тало..."  И  осознал,
что если убийство произошло накануне между семью и девятью вечера, то  к
десяти утра, когда наконец перекрыли стояк, там должно  было  не  просто
залить квартиру, там  должны  были  рухнуть  потолки  в  нижней  и  двух
последующих. "Что из этого следует?" - напряженно думал я. А следует  из
этого, что кто-то входил в квартиру под утро. Заткнул сливное  отверстие
ванны и до отказа открыл краны.
   Для чего? Вероятно, для того, чтобы  привлечь  внимание  к  убийству.
Зачем еще? Значит, кто-то знал, что Витька совершил убийство,  и  хотел,
чтобы об этом как можно скорее узнали  другие.  Чтобы  Витьку  задержали
тепленьким, с поличным. И если так, то этот план удался на все сто.
   И тут я вспомнил про стакан.  Стаканы  были  одинаковые,  чешские,  с
рисунками старинных автомобилей на стекле. Но, если верить Трофимычу,  в
одном  был  португальский  портвейн,  в  другом  "Алабашлы".  Это   если
верить... Впрочем, гадать нечего: экспертиза определит, так ли это,  без
труда. Предположим, определит.  Тогда  получается,  некто,  входивший  в
квартиру под утро, имел от  нее  ключи  -  раз,  Два  -  имел  стакан  с
отпечатками Байдакова, который  мог  подменить  на  тот,  что  стоял  на
столике. Цель? Все та же: как можно скорее свести все нити к Витьке.
   Бред. Откуда у него мог взяться именно такой - чешский, с автомобилем
- стакан, а на нем Витькины отпечатки? Бред! Или не бред?
   Если уж додумывать до конца, тот, входивший  под  утро,  мог  ведь  и
деньги, и ключи, и молоток подкинуть в квартиру Байдакова. Тогда  Витька
вообще не убивал? Я фантазирую. Я фантазирую. Я очень сильно фантазирую.
   Но краны? Но стакан? Кому может быть нужен такой наворот?  Зачем  так
сложно? Почему не просто убить?  Почему  обязательно  спихнуть  вину  на
Витьку? Я фантазирую или нет, черт возьми?
   Обыск заканчивался. Вещдоки изъяли, подписали протокол. Ушли понятые,
уехали валиулинские сыщики.
   - Поплыли, чего застыл? - ткнул меня  в  бок  Дыскин.  -  Больше  тут
делать нечего, надо только дверь опечатать.
   Я вышел на лестничную площадку, чуть не споткнувшись  о  порог.  Кому
это могло быть нужно? И зачем? И было ли на самом  деле?  Ответов  я  не
знал.
 
6 
 
   Заложив руки за спину, Валиулин расхаживал по своему кабинету, нагнув
вперед голову, как молодой  бычок.  Молодой  бычок  в  толстых  выпуклых
очках.
   - Значит, стакан и краны, - повторил он.
   Я, сидя в уголочке, согласно кивнул.
   - Молодец. Вот только стакан-то у нас, вернее, в НТО, а краны мы  уже
к делу не подошьем. С кранами ты фраернулся, сыщик, а?
   - Я не сыщик, я участковый инспектор.
   - Не-ет, - протянул Валиулин. - Ты - сыщик. И я тебя за  тем  туда  и
посылал.
   - Ты меня не за этим посылал.
   - Верно. Я тебя посылал искать мне наводчика. Нашел? Я развел руками:
   - Валера, побойся Бога. Я второй день работаю. А тут такие дела...
   - Не нашел, - констатировал Валиулин. - И между прочим, если б  нашел
- было бы весьма странно. Тут не два, а двести двадцать два  дня  искать
можно. Ищите и обрящете. Ладно, иди, спасибо за информацию.
   Я уже стоял в дверях, когда он вдруг сказал:
   - Кстати, паренек твой, Байдаков, уже все вспомнил.
   - Как вспомнил? - замер я.
