скажет  ли  он
чего-нибудь более определенного. И он сказал:
   - Если мы не можем пока найти убийцу Черкизова, давай  поищем  убийцу
кота.
   - Какого кота? - не понял я.
   - Рыжего такого котика. Который жил у Байдакова.
   - А при чем здесь кот?
   Дыскин покачал головой, глядя на меня с сожалением.
   - Байдаков был в завязке целый месяц и развязывать не собирался, так?
А если ты прав и его планомерно подставляли под  мокрое,  то  надо  было
заставить его развязать. И не просто развязать - а надраться  как  зюзя,
до беспамятства. Тот, кто все это  придумал,  должен  был  хорошо  знать
Байдакова. Он рассчитал, что, если удавить любимого Витькиного кота, тот
наверняка слетит с катушек. И еще он должен был знать, что, когда Витька
пьет по-черному, он на утро ни черта не помнит. Так что первым  грохнули
котика - с него и надо начать.
   Ай да Валечка, ай да сукин сын! Все он уловил и даже, кажется, больше
того!
   Дыскин решительно поднялся и ткнул пальцем в телефонный аппарат:
   - Звони своему другу Панькину, проси у него пару лопаток, - почесал в
затылке и прибавил:
   - Много чего у меня в жизни бывало, но эксгумация кота - первый раз.
   Рыжий был завернут в наволочку.  На  наволочку  налипли  комья  сырой
глины. Дыскин отложил лопату, присел на корточки и  принялся  разгребать
их руками. Вокруг  стояли  несколько  мальчишек,  которые  показали  нам
могилу кота,  и  Панькин,  не  только  лопатами  нас  снабдивший,  но  и
пожелавший присутствовать при процедуре.
   Наконец тело было извлечено, и Дыскин  довольно  бесцеремонно  вытряс
его из импровизированного савана. Рыжий умер в борьбе - оскалив  зубы  и
выпустив когти. Вероятно, чтобы поймать, его накрыли рыболовной сетью, в
которой он основательно запутался. А потом, уже поверх сети, накинули на
шею удавку из  толстого  двойного  провода  с  хлорвиниловым  покрытием,
задушив животное с редкостной жестокостью.
   - Вот живодеры, -  пробормотал  Панькин.  Дыскин  задумчиво  потрогал
пальцем длинный конец провода, потеребил зачем-то краешек сети и  поднял
глаза на мальчишек.
   - Кто из вас его первый увидел?
   - Я, вроде... - Один из мальчишек, толстый, веснушчатый,  сглотнул  и
переступил с ноги на ногу. На кота он старался не смотреть.
   - Где он висел? - продолжал расспрашивать Дыскин.
   - Там... - парень махнул в сторону выхода  из  двора.  -  На  дереве,
прямо над дорожкой.
   - Во сколько это было?
   - Ну.., часов в десять. За хлебом меня послали.
   - Значит, в воскресенье в десять утра? - уточнил я.
   - Угу, - подтвердил мальчишка  и  снова  переступил  ногами.  Похоже,
больше всего на свете он хотел поскорее отсюда удрать.
   Судя по всему, Дыскин был прав. Кота  не  просто  убили.  Его  еще  и
повесили на ветку в самом  людном  месте,  где  он  был  бы  обязательно
обнаружен. Причем повесили достаточно высоко, чтобы первый  же  доброхот
не сумел снять его с легкостью. Снял Рыжего сам  Байдаков.  Похоронил  и
отправился справлять поминки по нему к гастроному - все, как оно и  было
кем-то задумано.
   Дыскин встал, отряхнул землю с колен и ладоней, сказал парням:
   -  Сгоняйте,  ребята,  к  молочной,  принесите   картонную   коробку.
Покрепче.
   Мальчишек сдуло ветром. А я спросил удивленно:
   - Ты чего хочешь?
