нула из пальцев Льва Ильича,  он
попытался подхватить ее на лету, но тщетно:  роскошный  костюм  оказался
напрочь залит липким напитком.
   - Порядок, - уверенно говорил в это время Дыскин.  -  Сделали  обыск,
нашли и сеть, и провода целую бухту. Он  пока  молчит  еще,  но  это  из
упрямства. Я его домой отправил думать до утра. Или  он  завтра  напишет
мне чистосердечное, или я не профессор Дыскин!
   Что-то творилось с милейшим Львом  Ильичом,  на  нем  не  было  лица.
Марина бросилась к нему с салфеткой, стала промокать испачканные  места,
он вяло помогал ей. Неужели папа так расстроился из-за костюма?
   - Сипягин? - повернулся он ко мне. - Вы сказали - Сипягин?
   - Да, - подтвердил я. - А в чем дело?
   - Как его зовут? - спросил он, и я  уловил  дрожь  в  его  голосе.  -
Виктор Андреевич?
   - Нет, - покачал я головой, внимательно его разглядывая. - Его  зовут
не так.
   - Слава Богу, - вздохнул он с облегчением. - Значит, однофамилец.
   Залившая было его лицо серость уходила. Черты снова стали твердыми, в
глаза вернулась ясность.
   - Ну-с, что вас еще интересует? - весело осведомился он.
   И тут наконец Марина не выдержала. Взяв меня за  руку,  она  сказала,
делая ударение на каждом слове:
   - Его интересует твоя дочь!
   Через две минуты мы неслись как угорелые по улице, через  пять  минут
мы ворвались в мою квартиру, через семь минут лежали в  постели.  А  еще
через два часа Марина объявила, что дико хочет есть. Я пошел на кухню  и
сделал бутерброды себе и ей. Мы сидели, зарывшись с  разных  сторон  под
одно одеяло, и она тихо говорила:
   - Ты не смейся над ним, он вообще-то мужик неплохой. Это сейчас у нас
все шикарно, а ведь раньше было не  так.  Он  во  Внешторге  работал,  и
какая-то гадина его подставила, отец не любит про это говорить.  Короче,
была растрата. В валюте. И он сидел, представляешь?
   Я кивнул. Чего ж тут не представлять.
   - А мы с мамой одни жили. А потом  отец  вернулся.  И  долго  не  мог
никуда устроиться. А ведь  у  него  четыре  языка!  И  вот  это  эспэ  с
корейцами. И деньги появились, и все такое. Он  радуется,  как  ребенок!
Понимаешь? Я снова кивнул. Чего ж  тут  не  понимать.  Марина  сидела  в
уголке кровати сгорбившись, обняв коленки руками. Мне казалось, что лицо
ее светится в темноте. Вдруг она спросила:
   - А за что тебя из сыщиков выгнали?
   - Ты откуда знаешь? - поразился я.
   - Знаю. Люди говорят.
   - Кто? - спросил я, напрягшись. - Кто говорит?
   - Какая разница? - взмахнула она белеющей во мраке рукой.
   - Есть разница, - настаивал я.
   - Ну, Малюшко, лифтер. Он всегда все знает. Так за что  выгнали?  Или
не хочешь говорить?
   Я не хотел говорить. Зачем ей это? Она тихонько вытянула под  одеялом
ногу и  коснулась  меня  своей  мягкой,  кошачьей  подошвой.  Она  умела
обращаться с такими дураками, как я. Стасик Северин был сейчас воском  в
ее руках. Он не хотел говорить, но сказал:
   - Я убил человека.
   Марина  не  удивилась,  не  ахнула,  не  всплеснула  руками.   Только
спросила:
   - Хорошего?
   - Необыкновенно, - ответил я. - Выдающегося гуманиста всех  времен  и
народов.
   - Расскажи... - прошептала она.