   - Очень просто. Написал чистосердечное. Как вывалили перед  ним  весь
букет: купюры, пальчики на стакане, молоток, так сразу и вспомнил.
   - И что рассказывает?
   - Ну, что. Пили,  говорит,  вместе.  Поссорились  -  из-за  чего,  не
помнит. Дал ему молотком по голове. Простая такая история.  -  В  голосе
Валиулина мне послышалась усмешка.
   - А деньги как к нему попали?
   - Ключик от сейфа висел у покойного на шее. Оттуда он его  и  сорвал,
даже красный след остался. Кстати,  ключик  этот  нашли  у  Байдакова  в
куртке, за подкладку он завалился. Каково, а?
   Мне показалось, что Валиулин то ли сам не  верит,  то  ли,  наоборот,
гордится таким обилием доказательств.
   - А ключи от переходов?
   - Вот тут отрицает, - Валиулин развел руками. -  Тут  сам  понимаешь:
заранее обдуманное. А все остальное - вспомнил. Впрочем, материалы уже у
следователя, к нам они больше не относятся.
   Я повернулся, чтобы идти.
   - Занимайся делом, - сказал мне в спину Валиулин.
 
*** 
 
   Когда я вошел в нашу комнату, маленький, аккуратный Дыскин  сидел  на
своем месте, а напротив  него  громоздилась  огромная  молодая  девка  в
каком-то сером балахоне и с папиросой в углу рта.
   - Вот, - не сказал, а провозгласил при виде меня  Дыскин,  указуя  на
меня перстом. - Вот пришел твой новый начальник. Все как положено: я был
к тебе добрый...
   - Ты добрый... - успела ядовито вставить девка.
   - ..а он будет злой. Он тебя в два счета в ЛТП заправит.
   - Меня  в  ЛТП  заправить  -  легче  в  космос  запустить,  -  хрипло
захохотала она сквозь дым и стала загибать пальцы.
   - Почки, печень, легкие...
   - И вообще весь  организм  отравлен  алкоголем,  -  закончил  за  нее
Дыскин.
   - Чего? - не поняла девка.
   - Ничего, - отрезал Дыскин. - Надо будет - и  в  космос  отправим.  А
покуда для начала лишим материнства - нечего тебе подрастающее поколение
отравлять.
   - Чего ты меня лишишь? - угрожающе склонилась над маленьким  Дыскиным
девка, но он не дрогнул. - Я в муках рожала...
   - Ты в муках рожала, а он у тебя живет теперь.., в муках. Ты подумай,
- повернулся он ко мне, - мальчишке четыре года, ходит в обносках,  весь
в соплях, грязный, голодный и почти не разговаривает. Разве что матом.
   - Все ты врешь, - пробормотала девка, но Дыскин пропустил ее  реплику
мимо ушей.
   - И вот что, милая, - продолжал он вкрадчиво. - Ежели ты  еще  будешь
по ночам водкой торговать, ты у меня  не  в  ЛТП,  а  на  зону  пойдешь,
поняла?
   - Ты откуда знаешь? - вскинулась девка.
   - Эва? - усмехнулся, качнувшись  на  стуле,  Дыскин.  -  Да  об  этом
полрайона знает!
   - Врут! - вдруг истерически заорала она. - Все врут! Наговаривают! Ты
поймай меня сперва, потом говори, - и  горько  заплакала,  утирая  слезы
рукавом балахона.
   - Поймаю, - тихо, но очень убедительно  сказал  Дыскин.  -  А  сейчас
пошла вон, последнее предупреждение тебе, ясно?
   Девка не заставила повторять дважды, живо подхватилась и выскочила из
комнаты.
   - Твой контингент, - с  удовольствием  выговаривая  последнее  слово,
произнес Дыскин. - Веревкина Тамара, возьми на карандашик.
   - Я смотрю, тут карандашиков не хватит, - отозвался я, усаживаясь  за
свой стол и доставая блокнот. - Как бишь ее фамилия?
