ось служебное расследование,  мой  напарник все
свалил на меня...Ну что мне оставалось делать? За решетку не хотелось...
 - Сбежал от правосудия? И куда ты с такой валютой подался?
 - В  Сочи, конечно...Там же купил два фальшивых  паспорта  и переехал в
Крым.  А деньги в таких местах идут как  вода - шашлычные,  ночные казино на
каждом  углу,  девчонки  тоже...За  полтора  года ничего, ни  копейки от тех
тридцати тысяч  не осталось. Но  зато, гуляя по  кабакам, я  познакомился  с
одним человеком, который затем и дал мне рекомендацию сюда, к Таллеру...
 - И это вся  твоя жизнь? -  с ехидцей спросил Карташов. - А я-то думал,
ты   птица  большого  полета...Грешным   делом  тоже  подозревал  тебя,   но
сомневался.  С  одной стороны  у тебя  налицо все повадки мента,  с другой -
чистый уркаган...
 -  Нам надо заехать ко  мне и поменять машины, -  сказал  Одинец. - Моя
"девятка" не так бросается в глаза, как этот старый мерин "шевроле".
 Через  сорок  минут они  уже сидели в "девятке" Одинца и направлялись в
сторону Учинского водохранилища. Во всяком случае, в том же направлении...
 - Скоро Тарасовка, не забыл, где  сворачивать? - Саня даже раскраснелся
и окончательно пришел в себя. - Понимаешь, с тем  дипломатом все произошло в
одно мгновение, слишком большой соблазн был...Доллары  только входили в моду
и  имели волшебную  силу...Понимаешь,  Мцыри? Сейчас, конечно, я бы  на  них
плюнул и растер, а тогда...Искушение, о, это еще та сила...
 -  Все у тебя  получается так складно, что  сильно смахивает  на хорошо
продуманную легенду. Впрочем, сейчас это уже неважно...
 Одинец не отреагировал, как будто речь шла не о нем.
 Карташов через стекло пытался разглядеть  поворот, кругом была темень и
только клочок  дороги в свете фар говорил о  существовании предметного мире.
Километра  через два они  увидели надпись с двумя стрелами,  указывающими на
Пушкино и Тарасовку.  Свернули на расхлябанную  дорогу, ведущую в Тарасовку.
Впереди виднелась цепочка фонарей и одинокая неоновая реклама.
 -  Где-то  тут  должна  быть  водонапорная  башня,  -  сказал Карташов,
по-прежнему прильнув к лобовому стеклу.
 - Пили до первой поперечной улицы и там будем смотреть.
 Они доехали  до  перекрестка и  Одинец  с фонариком вышел из машины. На
одной из пятиэтажек прочитал: "ул. Зои Космодемьянской".
 Свернули налево и  поехали туда, где больше было огней.  И метров через
триста поняли, что искать им ничего не надо: за высоким забором, в доме ярко
горели все окна, неслась музыка...
 -  А  вот  и  башня,  - сказал Одинец,  указывая  на  белеющий  цилиндр
водонапорной башни, находящейся чуть сбоку особняка.- Где оставим машину?
 - Здесь же.. В случае чего, она должна быть под рукой.
 Одинец вытащил из-под сиденья обрез и две пачки с  патронами. Зарядил и
отмахнул дверцу. Он ощущал себя в родной стихии.
 Они вышли  из "девятки "  и  пересекли  Строительную  улицу,  о чем  им
сообщила  покосившаяся  на  столбе  табличка. Зашли с тыла. Сквозь оголенные
ветки яблонь хорошо были видны точечки огоньков  - видимо,  кто-то курил  на
балконе.
 - Здесь должна быть собака, - сказал Одинец.
 -  Дог Лорд,  но  не  думаю, чтобы  при гостях она  бегала по улице,  -
Карташов нащупал в  темноте  камень и бросил через забор. Все было тихо. Они
сместились немного в сторону и первым полез через забор Одинец. Но спрыгивая
на землю,  он,  видимо,  не  собрался  и кулем свалился  в кусты крыжовника.