   - Пока возьмем его с собой. - Дыскин бросил быстрый косой  взгляд  на
Панькина и коротко отрезал:
   - Пригодится.
   Через полчаса мы стояли на последнем этаже мрачного пятиэтажного дома
из бурого кирпича - их тоже строили после  войны  пленные  немцы.  Перед
нами была высокая дверь, обитая дерматином, из-под которого  там  и  сям
лезла серая от времени вата. В  левой  руке  Дыскин  держал  под  мышкой
картонную коробку, правой нажимал на звонок. Дверь не открывалась. Тогда
он, оставив церемонии, принялся колотить в нее ногой.
   - Да слышу, слышу, - донесся до нас далекий недовольный голос.  Замок
цокнул, и перед нами возникла удивительно неприятная  на  вид  личность.
Маленький, меньше  Дыскина,  тщедушный  человечек,  над  узкими  плечами
которого на тонкой шее  держалась  голова  ископаемого  ящера.  Сплошная
челюсть, а плоский нос, крошечные глазки и мохнатые ушки - все в придачу
к ней.
   Увидев Дыскина, ящер коротко моргнул  и  попытался  захлопнуть  перед
нами дверь, но не на того напал.  Валя  уже  шагнул  вперед,  за  порог,
напирая сразу грудью и коробкой. Я держался вплотную за ним.
   - Ты что же, Сипягин, не рад гостям? - громко  спросил  Дыскин,  и  я
догадался, что хозяин, видимо, глуховат.
   - Рад, рад, - пробормотал Сипягин, отодвигаясь. -  Тебе  попробуй  не
обрадуйся.
   Он ухмыльнулся, и я увидел, что челюсть у него сплошь стальная.
   Мы прошли в комнату, и я с интересом огляделся в ней.  Здесь  повсюду
лежали и висели ковры: на полу, на стенах, на диване.  Два  полированных
серванта  были  плотно  забиты  разнообразным  хрусталем  и  удивительно
безвкусным фарфором - какие-то слоны, футболисты и медведи с баянами.  Я
глянул на потолок -  он  оказался  без  ковра,  но  зато  с  хрустальной
люстрой. Воздух был затхлый, пахло пылью.
   Дыскин тоже огляделся и сказал, почти проорал:
   - Все копишь добро? А кому достанется?
   - Не тебе, - буркнул карлик, буравя нас настороженными глазками.
   Сев без приглашения на стул, Дыскин спросил:
   - Знаешь, зачем пришли?
   Сипягин поджал губы.
   - И знать не хочу.
   - Хочешь! - крикнул Дыскин. - Еще как хочешь! А мы  тебе  не  скажем!
Ну-ка, угадай, что у нас в ящике?
   Но Сипягин демонстративно отвернулся.
   - Ладно, - смилостивился Дыскин. - Открой, посмотри.
   Секунду-другую Сипягин колебался, потом любопытство пересилило, и  он
открыл коробку. Когда он разогнулся, на лице его не  было  ничего  -  ни
удивления, ни страха. Нормальная реакция мезозойского ящера.
   - Кошка, - сказал он. - Дохлая.
   - Твоя  работа?  -  грозно  придвинулся  к  нему  Дыскин,  и  Сипягин
отшатнулся.
   - С чего взял? - завопил он.
   - Не ори, - оборвал его Дыскин. - Это ты глухой, а не я. С того взял,
что больно ловко сделано. Руку  видно.  Или  это  не  ты  всю  жизнь  на
собаколовке проработал? Тут все, - уже потише сказал  мне  Валя,  обведя
комнату рукой, - на собачьих шкурах построено.
   - Работал я, - проворчал Сипягин. - А кошку вашу не трогал. Нужна она
мне!
   - Конечно, - согласился Дыскин. - Бродячих собак ловить - это одно, а
чужих кошек вешать в общественном месте - совсем другое. За  это  статья
теперь, да, Сипягин?