   Затем я раскрыл общую, специально купленную тетрадь и на первом листе
записал по памяти все то, о чем меня проинструктировали в райуправлении:
основные обязанности участкового.
   1. "Охрана общественного  порядка".  Да-с,  любят  у  нас  глобальные
задачи.  Впрочем,  здесь  ясно:  чтоб  было,  в  случае  чего,  с   кого
спрашивать. С меня то есть.
   2. "Борьба с пьянством". Ну, тут и Политбюро с Советом  Министров  не
очень-то справляются. Вся надежда на участковых.
   3. "Борьба с наркоманией". Нет слов. Хорошо еще не с наркомафией.
   4. "Предупреждение правонарушений в  быту".  Это  надо,  видимо,  так
понимать: всем быстренько раздать по отдельной квартире, у склочных  баб
поотбирать чугунные сковородки, пьяниц - в ЛТП, тогда будет полный ажур.
   5. "Борьба с нетрудовыми  доходами".  Говорили  бы  прямо:  с  ночной
торговлей спиртным, со сдачей квартир приезжим,  с  самогоноварением,  с
чем там еще? С разбоем, с грабежами, хищениями в особо крупных размерах,
что ли?
   6. "Предупреждение, раскрытие преступлений,  розыск".  Ну,  это  хоть
родная стихия.
   7.  "Предупреждение  правонарушений  среди   несовершеннолетних".   А
специальный инспектор по делам малолеток да еще сыщик при  нем  на  что?
Нет, и тут с меня спрос.
   8. "Паспортный режим". Наконец-то! Специально для участкового дело  -
и только для него. А какое живое, какое  интересное...  Получил  сигнал,
звонишь в дверь: "У вас  посторонние  без  прописки  проживают?"  -  "Не
проживают!"  -  "А  можно  зайти  в  квартиру?"  -  "Нельзя!"   И   ведь
действительно нельзя.  По  закону...  В  крайнем  случае,  ломишься  как
медведь...
   9. "Разрешительная  система".  Так,  понятно.  Оружие  -  холодное  и
огнестрельное. Ходить по квартирам  охотников,  смотреть,  как  хранятся
патроны, порох,  есть  ли  бумажка  на  каждую  двустволку...  Проверять
сигнальчики бдительных соседей про "грузинский кинжал" на стене.
   Что там дальше?
   10. "Пожарная безопасность". Охо-хо-хо. Подвалы, чердаки, ящики возле
магазинов. Завмаг платит штраф легко, директор РЭУ канючит, валит все на
техника-смотрителя,  платить  ничего  не  хочет,   жалуется   начальнику
отделения, а там, глядишь, и красный уголок под собрание  общественников
не даст. Шекспировская драма.
   11. "Дознание. Разбор жалоб и заявлений граждан".  Это,  стало  быть,
когда "предупредить правонарушение в быту" не удалось.
   12. "Работа с ранее судимыми". Как выражается Дыскин, кон-тин-гент.
   13. "Борьба с тунеядством". Очень мило. Как я понимаю, главное, чтобы
участковый все время был в борьбе. Кстати, тунеядцем  у  нас  по  закону
считается тот, кто не работает, а извлекает при этом нетрудовые  доходы.
Но ежели он их извлекает, за это его и надо привлекать. Жить же, то бишь
существовать,  на  средства  родителей,   жены,   любовницы,   да   хоть
друзей-приятелей в нашем правовом государстве не возбраняется.
   Я поставил точку. Тринадцать пунктов -  нехорошее  число.  Подумал  и
добавил:
   14. "В". В - могло означать все, что угодно. Например, Валиулин.  Или
- воровство из квартир. А может быть, вольному воля, дуракам рай.  Чего,
спрашивается, не сиделось мне в юрисконсультах?