Карташов  мысленно выругался, слишком много  шума наделал  его напарник. Сам
Карташов легко поджался на руках и так же  легко, держась руками за  макушку
ограды, тенью скользнул на землю.
 У  самых  окон росли кусты бузины, на которые падали отсветы  горящих в
помещении дорогих люстр.  Кроме музыки слышались голоса и особенно выделялся
женский смех.. К их удивлению, на окнах  не были  задернуты шторы и все, что
делалось в доме, было видно, как на ладони.
 Это  была  обычная  застолица:  за  длинным  столом,  покрытым  белой с
скатертью, находилось человек  двенадцать. В основном это были люди пожилого
возраста, но Карташов  сразу же  среди  них  отметил всегда недовольное лицо
Блузмана. Он был без пиджака, рядом с ним черноволосая,  лет сорока, женщина
в темном с блестками платье.
 Одинец же  первым узрел хозяина дома  Федора  Гудзя, сидящего  в  торце
стола и держащего на подъеме рюмку - видимо он произносил тост. "Пусть нашим
врагам будет хуже от этого", - это, видимо, были заключительные слова тоста,
которые  успели  услышать  Карташов с Одинцом. Третьем от  хозяина,  рядом с
молодой  блондинкой,  сидел  раскрасневшийся известный всей стране  поэт,  у
которого  из-под  ворота  белой  шелковой  рубашки выглядывал тоже  шелковый
бордовый шарфик.
 - Я беру на себя Блузмана, -  тихо произнес Одинец. - Я не я буду, если
не сделаю ему сегодня лоботомию...
 Справа отворилась широкая застекленная дверь  и в комнату  медленно,  в
раскачку вошел  человек, лицо которого показалось  Карташову очень знакомым.
Вспомнился ресторан  "Прага", черный "линкольн",  свита в темных костюмах  и
этот   сытый  субъект,  галстук  которого  на  выпирающем  животе  напоминал
шевелящуюся коралловую  змею. Сердце у Карташова  забилось еще чаще. Он весь
напрягся в предвкушении какого-то очень важного для себя открытия.  Он ждал,
что следом  за Буриловым  последует  Бандо,  встречу с которым он  так долго
откладывал. Однако Слон не появился.
 Хозяин дома  встал во весь рост и  развел в сторону руки  - было видно,
как  он рад появившемуся гостю. Они  пошли  друг другу навстречу и обнялись.
Гудзь казался малолеткой по сравнению с дородной рыхлеющей фигурой Бурилова.
 - Опоздал, прости, -  однако по-настоящему извиняющихся  ноток в голосе
гостя не чувствовалось...
 В голове Карташова, словно трясогузка, дергалась мысль:  "Где же Бандо?
Где же эта сволочь?"
 Он приблизился к  Одинцу и положил  руку  на изготовившийся к  стрельбе
обрез: "Ты знаешь, кто этот пикадор, который только что завалился?"
 - Знакомая харя, видел по телевизору...
 - Хозяин Бандо...Бурилов собственной персоной...
 - Ого, сегодня, кажется, у нас может получиться наваристый бульон.  Что
будем делать?
 А  между  тем  задвигались  стулья, расчищалось  место для  запоздалого
гостя.  Поэт встал  и  за  руку  поздоровался  с  Буриловым, а  тот  тут  же
переключился на блондинку,  сидящую рядом с поэтом. Поцеловал ей руку, после
чего  тяжело  опустился  на  стул.  В  комнату  вошла  женщина  в  цветастом
переднике, с большим стеклянным подносом, который она поставила на отдельный
столик, стоящий рядом с роялем.
 - Уходим, и  дождемся, когда  банкет закончится, - наконец отреагировал
Карташов  на вопрос Одинца. -  Для меня важнее выяснить,  где сейчас Слон...