   Ящер молчал. Тогда Дыскин наклонился и крикнул ему в самое ухо:
   - Сколько тебе заплатили?
   Но и этот вопрос остался без ответа.
   - А если мы поищем и найдем у тебя дома вот такую сеть  и  вот  такой
провод, а?
   - Ордер на обыск покажь, - с ненавистью процедил Сипягин.
   - Проняло, - с удовлетворением констатировал Дыскин.  -  Собирайтесь,
гражданин Сипягин, пойдете с нами.
   - Куда?
   - Тут недалеко. В отделение. Там напишете объяснение, и заодно  решим
насчет обыска.
   Когда мы спускались по лестнице.  Валя  негромко  сказал  мне,  ткнув
пальцем в худую спину перед нами:
   - Ты не смотри, что он такой щуплый. Между прочим, две судимости -  и
оба раза за нанесение тяжких телесных. Зверь.
   Возле отделения мы расстались. На прощание Дыскин ткнул меня  кулаком
в бок и шепнул:
   - Можешь не нервничать, я его расколю. У меня на этого говноеда давно
материал копится.
   Я шагал по улице в приподнятом настроении. Если Дыскин  действительно
сумеет выколотить из Сипягина, кто  поручил  ему  убить  кота,  с  этим,
пожалуй, уже можно будет идти к Валиулину. А то и  к  Степаниде.  Как-то
они запоют!
   А если не сумеет? У этого гнома, похоже, не только  зубы  железные...
Что тогда у меня останется?
   Сашка  Пузырь,  Валька-хромой  и  никогда  не  снимающий  шляпы  Петр
Сергеевич, с которыми в день убийства пил у гастронома Байдаков.
   Председатель ЖСК "Луч" Кадомцев, обладатель пяти чешских стаканов  со
старинными автомобилями на боку. Правда, когда в последний раз он угощал
меня минеральной водой, я  отметил,  что  "форд-Т"  1908  года  стоит  в
стойле, а гуляет где-то "мерседес-бенц".
   И наконец, последнее. Если я прав и ворованные вещи вместе со списком
подброшены, смерть Шкута под  пытками  связывает  между  собой  убийство
Черкизова  и  кражи  из  квартир.  О  кражах  я  собирался  подробно   и
обстоятельно беседовать с Лериком.
   Всё. "Негусто", - подумал я,  взглянув  на  часы.  Скоро  двенадцать.
Лерика, конечно, нет дома, он  занят  своими  кооперативными  делами.  К
Кадомцеву идти просто не с чем, о нем нужно подсобрать информацию  более
подробную, чем та, которую предоставила мне моя  голубоглазая  подружка.
Как подсобрать и где - над этим еще предстоит подумать.
   Таким образом, методом исключения остается гастроном. И кстати, самое
время участковому инспектору вспомнить о  своих  обязанностях,  посетить
криминогенную точку.
   Но посетить оказалось не так просто.  Толпа  вокруг  входа  в  винный
отдел стояла плотно, как на митинге. Все лица были повернуты  к  высоким
ступеням, на которых заметно пьяный парень с мучнистым нездоровым  лицом
и в сером грязном халате на голом волосатом торсе  руководил  процессом.
Властью,  данной  ему  высоким  званием  гастрономовского  грузчика,  он
бесцеремонно  материл  и  отпихивал  всех  напиравших,   держа   оборону
цитадели. Стоявшие впереди не обижались  ни  на  ругань,  ни  на  тычки,
потому что тоже знали про него, что он  -  власть,  но  не  напирать  не
могли, ибо на них жали задние. Внутрь запускали пятерками, при этом, как
только дверь  открывалась,  кто-нибудь  предпринимал  отчаянную  попытку
влезть без очереди, и возникал скандал. Впрочем, по утреннему времени до
мордобоя не доходило.
   - Чего дают? - спросил я  красную  плотную  шею,  обладатель  которой
терся на периферии, поднимаясь на цыпочки и  стараясь  заглянуть  поверх
голов.