 
*** 
 
   В тот ясный и холодный  осенний  денек  мы  собирались  брать  группу
Золотцева по кличке Хулиган. Председатель торговозакупочного кооператива
"Роза" должен был привезти на площадь автовокзала в  Химках  восемьдесят
тысяч, и мы очень надеялись, что Золотцев за такой суммой явится сам. По
нашим оперативным данным; на нем были как минимум два убийства, и это он
лично замучил пытками до смерти молодую женщину, бухгалтера  кооператива
"Содружество". Имелись также сведения  о  нескольких  изнасилованиях,  о
развратных  действиях  с  несовершеннолетними,  но  ни  потерпевших,  ни
свидетелей,  готовых  идти  в  суд,   не   было.   Бывший   десятиборец,
двухметровый и стокилограммовый Хулиган  умел  затыкать  рты.  По  самым
приблизительным  подсчетам,  в  его  банде   насчитывалось   не   меньше
двенадцати членов. На вооружении обрезы, пистолеты, велосипедные цепи  и
стальные прутья.
   Площадь была блокирована уже  часа  за  два  до  назначенного  срока.
Собственно, основная работа возлагалась на одетых в штатское  омоновцев,
мы,  оперативники,  были  на  подхвате.  Я,  например,  сидел  в   нашей
"разгонке", укрытой в одном из  боковых  проездов,  вместе  с  водителем
Виталькой, который непрерывно травил бородатые  анекдоты.  Неожиданности
не планировались.
   Встреча должна была состояться в семнадцать часов. Как  договорились,
председатель "Розы" подъехал без пяти, вылез из своей "волги" и  остался
стоять с портфелем в руках. В десять минут шестого  на  площадь  выехали
голубые "Жигули". Еще  через  пару  минут  "москвич".  Они  остановились
неподалеку от председателя, но никто не торопился  выходить  к  нему.  В
обеих машинах сидело человек восемь.  В  семнадцать  двадцать  показался
"мерседес" Золотцева. Он сам сидел  за  рулем,  с  ним  были  еще  двое.
Припарковавшись поодаль. Хулиган опустил боковое стекло.  Вероятно,  это
было сигналом, потому что из "москвича" вылез небольшого росточка парень
и вразвалочку направился к председателю. Коротко переговорив, он взял  у
него из рук портфель и так же неторопливо  пошел  через  всю  площадь  к
"мерседесу". Все шло самым замечательным  образом,  и  тут  председатель
совершил непростительную глупость. Потом он, сокрушаясь,  объяснял,  что
видел, как все дальше и дальше уносят его деньги,  а  никто  не  хватает
преступника.  Ему  вдруг  на  нервной  почве  взбрело  в   голову,   что
милиционеры зазевались, и он, обернувшись, отчаянно замахал рукой.
   У Хулигана оказалась отменная реакция. "Мерседес" рванул с места так,
что пыль встала столбом. Через две  секунды  он  пронесся  мимо  нас,  и
Виталик сумел показать, что его реакция не хуже. Все остальные  остались
сзади,  но  нашей  старой  разбитой  "волге"  было  трудно  тягаться   с
"мерседесом". Шансы уравнивала дорога - столько на ней было ям, трещин и
ухабов.
   - Остановитесь! - орал я в мегафон. - Милиция! Но Хулиган  постепенно
отрывался. Я открыл боковое окно, высунулся  по  пояс  и  выстрелил  для
начала в воздух. "Мерседес" вильнул и ушел вперед еще метра  на  три.  Я
выстрелил еще раз, целясь в колесо, но машину трясло, и пуля щелкнула  в
бампер.
   - Держись! - заорал мне Виталик. - Обойду слева!
   Он выскочил на  обочину,  скользя  левыми  колесами  по  самому  краю
кювета, и на секунду сумел поравняться с  "мерседесом".  Я  увидел,  как
человек на заднем сиденье опускает стекло, одновременно поднимая  обрез.
И выстрелил в третий раз.