   Дыскин, который все это время тоже строчил что-то  в  своих  бумагах,
оторвал голову от стола и сообщил скучным голосом:
   - Забыл сказать. Звонил твой приятель Панькин из стеклянного дома.  У
них там сегодня собрание жильцов.  Просил  прийти,  рассказать  о  мерах
безопасности против квартирных  краж.  В  девятнадцать  ноль-ноль.  -  И
добавил быстро, пока я не успел ничего возразить:
   - Сам не могу, у меня ме-ро-при-ятие.
   Богатое слово, завистливо думал я, складывая  бумаги  в  стол.  Почти
такое же богатое, как кон-тин-гент. На собрание в ЖСК "Луч"  я  опоздал.
Во-первых, в коридоре отделения меня поймал за пуговицу зам  по  розыску
Мнишин  и,  пристально  разглядывая  нагрудный  карман  моего   пиджака,
поинтересовался: а) почему я не в форме, б)  что  это  за  краны-стаканы
такие и почему я  со  своими  стаканами-кранами  обращаюсь  не  к  нему,
Мнишину, своему непосредственному  начальству,  а  через  его,  Мнишина,
голову куда-то там еще. В обратном порядке я бодро отрапортовал, что: б)
к нему, Мнишину,  я  не  обратился  исключительно  ввиду  его,  Мнишина,
отсутствия на рабочем месте, а дело, по моему разумению,  отлагательства
не терпело, а) не  в  форме  я  потому,  что  мое  служебное  время  уже
закончилось и в отделении нахожусь оттого только, что горю рвением.  Вот
и  сейчас,  кстати,  спешу  на  встречу  с  жильцами   микрорайона   для
профилактической беседы. После чего пуговица была освобождена, а  сам  я
отпущен благосклонным кивком.
   Во-вторых, по дороге к стеклянному дому я встретил на  улице  Сережку
Косоглазова по прозвищу Заяц, про которого мне доподлинно было известно,
что  лет  пять  назад  его  укатали  на  полную  катушку  за  кражи   из
автомобилей. Сережка, уже, видимо, будучи в курсе моей новой  должности,
мгновенно,  не  дожидаясь  просьбы,  вытащил  из-за  пазухи  справку  об
освобождении,  сообщил,  что  сейчас  хлопочет   о   прописке,   и,   не
удержавшись, съехидничал, попросил не забывать, заглядывать. Я на полном
серьезе пообещал бывать непременно - и почаще. После чего  физиономия  у
него потускнела, а я в уме поставил галочку,  что  уже  начал  работу  с
ранее судимыми.
   В небольшом помещении домоуправления было не повернуться. Люди сидели
на стульях,  стояли  в  проходах  и  вдоль  стен.  Стояли  и  в  дверях,
заглядывая друг другу через головы, и  я  сперва  очень  удивился  такой
общественной активности пайщиков. Тем более  что  невидимый  мне  оратор
бубнил что-то о смете на починку крыши и об  озеленении,  причем  бубнил
как-то уж совсем невыразительно, без всякого вдохновения.  Я  потихоньку
стал пробираться вперед. Пайщики пропускали меня  нечувствительно,  даже
не оборачиваясь, взгляды их были устремлены на президиум.
   За столом, крытым синим сукном, сидели двое - средних лет молодящаяся
женщина, вся обложенная бумагами, в которых она что-то быстро  помечала,
вычеркивала, а затем перекладывала их судорожно  с  места  на  место,  и
пожилой светский лев, седогривый, со скучающим лицом. Третий, тонкошеий,
тот, что бубнил, стоял перед столом с папочкой в одной  руке,  другой  -
придерживая постоянно сползающие на нос очки.
   - Таким образом, - монотонно бормотал он, глядя в  папочку,  и  слова
падали, как дождик по жестяной кровле, - в подотчетном году наши  доходы
составили семьдесят две тысячи двести пятьдесят шесть рублей восемьдесят
четыре копейки, а расходы семьдесят одну тысячу...