   - Партейное вино привезли, - ответила шея, не оборачиваясь.
   Пристроившись в сторонке  под  деревом,  газон  вокруг  которого  был
истоптан стадом бизонов и напоминал к тому же обширную плевательницу,  я
принялся наблюдать. Очень скоро я заметил, что царь горы в сером грязном
халате проявляет свою агрессивность выборочно. Несколько одних и тех  же
потертых и не слишком трезвых личностей нечувствительно  проскакивали  у
него под рукой, когда дверь отворялась, впуская или  выпуская  очередных
клиентов. Вскоре потертые вываливались наружу, нагруженные  бутылками  с
водкой и портвейном. Их уже ждали. Тариф или был известен, или обговорен
заранее - расчет происходил мгновенно. Получил свое и обладатель красной
шеи, так и не повернувший головы в мою  сторону:  незнакомый  милиционер
смущал его не больше, чем дерево, которое  он  подпирал.  Отстрелявшись,
ястребки устремлялись буравить толпу для нового захода.
   Тэк-с, подумал я, этот бизнес  мы,  конечно,  прекратим.  Но  не  сей
секунд. Одиночным кавалерийским наскоком такие дела  не  делаются.  Тут,
как сказал бы Дыскин, нужно провести ме-ро-при-ятие. Хорошо бы выяснить,
кто из администрации, кроме мучнистого  грузчика,  в  доле.  Но  это  я,
пожалуй, размечтался...
   И тут мои  размышления  прервало  появление  на  ступеньках  магазина
нового лица - сиреневого  в  крапинку.  Сам  Бог  за  мое  долготерпение
посылал мне Парапетова, утыканного, как  ежик,  бутылочными  горлышками.
Погруженный в свое увлекательное дело,  он  остановился  в  каких-нибудь
пяти шагах от меня и  приступил  к  распределению  заказов.  Я  свистнул
легонько, Парапетов обернулся и чуть не выронил из рук драгоценную ношу.
Я поманил его пальчиком. Слепо  сунув  кому-то  оставшиеся  напитки,  он
рысью бросился ко мне. На лице его подпрыгивала жалкая улыбка.
   Но в мои планы не входило немедленно начать его воспитывать.  Поэтому
я спросил строго и деловито:
   - Пузыря не видел?
   - Пузыря? - удивился  Парапетов.  -  Так  вы  ж  его  того..,  упекли
вчера.., на десять суток.
   - Ах да, - сказал я на всякий случай. - А Вальку-хромого?
   - Хромой вроде в деревню уехал, к братану.
   - Петр Сергеич здесь? - продолжал я расспрашивать.
   - Шляпа, что ли? Был тут. А сейчас не видать.
   - Куда делся?
   - Может, в "Пяти  колечках"?  -  предположил  Парапетов,  нетерпеливо
переминаясь с ноги на ногу: неслышимая труба звала его туда, в  магазин.
- Может, он пивком перекладывает?
   - Пошли со мной,  покажешь,  -  мотнул  я  головой,  и  на  цветистой
парапетовской  физиономии  проступила  неподдельная  мука.  Он  тоскливо
оглянулся назад, на поле своей плодотворной деятельности, и пришлось мне
добавить сурово:
   - Пошли, пошли, а то я вам сейчас устрою коммерцию..,  в  компанию  к
Пузырю.
   Я повернулся и пошел, не оглядываясь, боковым зрением  видя,  что  он
покорно семенит следом.
   "Пять колечек" - так называют  в  нашем  районе  пивную,  открытую  в
бывшей временной олимпийской столовой,  собранной  из  готовых  железных
блоков.  После  Олимпиады  разбирать  ее,  конечно,  никто  не  подумал,
приспособили сперва под склад стеклотары, а потом, когда утихла борьба с
пьянством и алкоголизмом, - под пивной бар-автомат Местечко тоже  вполне
криминогенное, но, слава Богу, уже не на моей территории.