   Золотцев ткнулся лицом в руль,  "мерседес"  круто  ушел  вправо,  его
перенесло через канаву, он дважды перевернулся и  влетел  в  телеграфный
столб.
   По прокуратурам меня таскали в общей сложности  месяцев  восемь.  Моя
пуля попала Хулигану под  левую  руку  и  пробила  сердце.  Двое  других
остались  живы,  хоть  и  были  изрядно  покалечены.  Главное  обвинение
предъявлялось такое: я не имел права стрелять  в  Хулигана,  потому  что
никаких  противоправных  действий,  кроме  отказа  остановиться,  он  не
совершал. Бесстрастные рожи  моих  следователей  стали  сниться  мне  по
ночам. Разговаривать с ними о том, кто такой Золотцев, было  бесполезно,
они делали вид, что не понимают. И я, сжав зубы,  держался  версии,  что
целился в колесо, но в момент выстрела машину подбросило на ухабе. Слава
Богу, Виталик все подтверждал.
   В конце концов, дело все-таки  прекратили,  но  из  розыска  пришлось
уйти. Как сказал тогда Валиулин, чтоб и овцы были сыты, и волки целы.
   Я замолчал. Марина змейкой скользнула под одеяло, обняла меня за  шею
и поцеловала в подбородок.
   - А куда ты стрелял на самом деле?  -  тихонько  спросила  она,  и  я
близко-близко увидел ее широко раскрытые глаза.
   - В Хулигана, - сказал я честно.
   - Так я и думала, - с удовлетворением вздохнула она. Был  второй  час
ночи, когда я проводил ее до подъезда. Заспанная лифтерша открыла на наш
звонок и с большим неодобрением наблюдала, как мы еще и еще раз целуемся
на прощание.
   Я шел по весеннему ночному городу, вдыхая свежий, наполненный запахом
цветущих деревьев воздух. Во всем теле  и  в  голове  была  удивительная
легкость. Я просто  шел  и  дышал,  гоня  от  себя  прочь  все  мысли  о
завтрашних  делах.  Навстречу  по   другой   стороне   переулка   прошла
припозднившаяся  парочка.  Мужчина  что-то  глухо  бубнил,   а   женщина
разговаривала высоким, взволнованным голосом. Я разобрал  слова  "этаж",
"насмерть" и  "вдребезги".  Повернув  за  угол,  я  остановился.  Что-то
происходило на  том  конце  двора,  за  детской  площадкой.  Там  стояла
"скорая" и две милицейские  машины  с  включенными  мигалками.  Бегом  я
оказался рядом с ними через полминуты.
   - Самоубийца, - доложил  узнавший  меня  сержант-водитель  и  показал
наверх. - Сверзился с пятого этажа.
   Несмотря на поздний час, вокруг стояли несколько  жильцов  дома.  Два
санитара охраняли труп на асфальте, уже  прикрытый  от  нескромных  глаз
простыней. Я присел на  корточки  и  откинул  край.  Вероятно,  погибший
ударился головой - вместо лица была кровавая маска. Но я  узнал  его  по
тонкой шее и  железным  зубам,  которые  блестели  между  разбитых  губ.
Кошкодав Сипягин умер, так и не успев написать чистосердечное признание.
15
 
   Невыспавшийся, с кругами вокруг глаз, злой как собака,  Дыскин  сидел
напротив меня и остервенело ругался.
   - Самоубийство! - едчайшим голосом произнес он, устав  материться.  -
Да эта гнида была способна  на  самоубийство  не  больше,  чем  чугунная
сковородка!
   Я молчал, потому  что  сказать  мне  было  нечего.  Следов  борьбы  в
квартире Сипягина не  обнаружено,  но  заклеенный  на  зиму  балкон  был
распахнут совсем недавно: клочья бумаги остались и на  притолоке,  и  на
балконной  двери.  В  мертвенную  фарфоровую  аккуратность  сипягинского
жилища это не вписывалось. Впечатление, однако, не доказательство. Чужих
отпечатков пальцев на рамах и ручке двери обнаружено не было.  Отработка
жилого сектора на этот раз ничего не дала.