   Душно было невыносимо. Я увидел, как рядом  со  мной  поднимается  со
своего стула пожилая дама в  кашемировом  платке.  Лицо  ее  покраснело,
похоже, она была в полуобморочном состоянии. Я галантно подал  ей  руку,
она стала протискиваться к выходу, а я поспешил занять ее  место.  Рядом
со мной сидела очаровательная шатенка лет двадцати пяти. Она повернулась
в мою сторону, и я увидел, что ко  всему  прочему  у  нее  еще  и  глаза
голубые.
   - Вам повезло,  -  окинув  меня  быстрым  взглядом  и  смешно  дернув
маленьким носиком, краем губ сообщила шатенка.
   - Вы насчет себя? - тихонько поинтересовался  я.  Она  хмыкнула,  дав
понять, что оценила.
   - Насчет себя тоже.
   После чего замолчала, но я решил продолжить знакомство.
   - Вам тоже повезло.
   - Это почему же?
   - Еще чуть-чуть, и вашу соседку хватил бы удар.
   - Было бы весьма печально, - заметила она саркастически.  -  Это  моя
бабушка. У нас с ней родственный обмен.
   Я подавленно замолчал. Но она заговорила сама:
   - А вы тоже по квартирному вопросу?
   - В некотором роде, - ответил я уклончиво.
   - Тогда проголосуйте за меня, когда я скажу.
   - Не могу, я не член кооператива.
   - Вот как? - полуобернулась она ко мне. - Что же вы тут делаете?
   У нее, по-видимому, просто в голове не укладывалось, что кто-то может
сидеть в такой духоте и слушать эту нуднятину, не будучи кровно в чем-то
заинтересован.
   Я уже хотел было честно признаться, зачем я здесь, но  тут  тонкошеий
захлопнул папочку, подхватил на лету очки и произнес, заметно повеселев:
   -  Таким  образом,  годовой  финансовый  отчет   нашего   кооператива
предлагаю утвердить. Кто за?
   Молчаливый лес рук.
   - Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Тогда можно переходить  к
следующему вопросу - жилищному. И тут я с  удовольствием  передаю  слово
нашему уважаемому председателю Елизару Петровичу!
   Он закончил на такой бравурной ноте,  что  казалось,  сейчас  вот-вот
сами собой грянут аплодисменты. Но аплодисменты не грянули.  Вместо  них
прошла по рядам легкая рябь, как от  дуновения  свежего  ветра.  Кое-где
заерзали, задвигали стульями,  закашляли.  Как  говорится,  оживление  в
зале.
   Седогривый Елизар Петрович поднялся над  столом.  Внушительно  из-под
густых бровей обвел взглядом помещение, словно выискивая скрытых врагов.
Я заметил, что аудитория мгновенно  затихла,  будто  загипнотизированная
этим взглядом. Не поворачиваясь,  Елизар  Петрович  протянул  ладонь,  и
тотчас же в нее оказался вложен  молодящейся  дамой,  видимо  секретарем
правления, лист бумаги. Елизар Петрович  поднес  его  к  глазам.  Елизар
Петрович прочистил горло. И произнес:
   - Товарищи! - После чего снова внимательно  оглядел  застывшую  перед
ним паству. - Друзья мои!
   Ей-богу, если бы он добавил к этому: "Братья и сестры!"  -  я  бы  не
удивился. Но Елизар Петрович уже перешел к делу.
   - Перед нами действительно стоит непростая задача. Поэтому я вас всех
призываю прежде всего к спокойствию...
   Но тут плавное  течение  его  речи  было  грубо  прервано  отнюдь  не
спокойным выкриком из середины зала. Кричала крашеная рыжая женщина  лет
пятидесяти с пронзительным голосом:
   - Вам хорошо быть  спокойным,  Елизар  Петрович,  вдвоем  с  женой  в
четырехкомнатной! А мы пятый год стоим на очереди!..
   Елизар Петрович огорчился этим выкриком чрезвычайно, и это,  конечно,
отразилось на его лице. Оно страдальчески скривилось,  и  он  даже  руки
вытянул вперед, подобно миротворцу.