Его надо изолировать...
 -  Но у  меня руки чешутся, я не  могу уйти, оставив здесь развлекаться
Блузмана.
 - Это ты еще успеешь сделать...Пошли...
 В это время сидящий к ним спиной мужчина потянулся за блюдом, в котором
зеленели крупно нарезанные овощи, и Карташов замер - он  мог поклясться, что
уже видел этот с заметной горбинкой нос, этот низкий морщинистый лоб,  узкую
щель глаза, смуглую впалость щеки...
 - Я знаю, кто этот гад...
 - На котором кожаная безрукавка? - уточнил Одинец.
 - Это один из тех, кто хотел расконторить Веню на Рижском вокзале.
 - Вот это номера! - воскликнул Одинец и сам себе ладонью прикрыл рот. -
А может, опечатка у тебя в глазах?
 -  Да нет, это не  опечатка, это непреложный факт...  С правой  стороны
носа у него должна быть бородавка...
 И как будто по заявкам трудящихся, человек в кожаной тужурке повернулся
к женщине, попросившей его подать блюдо с рыбой...
 -  Смотри, - сказал  Карташов,  - Бородавочник...И  никогда не спорь  с
профессионалом...Пошли отсюда...
 Когда они  перелезли через забор, миновали  снежную  хлябь улицы  и уже
подошли к "девятке ", их окликнули: "Молодые  люди, куда вы так торопитесь?"
Со стороны  дома Гудзя, из сумерок, к ним направлялись две  статные, высокие
фигуры. И было в их движениях что-то затаенное, готовое к прыжку.
 Одинец распахнул полу куртки, где был спрятан обрез.
 -  Сейчас что-то будет, - сказал он и стал  озираться. Однако еще двоих
первым увидел Карташов  - они  вышли из-за оставленной ими "девятки ". И тут
уже не было никаких сомнений: в руках каждого из них чернели пистолеты.
 -   Наверное,  Брод,  сволочь,  нас  сдал,  -  тихо  сказал  Одинец.  -
Предупредил, касатик...
 Карташов сунул было руку за пазуху, где у него лениво дремал "Глок", но
его предостерегли:
 -  Руки на  затылок  и  без  дураков!  - и тут же  раздалось  несколько
щелчков.
 Пули выпущенные из оружия с глушителем, вонзались в землю совсем  рядом
с их ногами. Но те, кто брал  их на испуг,  видимо, не очень представляли, с
кем  они  имеют  дело...Саня  не  вынимая  из-под  полы обрез,  вместе с нею
направил  ствол  в  сторону тех,  кто  вышел  из-за  машины,  и  дуплетом, с
секундной паузой, выстрелил. Один из них, видимо, в предсмертном миге, понес
какую-то  невнятицу,  второй  молча  рухнул  под  колесо  "девятки".  Одинец
стремглав ринулся  к машине, упал и  перекатился к переднему колесу.  То  же
самое проделал  и  Карташов, только  он на шаг оказался дальше  от Одинца и,
падая, успел достать пистолет. Он стрелял наугад,  туда,  откуда  продолжали
раздаваться томящие душу щелчки.  Но Одинец был удачливее:  после  того, как
еще  дважды  он разрядил  обрез,  щелчки  прекратились,  лишь  затяжной стон
огласил пустынную улицу.  Но тут же двор особняка ожил, раздались панические
голоса, густо залаяла собака.
 - По машинам, Мцыри! - горячась, выкрикнул Одинец.
 "Девятку  " тряхнуло,  но  это  уже  никакого отношения к  ее судьбе не
имело. Видимо, кто-то со  стороны второй машины бросил им  под колеса ручную
гранату, которая и сделала свое дело. Карташов поплыл и в ушах, как  злобный
рефрен,  звучала  фраза "Черт возьми, куда это  меня  понесло?"  Желто-синий
туман, в котором  он плыл, заложил  дыхание,  отчего в висках начала стучать
металлическая  дробь. Она была  назойлива и  мучительна для  слуха. Затем он
увидел лица Блузмана, Бурилова,  чей галстук полоскался по  его лицу, и лицо
Бородавчатого, в глазах которого застыло изумление и вопрос...