   Я молчал, хотя тоже был уверен, что Сипягин убит. Я  видел  тех  двух
ребят, что сопровождали лысого к Шкуту, и мне нетрудно было представить,
как один из них легко берет щуплого живодера за горло, а  другой  в  это
время, надев перчатки, открывает дверь на  балкон...  Может,  было  так,
может, иначе. Но в одном я теперь был уверен твердо.
   Кто-то очень  неглупый,  хитрый  и  расчетливый  постоянно  играет  в
занимательную игру, в  которой  неизменно  выходит  победителем.  Он  не
просто развлекается, он играет всерьез, на большие ставки. Что  ни  ход,
то разыгранная комбинация! Убит Черкизов,  взят  "общак",  а  подставлен
Витька. Да не просто подставлен, а  так,  что  дочери  крупного  мафиози
достается прекрасная квартира в престижном доме.
   Убит  Шкут.  Убит,  потому  что  знал  что-то  о  деталях  предыдущей
операции. Перед смертью его пытали, и я,  кажется,  догадываюсь,  зачем.
Тех, кто взял из сейфа  Черкизова  сберкнижки  на  предъявителя,  теперь
интересовало, где вкладыши.  Но  Шкут,  скорее  всего,  этого  не  знал.
Впрочем, он все равно был обречен. А из его убийства  извлечена  двойная
выгода: в квартиру подброшены вешдоки, проходящие по кражам с  тряпками,
и даже для полной убедительности  -  список,  значит,  поиски  наводчика
милицией прекращаются.
   И наконец, убит Сипягин. Надо думать, как только Дыскин его  отпустил
домой, он бросился сообщать тому, кто нанял его для убийства кота,  -  и
это сообщение стоило ему жизни. Решение было  принято  быстро.  А  потом
точно так же выполнено.
   Я посмотрел на часы: четверть первого. В час начинаются бега.  Витька
Байдаков рассказал все, что знал про  маленького  лысого  человека.  Его
зовут Юра, кличка Глобус.  Большой  авторитет  в  московском  преступном
мире. Всегда ходит с одним или двумя телохранителями. Не  пропускает  ни
одного бегового дня, обычно стоит на  одном  и  том  же  месте  трибуны:
напротив финиша между каменными колоннами.  Он  игрок,  очень  серьезный
игрок. Может быть, тот самый, что мне нужен.
   - Ты поедешь со мной? - спросил я Дыскина.
   - Куда ж я денусь, - кивнул он и, почесав в затылке, добавил:
   - Только вот что. Давай так: ты на "Жорже", а я на  своей  таратайке,
для страховки.
   Это было  вполне  разумное  предложение.  Дыскинская  двухцилиндровая
"ява" предоставляла нам в случае чего свободу маневра.
   - На бегах друг к другу без нужды не подходим, - сказал я.  -  Но  из
виду не выпускаем. Теперь "маяки". Если нужно отойти  в  сторону,  чтобы
переговорить, вынимаешь из кармана платок...
   - У меня нет платка, - насупился Дыскин.
   - Стыдно, - укорил я его. - А что у тебя есть?
   Дыскин пошарил по карманам.
   - Сигареты, спички, ключи. Пистолет.
   - Пистолет вынимать не надо, - сказал  я.  -  Могут  не  так  понять.
Достаешь пачку сигарет и держишь ее в левой руке. Вопросы есть?
   - Есть, - ответил Дыскин. - Что мы станем  делать  с  этим  Глобусом,
когда найдем?
   - Станем раскручивать, - сказал я, но, судя  по  дыскинскому  хмурому
лицу, мой каламбур пропал даром. Пришлось пояснить:
   - Нам нужны его анкетные данные. Ну, и связи, если будут.