   В зале было гулко и душно как в бане. Люди с кружками со всех  сторон
облепили мокрые от пива стоячие столы. Под ногами шелестел мусор,  рыбья
шелуха. Дальняя стена терялась в слабом свете. Я приуныл:  черт  побери,
как мы будем здесь кого-то искать?!
   Но Парапетов был тут, как у себя  дома.  Он  шнырял  между  столиков,
словно рыбка средь родных кораллов, я еле поспевал за ним.
   - Вон Шляпа! - услышал я через пару минут его победный клич и  увидел
того, на кого он указывал.
   Кряжистый   мужчина   неопределенного   возраста   в   мятой    шляпе
неопределенного цвета стоял, крепко  упершись  обоими  локтями  в  стол.
Перед ним  на  бумажке  возвышалась  горка  подсоленных  сушек,  с  ними
соседствовали две полные кружки, и еще одну, почти пустую, он  держал  в
правой руке. В левой он держал  сушку  и,  когда  мы  подошли,  как  раз
отправил ее в рот. На нас он не  прореагировал  никак,  даже  головы  не
повернул, что показалось мне странным
   - Ну, я пошел, что ли? - бодренько повернулся к выходу Парапетов.
   - Погоди, - придержал я его за рукав и обратился к Шляпе:
   - Петр Сергеевич, здравствуйте, моя  фамилия  Северин,  я  участковый
инспектор...
   Мне показалось, что слова мои  падают,  как  в  вату,  совершенно  не
достигая ушей собеседника. Все так же глядя мимо меня, он отправил в рот
следующую сушку, сделал большой  глоток,  и  его  челюсти  заработали  с
бесстрастностью мельничных жерновов.
   - Петр Сергеевич, - сказал я громче, протянул руку и  потряс  его  за
плечо. На мою форму косились с соседних столиков. - Вы меня слышите?
   Он медленно повернул ко мне лицо, и я увидел  совершенно  стеклянные,
как у чучела в зоологическом музее, глаза. Петр Сергеевич был  мертвецки
пьян. Хорошенького я себе нашел свидетеля!
   И все-таки он так крепко стоял на ногах, что я решил сделать еще одну
попытку пробиться.
   - Вы помните, как в воскресенье выпивали  с  Виктором  Байдаковым?  У
него кот погиб. Помните? - И я громко отчеканил:
   - Бай-да-ков!
   - Помню, - неожиданно ясно  сообщил  Петр  Сергеевич  и  после  этого
погрузился в полную нирвану. Я тряс его за плечо,  даже  пытался  отнять
кружку, но все напрасно.
   И вдруг робко подал голос Парапетов:
   - Эт', что ль, когда они с хромым и Пузырем гужевались?
   Я повернулся к нему и кивнул с надеждой.
   - Эт я помню, эт умора была! Витечка сильно был датый, ну,  в  полном
недоумении! Коньячок, красненькое, да еще пивком отлакировали!  Часам  к
двум уже отпевать можно было!
   - А куда потом Байдаков делся, не видел? - спросил я.
   - Да никуда он не делся, куда ему было деваться?  -  вполне  искренне
подивился Парапетов. - Он ить не то что стоять - сидеть не мог. Дотащили
его до лавочки, а он набок, набок. С лавочки его и забрали.
   - Кто? - спросил я, как мне хотелось верить, ровным голосом.
   - Друганы его поди. Кому он еще-то нужен?
   - А как они выглядели, друганы?
   -  Ну...  -  Парапетов  глубоко  задумался,  наморщив  лоб.  -   Как?
Обыкновенно. Один здоровый такой бугай, а другой  маленький.  -  Он  еще
поразмыслил немного и добавил:
   - Маленький и лысый.