 ...Когда Карташов пришел в  себя, он понял, что находится  в капкане: с
привязанными руками и ногами он лежал на  больничной  кровати.  Больничной -
потому что он  весь был  опутан  проводами, а к левой  руке был  присоединен
нейлоновый  катетер  капельницы.  По  нему  медленно,  с  полуторасекундными
интервалами капала светло-коричневая жидкость.
 Он повернул  голову и увидел рядом другую  кровать и  на ней неподвижно
лежащего человека. Широкие ремни  в нескольких местах опоясывали  его  тело,
голова откинута назад - это, без сомнения, был Одинец.
 -  Саня, - тихонько позвал он  друга,  но не получил  ответа. Попытался
осмотреться, но с каждым поворотом головы в ней возникали нестерпимая боль и
звон...Он вытянул одну ногу и попытался согнуть ее, однако колющая боль едва
не лишила его сознания.
 Слева, за кроватью, где  лежал  Одинец  вырисовывался  светлый  квадрат
двери с бронзовой,  с утолщенным концом ручкой. В помещении было сумеречно и
прохладно.  Первым  побуждением  было во  все  легкие закричать, позвать  на
помощь,  однако Карташов,  осознавая  реальность происшедшего,  посчитал это
слабостью.  Он  еще раз  окликнул  Одинца и тот  со  стоном  повернул к нему
голову.  Он лежал  с закрытыми  глазами и на его пшеничных  ресницах дрожали
накопившиеся слезинки.
 Время  ползло  так  медленно,  что  порой   ему   казалось  оно  вообще
остановилось  и весь мир замер и так будет вечно. Тоска и отчаянье  засосали
душу, и Карташов, чтобы  хоть как-то  приободриться, начал считать. Досчитал
до 12 тысяч и сбился со счета.
 - Саня, где твой обрез, где твои патроны?
 Одинец еще на несколько градусов повернул голову в сторону Карташова.
 - Одинец, просыпайся и возьми в руки гранатомет...
 И действительно, Саня вдруг открыл глаза и его привязанные руки сделали
натужное   движение,   словно   хотели   что-то  взять...Взгляд   совершенно
неосмысленный и он снова закрыл глаза.
 И  вдруг за дверью послышались шаги.  Они  были твердые, и вместе с тем
мерные, успокаивающие..
 В   бокс  зашли  Блузман,   в   зеленом   халате   и  такого  же  цвета
шапочке-колпаке, и тот фельдшер, с которым Карташов уже имел  дело, вызволяя
Одинца из этого же бокса. И чудовищно мучительная мысль завладела Карташовым
- знает  ли  о  том  разговоре  с фельдшером Блузман?  От  этого,  и  он это
прекрасно понимал, зависели их жизни.
 Блузман подошел к  Одинцу и взял того за руку.  Стал  считать  по часам
пульс.
 - Запишите: 64 удара, Давление: 110 на 78, вот что значит молодость...
 Фельдшер  открыл   папку,  которая  была  у  него  в  руках.,  и  начал
записывать.
 Когда Блузман подошел к кровати Карташова, тот притворился спящим.
 - А как чувствует наш омоновец? - Карташов ощутил на запястье холодную,
сырую ладонь Блузмана и великое  отвращение овладело  им. Он открыл  глаза и
сказал:
 - Чувствую  себя  настолько  прекрасно, чтобы такого,  как  ты, ублюдка
пустить в расход...
 - Вот это мне нравится. Значит, идем на поправку. Юмор рождает надежду.
 - Я хочу в туалет...