   В воскресенье на бегах народу тьма-тьмущая. Я с трудом нашел место на
стоянке, чтобы воткнуть "Жоржа".  Дыскину,  разумеется,  было  легче.  Я
подождал,  пока  он,  размахивая  мотоциклетным   шлемом,   взбежит   по
ступенькам, закрыл машину и двинулся следом.  В  очереди  за  билетом  и
программкой он стоял человек на двадцать впереди меня, но когда я прошел
контролеров, то сразу же увидел  его:  Валя  был  неподалеку,  увлеченно
изучая состав участников первого заезда. Как только я  оказался  в  поле
зрения, он повернулся и  пошел  на  трибуны.  Предосторожности  не  были
лишними: в такой плотной толпе мы могли потеряться в два счета.
   Я уже  минут  десять  стоял  на  самом  верху  лестницы  между  двумя
колоннами, а никого, хотя бы отдаленно  похожего  на  Глобуса,  не  было
видно. Наездники в своих качалках один за другим выкатывались на  старт.
Я поискал глазами  Дыскина.  Он  стоял  с  другой  стороны,  методически
обшаривая взглядом публику. Вид у него был смурной.
   Ударил гонг, лошади побежали. Все взгляды были теперь  устремлены  на
дорожку. Вдруг по толпе прошло  глухое  брожение,  будто  порывом  ветра
колыхнуло верхушки деревьев.
   - Арбат сбоил и сделал  проскачку,  -  бесстрастным  голосом  сообщил
репродуктор.
   - Ах, мать твою! - воскликнул мужчина в клетчатой кепке рядом со мной
и даже зачем-то ударил меня программкой  по  плечу.  -  Жулье!  Арбат  -
невыбитый фонарь! Его весь ипподром играет!
   Я сочувственно кивнул ему и в процессе этого кивка увидел  прямо  под
собой, пятью ступенями ниже, круглую,  как  шар,  лысую  голову.  Быстро
взглянув на Дыскина, я понял, что он тоже увидел Глобуса. Ну,  сказал  я
сам себе, с Богом!
   Рядом с лысиной возвышалась черноволосая лохматая голова, посредством
крепкой борцовской шеи укрепленная на широченных  плечах.  Если  мне  не
изменяла память,  именно  этот  паренек  сидел  тогда  за  рулем  белого
ворованного "москвича". Второй был, кажется, пониже ростом и к  тому  же
белобрыс. Интересно, к кому  из  них  двоих  у  меня  имеется  небольшой
счетик?
   Глобус что-то  пометил  в  программке  карандашиком  и,  обернувшись,
сказал несколько слов красивому молодому  человеку  в  твидовой  куртке,
отчего тот засмеялся. Я начал потихоньку спускаться к ним.  Когда  между
нами осталась одна ступенька, я  остановился.  Нас  разделяло  несколько
голов, но теперь при желании можно было расслышать отдельные слова.
   Заезд окончился. На  землю  полетели  тысячи  проигравших  билетиков.
Голубое несбывшееся счастье.
   -  Иди  получи,  -  лениво   бросил   Глобус   своему   черноволосому
телохранителю. Голос у него был бархатный, с легкой хрипотцой.
   Раздвигая толпу плечом,  лохматый  протиснулся  вниз,  к  барьеру,  и
оказался рядом с маленьким  плотным  коротышкой  в  распахнутом  пальто,
вокруг которого происходило постоянное  движение  наподобие  водоворота.
Люди подходили и отходили, совали  деньги  или,  наоборот,  получали,  а
букмекер с непостижимой скоростью обслуживал клиентов,  успевая  считать
купюры  и  что-то  чиркать  в  своей  программке.  Однако  с  появлением
лохматого в рабочем ритме коротышки произошел легкий  сбой.  Оставив  на
секунду-другую остальных игроков, он нашел  для  посыльного  Глобуса  не
только  деньги,  но  и   улыбочку.   Как   мне   показалось   -   слегка
подобострастную.