   -  Что  значит  "лысый"?  -  насел  я  на  него,  -  Большая  лысина,
маленькая?
   - Совсем лысый, - уверенно ответил Парапетов. - Как колено.
   Новых подробностей я от него добиться не смог. Взглянул с досадой  на
Петра  Сергеевича,  который  с  незамутненным  взором  отправлял  в  рот
очередную сушку, и спросил Парапетова без особой надежды на успех:
   - А куда они его забрали?
   Он подумал, почесал плохо выбритую щеку и сообщил:
   - Я так думаю, на бегунки.
   - Почему ты так думаешь? - поразился я.
   - А лысый ему говорил: поехали, говорит, на бегунки, продышишься там.
Вот я и думаю - туда поехали.
   - Они что, в машину его посадили?
   - Не, просто взяли под руки и повели. А там, может, и в машину...
   Выбравшись наружу из  прокисшей  насквозь  олимпийской  пивной,  я  с
наслаждением глотнул свежего воздуха. Итак, какие у нас результаты?
   Маленький лысый  человек  с  помощью  здорового  бугая  увез  куда-то
Байдакова за несколько часов до убийства Черкизова.
   Маленького лысого человека уже с двумя здоровыми бугаями я встретил в
подъезде убитого Шкута. Насколько бугаи здоровые, моя  черепушка  узнала
через полчаса после этого.
   Похоже, сдвинулось. Я мысленно поплевал три раза через левое плечо.
 
14 
 
   - Не помню, - Байдаков сидел, обхватив голову  руками,  словно  снова
переживал то понедельнишное похмелье. - Ничего не помню.
   Облупленные стены комнаты для свиданий наводили тоску. Ничего,  кроме
глухой тоски, не было и в Витькиных глазах, когда он  глядел  мимо  меня
сквозь пыльное зарешеченное окно. Степанида дала разрешение  на  встречу
неожиданно легко. Наверное, считала Байдакова  отработанным  материалом,
"делом", в котором поставлена точка. Похоже, она была права: передо мной
был прогоревший до сердцевины шлак,  пустая  порода,  предназначенная  в
отвал. За то время,  что  мы  не  виделись,  Витька  смирился  со  своей
судьбой.
   - Что значит "не помню"? - спросил я, отбросив увещевательный тон, не
скрывая больше раздражения. - Меня не интересует,  как  ты  нажрался  до
беспамятства, меня интересует, есть ли у тебя такой приятель: маленького
роста, абсолютно лысый?
   Байдаков повернул ко  мне  пустое  лицо,  и  вдруг  на  нем  короткой
искоркой мелькнула усталая усмешка. Мелькнула и пропала, но я все понял.
Я понял, что есть, есть у него такой приятель, а может,  и  не  приятель
даже, может, что-нибудь посерьезнее. Но еще я понял, что  ни  черта  мне
Витька рассказывать не будет.  Потому  что  по  одну  сторону  облезлого
канцелярского стола, заляпанного чернильными пятнами от  сотен  и  тысяч
написанных здесь прошений и жалоб, сидит он,  Витька  Байдаков,  Байдак,
катала, тотошник, наперсточник и ломщик чеков, у  которого  своя  жизнь,
свой мир, где свои законы. А по  другую  сторону  я  -  бывший  дворовый
кореш, а ныне обыкновенный, каких много он повидал на своем веку,  мент.
Мусор. Лягавый. Который, падла,  сконструлил  какую-то  дешевую  феню  и
теперь покупает на нее его, Витьку, фалует Байдака в стукачи. Он  и  про
Генку Шкута зря тогда сказал, не надо было.  У  него  в  камере  хватало
времени подумать, и он додумался:  дураков  нет  за  его,  байдаковскую,
задрипанную фатеру и несчастные тридцать тысяч городить  огород,  мочить
такого человека, как  Кеша.  Уж  куда  проще  было  бы  грохнуть  самого
Байдака, да хоть по той ж