 - Это не проблема,  - Блузман посмотрел на фельдшера.  - Принесите  ему
судно и  добавьте в капельницу героина, он много рассуждает.  И  долейте еще
раствора, почки у ребят должны быть чистыми, как у младенцев.
 Когда  они вышли,  Карташов  еще  раз  позвал  Одинца.  И  тот  наконец
отреагировал. Вяло, словно с большого похмелья...
 -  Мцыри, я все слышал. Нам  промывают почки...  готовят к пересадке...
потом все, что от нас останется, отвезут в крематорий. - Одинец отвернулся и
Карташову показалось, что  он плачет. Но  когда Саня заговорил  снова, голос
был по-прежнему хоть и слабый, но уверенный, с нотками раздражения. - Почему
ты мне помешал в ту ночь застрелить эту сволочь?
 - Еще  не вечер, Саня...Мне  сейчас больше  жизни нужно  переговорить с
Бродом...
 - Объясниться в любви?
 Ответа  не  последовало,  в комнату вошел  фельдшер  со  стеклянной, до
половины заполненной  водой,  "уткой". Он  не глядя  на Карташова, подошел к
нему и изготовился засунуть под одеяло "утку".
 - Оставь это себе,  - тихо сказал Карташов, - и лучше скажи - когда нас
повезут на операционный стол?
 Фельдшер молчал.  Он  держал обеими руками судно и нерешительно  мялся.
Румянец,  выступивший   на   его  щеках,   мгновенно  сменился   болезненной
бледностью.  Что-то в нем происходило и  Карташов  не хотел  упускать своего
шанса.
 - Слышь, парень, по-моему, в прошлый  раз мы с тобой неплохо  поладили.
Верно? Хотя  я  мог бы тебя там  же  в  подвале  оставить  в  виде холодного
трупа...Так наберись смелости и ответь - когда?
 - Когда сделают  все анализы. У тебя заберут  обе почки, а у  этого...-
фельдшер  головой указал  в  сторону Одинца, -  сердце  и  печень.  Он очень
подходит, у него отличная клиника...
 -  Ну спасибо  за доверие, -  прошипел  Одинец. - Век такой  доброты не
забуду.
 - Стоп, Саня! - остановил друга Карташов. И к фельдшеру: -скажи, только
не  спеши с  ответом...Что  ты для нас  можешь сделать?  Не  за просто  так,
конечно, за приличные бабки...
 - Вряд ли вам стоит на меня рассчитывать. После побега твоего товарища,
в  клинике  усилили  охрану.  На  окнах решетки,  на  всех  выходах  по  два
автоматчика. Вас слишком хорошо сторговали, чтобы упустить таких доноров...
 Карташов пошевелил затекшей рукой.
 -  Ну хорошо, ты бессилен, вернее, боишься  за  свою  шкуру, но одно ты
можешь без  всякого риска сделать...У  тебя из кармана  торчит мобильник и я
прошу  тебя  только об  одном...  - Карташов  нервничал и  потому  говорил с
одышкой. - Набери номер, который  я тебе назову,  и  поднеси  трубку к моему
уху. Только за одно это  ты потом  получишь пару тысяч долларов...За пустяк,
который тебе ничем не угрожает.
 Фельдшера  как  будто  разбил  столбняк.  Он   мялся,  и  возможно,  на
что-нибудь решился,  если бы в  бокс не зашел человек с какими-то приборами.
Это  был очень  молодой  человек,  с  только что  пробивающимися  усиками, и
чистыми большими глазами.
 - Геннадий Владимирович, - обратился паренек к фельдшеру, - вы поможете
мне ввести больным в мочевой пузырь висмут.
 Фельдшер положил в  изножье кровати,  на которой лежал Карташов, утку и
приготовился к процедуре.
 -  Придется,  хлопцы,  немного   потерпеть,   это  не  совсем  приятная
процедура.