   Красавчик в твидовой куртке слегка наклонился к уху  лысого.  Я  весь
подался вперед и услышал:
   - Мы сегодня играем конюшню?
   - Да, - буркнул в ответ Глобус. - Два раза. Все заряжено.
   Красавчик с удовлетворенным видом откинулся. "Отлично, - подумал я. -
"Мы" - это замечательно!"  Вот  и  первая  связь  наметилась.  Насколько
позволяли судить мои знания предмета, этот диалог,  во-первых,  означал,
что сегодня, по крайней мере, в  двух  заездах  "заряженные"  наездники,
которым за это заплатили, будут придерживать  лошадей,  выпуская  вперед
какую-нибудь темную кобылку, а во-вторых, что твидовый  красавец  и  наш
Глобус хлебают из одного  корыта.  Причем,  если  я  правильно  оценивал
статус лысого, сам он, не считая мелких ставок у бука, играть не станет.
По всему ипподрому  разбросан  добрый  десяток  "ставщиков",  которые  в
нужный  момент  поставят  определенную  сумму   на   заранее   известную
комбинацию. В конце концов, денежки все равно стекутся туда, куда надо.
   После четвертого или  пятого  заезда  красавчик  снова  наклонился  к
Глобусу, сказал что-то, чего я не расслышал,  хлопнул  его  легонько  по
рукаву и стал пробираться к выходу. Я вытащил из кармана платок и  вытер
совершенно сухой лоб. Дыскин смотрел на меня  вопросительно.  Я  показал
ему глазами на твидового, и он, еле заметно кивнув, двинулся следом.
   Время тянулось томительно медленно. Я заглянул в конец  программки  -
последний заезд начинался в шесть вечера, а сейчас только начало пятого!
Глобус развлекается,  лохматый  работает,  а  я,  видимо,  составляю  им
компанию. Ноги у меня затекли, с непривычки от  долгого  стояния  ломило
спину. К  шестнадцатому  заезду  я  насчитал  тридцать  девять  человек,
которые приветствовали Глобуса, пожимали ему руку и даже  кланялись.  Но
ни один из них в разговоры с ним не вступал.
   Наконец  отзвучал  последний  гонг.  Толпа  тотошников  потянулись  к
выходам, трибуны пустели.  Но  я  рано  обрадовался:  Глобус  никуда  не
торопился, а его чернявый охранник развил бурную деятельность. Он сновал
туда и сюда, переходил от одного к другому, и  всюду,  насколько  я  мог
видеть,  ему  отстегивались  купюры.  Сначала  я  было  решил,  что  это
"ставщики" отдают ему полученное в результате "заряженных"  заездов,  но
вскоре понял свою ошибку. Лохматый собирал деньги у букмекеров -  вон  и
коротышка в пальто нараспашку с улыбочкой сунул что-то ему в руку.  Буки
- публика тертая. И  если  все  они  беспрекословно  платят...  Это  уже
походило на оброк. Иными словами  -  рэкет.  Лысый  Глобус,  опершись  о
стенку, благосклонно взирал сверху на всю эту суету.
   Управившись с работой, подошел лохматый, и они вместе с хозяином,  не
торопясь, покинули ипподром. Мой  "Жорж"  стоял  ближе  к  выходу,  и  я
наблюдал, как чернявый громила открывает Глобусу дверцу белой "волги"  и
чуть только его туда не подсаживает. "Надеюсь, хоть эта-то не краденая",
- думал я, отъезжая следом за ними и несколько  раз  повторяя  про  себя
номер, чтобы получше запомнить.
   Путешествие наше не было особенно долгим. Но я пожалел, что  со  мной
нет Дыскина: в воскресный вечер город был пустоват, машин мало, а я  еще
не забыл урок, который мне преподали те же джентльмены, что