   - Погодите, товарищ.., э... - он скосил  глаза  на  секретаря,  и  та
прошелестела: "Бурдова", - товарищ Бурдова. Сейчас  мы  все  обсудим  по
порядку. Поверьте, - тут он даже  прижал  руку  с  заветной  бумажкой  к
груди, - правление на  предварительном  заседании  очень  тщательно  все
рассмотрело и взвесило!
   - Могу себе представить... - иронически прошептала себе под  нос  моя
голубоглазая соседка.
   -  Итак,  -  продолжал   Елизар   Петрович,   удовлетворенный   вновь
наступившей  тишиной,  -  на  текущий   момент   в   нашем   кооперативе
освободились три квартиры...
   - Пять! -  выкрикнула  с  места  рыжеволосая.  Собрание  одобрительно
загудело.
   - Э... - снова замялся Елизар  Петрович,  в  смятении  обернувшись  к
женщине-секретарю, - я не совсем понимаю, о чем речь...
   - Все вы прекрасно понимаете! - проорали откуда-то с задних рядов.
   Елизар Петрович поискал глазами крикнувшего.
   - Товарищ.., э.., назовитесь, пожалуйста, и  объясните  нам  наконец,
что вы имеете в виду.
   Но товарищ назваться не пожелал.  Зато  из  другого  угла  предложили
сочным басом:
   - Сами объясните.
   Гул нарастал. В воздухе отчетливо запахло скандалом.
   - Товарищи,  товарищи,  -  строго  повторял  Елизар  Петрович,  стуча
карандашом по стакану, но его  не  слушали.  И  тогда  женщина-секретарь
решительно поднялась, одернула жакетку и, подхватив из рук  председателя
бумажку, начала звонким голосом:
   - У  нас  имеется  трехкомнатная  квартира  №236,  из  которой  семья
Сеньковских выехала на постоянное жительство в США.
   Зал мгновенно затих.
   - Затем, все вы знаете, что умерла  Софья  Григорьевна  Волкова,  она
одна занимала двухкомнатную квартиру №72. И, наконец.  Карл  Фридрихович
Розен оставил нам однокомнатную квартиру №302, потому что переехал в дом
ветеранов сцены.
   - Вот эти квартиры, - окрепшим голосом снова вступил Елизар Петрович,
- нам с вами и предстоит сейчас  распределить  по  справедливости  между
особо нуждающимися...
   - А где еще две? - спросил все тот же сочный бас из дальнего угла.
   - Что две? - удивленно спросил председатель.
   - Две квартиры! - выпалила рыжеволосая. - Сорок четвертая, Черкизова,
и сто шестая, Байдакова!
   - Побойтесь Бога, товарищ.., э... Бурдова! - умоляюще сложил руки  на
груди председатель. - Тут такая трагедия... Как говорится, труп  еще  не
остыл... Как вы только можете?
   - Я могу, - отрубила рыжеволосая. - Я пятый год  жду  квартиру,  -  и
вдруг неожиданно для  всех  разрыдалась.  Ее  усадили  на  место,  стали
успокаивать.
   И тут в первом ряду поднялся тонкошеий в очках.
   - Даю справку, - перекрикивая  шум,  звучно  начал  он.  -  Мой  зять
работает в прокуратуре. Так вот, даю справку: Байдаков уже подписал  все
признательные  показания  по  поводу  убийства  Черкизова.  Так  что  не
беспокойтесь, квартира никуда не денется. В скором времени... Договорить
ему не дали.
   - Делить, сейчас делить! - кричали со всех сторон.
   - Да  поймите,  -  пытался  утихомирить  мятежную  паству  совершенно
потерявшийся перед лицом стихии Елизар  Петрович,  -  так  нельзя!  Есть
жилищная комиссия, есть правление, они тщательно взвесят и вынесут...
   - К чертовой бабушке вашу комиссию, - рыдая, кричала  рыж