 С Карташова сняли удерживающий  ремень, который  проходил по  бедрам  и
задрали угол  одеяла. Он был без нижнего белья и сразу же почувствовал смену
температур. Парень с чистыми глазами  взял в  руки пенис  Карташова - пальцы
его  были  холодные, словно  только что  вынутые из  холодильника - Карташов
заскрежетал зубами и  хотел  вывернуть,  но фельдшер навалился  ему на грудь
всей  массой.  Сергей почувствовал  запах  недорогого одеколона и  недорогих
сигарет.  Подбородок фельдшера  касался  щеки  Сергея.  А  в это время ему в
мочеиспускательный  канал начали  засовывать катетер, чтобы  затем  ввести в
мочевой пузырь какую-то заразу. Карташов заорал и послал в пространство все,
что знал о  матерщине.  И каково же его было  удивление, когда до его  слуха
донесся шепот фельдшера: "Я  сегодня ночью дежурю,  потерпи..." И эти слова,
словно ампула обезболивающего, запущенного в вену, сняла с его живота и паха
боль,  и ему захотелось расцеловать  этого неуклюжего, навалившегося на него
медведем фельдшера.
 Одинец, видимо, понимая бесполезность сопротивления, стоически выдержал
процедуру и  лишь под  конец сказал:  "Запомни, парень,  что по  тебе плачет
камера  смертников..."  Но  тот  был   невозмутим:  собрав   инструмент,  он
направился к дверям. И выходя  из бокса, заботливо  проговорил: "Это не  так
страшно, как кажется..." Фельдшер снова  стянул их ремнями  и,  держа "утку"
под мышкой, удалился из бокса.
 - Ну  и падлы,  - у Одинца по  щеке текла  незапланированная струйка. -
Эсэсовцы...Ты видел, какие глаза у  этого сученка  с усиками? Вылитый фюрер,
только свастики на лбу не хватает...
 Карташову очень  хотелось  поделиться  с Саней о  том,  что ему  сказал
фельдшер.  Однако,  поразмыслив,  почему тот говорил шепотом, тоже решил  не
искушать судьбу, ведь помещение могло прослушиваться...
 До поздней ночи не спалось. Одинец  рассказал,  как он в  Крыму однажды
чуть не утонул. Был небольшой шторм и он, после ресторана, пошел искупаться.
Но когда хотел выйти  из  воды, не тут-то  было.  Каждый его выход  кончался
накатом новой волны и отливом. Он не успевал убежать от догоняющих его волн,
которые  снова и снова возвращали  его в море. Сколько времени он боролся со
стихией, он не знал, но  когда  наконец ему  удалось зацепиться за  берег, и
вылезти на сушу,  он обнаружил, что на пальцах у него  не осталось ни одного
ногтя.  Цепляться  за  жизнь  -  это всегда больно  и не  всегда приводит  к
успеху...
 Где-то  за стенами слышалась музыка,  Саня, наконец,  уснувший,  во сне
стонал и звал кого-то подойти к нему...
 В  боксе стоял сумрак, к  ночи  еще больше  притушили свет, и  Карташов
почти  пропустил  тот  момент,  когда  открылась  дверь.  Фельдшер  двигался
бесшумно,  он  наклонился  над Карташовым  и, убедившись, что  тот  не спит,
шепотом  сказал: "Назови  номер Брода..." На грудь Карташова  лег  мобильный
телефон.  И  когда номер телефона был  набран,  фельдшер  положил  трубку на
подушку, рядом с ухом Карташова. Накинул ему на голову одеяло.
 Секунды  казались  вечностью.  Возможно  Брод  на  ночь отключает  свой
телефон, а возможно, он  вообще  не при нем...Тягостные  мысли пронеслись  в
голове у Карташова  и потому, когда  он услышал  знакомый голос Вениамина, у
него перехватило дыхание, потерялся дар речи. Вместо внятных  слов, в трубку
летела какая-то  абракадабра... И первое  что  он сказал, когда справился  с
шоком,  были слова