зад,  -  ответил  охранник.  Лицо  охранника  было
Воронкову смутно знакомо - он вспомнил, что видел его на бандитской даче.
   Воронков схватил телефон, стоящий на столе, и принялся накручивать номер.
Номер не соединялся  -  в  телефоне  свиристело  и  чиркало,  и  Воронков  с
отчаянием вспомнил о военных радарах, стоявших неподалеку  от  Алтыньевского
шоссе - радары эти работали не всегда, но,  когда  работали,  сотовую  связь
забивали напрочь.Наконец вместо короткого свиста  чиновник  услышал  длинные
гудки. "Господи, только бы сняли трубку, - помолился про  себя  Воронков.  -
Почему он молчит? Это же сотовый телефон, он всегда под рукой..."
   - Але!
   - Валерий Игоревич? - спросил чиновник.
   - Кто это?
   - Это Воронков. Петр Алексеич.
   - Говорите громче, - закричала трубка. Воронкову  пришлось  переназваться
еще раз.
   - Я в Рыкове, -  сказал  Воронков,  -  вы  не  могли  бы  вернуться?  Или
кого-нибудь прислать. Прямо сейчас.
   - Ты где?
   - В Рыкове. Я приехал с дачи. Пожалуйста, приезжайте.
   - А в чем дело?
   - Я не могу по телефону, Валерий Игоревич. Это очень важно. Помогите мне,
пожалуйста.
   И на этой жалобной ноте Воронков закончил разговор.

***

   "Мерседес" Сазана  уже  развернулся  с  визгом  поперек  двойной  полосы,
распугав несколько мчащихся легковушек, когда Сазану вдруг пришла  в  голову
одна необычайно четкая мысль: вот так же, по  ночному  звонку,  сорвался  из
дома Ивкин, вот так же спешил на аэродром Шило...
   Мысль эта настолько не понравилась Нестеренко, что он тут  же  свернул  к
обочине и принялся обдумывать ситуацию.  Не  ехать  было  глупо  -  Воронков
визжал по телефону так, словно его резали. Ехать просто  так,  наобум,  было
еще  глупее.  Валерий  завел  мотор,  проехал  полкилометра   и   запарковал
серебристый "мере" у железнодорожной станции.
   Спустя  двадцать  минут  поздний  поезд  выплеснул  на  рыковский  перрон
последнюю партию пассажиров: Валерий застегнул куртку, сунул руки в  карманы
и побежал по лесной тропинке, протоптанной от станции к аэродрому.
   Было уже темно: здание аэропорта светилось неясным голубоватым светом,  и
в высоте над ним парили пять огромных пылающих букв: "ЫКОВО".  У  буквы  "Р"
были, видимо, нелады с проводкой, и она темнела на фоне  подсвеченного  неба
молчаливым укором электротехникам.
   У стойки кафе, посереди  опустевшего  терминала,  пили  пиво  двое  людей
Сазана - Муха и Кошель.
   - Где Воронков? - спросил Нестеренко.
   - Да тут крутился, - сказал Кошель.
   - Он в контору пошел, - сказал Муха, - там директорское  окно  светилось,
он его увидел и пошел.
   Сазан побежал в контору.
   В директорском  предбаннике  действительно  теплилась  жизнь:  секретарша
Ивкина достукивала на компьютере какой-то документ,  дверь  в  кабинет  была
распахнута. Сазан вошел в дверь и увидел Мишу  Ивкина  -  тот  перебирал  на
столе разноцветные бумаги.
   - Где Воронков? - спросил Нестеренко.
   - Ушел.
   - Куда?!
   - На поле. С Глузой.
   - Давно?
   - Да минут десять назад.
   Сазан сообразил, что директорский кабинет занимал Глуза и если  чиновник,
которого, видно,очень сильно припекло, прибежал к директору, то и  наткнулся
он, соответственно, на Глузу.
   - А ты что здесь делаешь?
   - Отец попросил кое-какие документы принести.
   Миша поглядел на Нестеренко своими большими глазами и добавил:
   - Он весь не в себе был.
   Нестеренко повернулся и вышел из кабинета.
   Сказать, что он был взбешен, - этого было мало. Какая-то паршивая  сошка,
бюрократический заусенец, задолжавший ему  сорок  штук,  велел  ему  -  ему,
Валерию Нестеренко,  вернуться  в  Рыкове.  Вместо  ночного  казино  он  был
вынужден трястись в электричке - славное занятие, все равно что парашу мыть,
и  вдобавок  под  ложечкой  Нестеренко  ощутимо  посасывало  от  голода.  По
понятиям, этот чиновник  должен  был  сидеть  под  дверью  аэровокзала,  как
собака, ждущая возвращения хозяина, и в пасти держать  тапочки.  И  где  он?
Ушел на променад!
   "Ну погоди,  фраер,  -  подумал  Нестеренко,  спрыгивая  на  стремительно
остывающий бетон, - ты мне сорок  штук  был  должен,  теперь  будешь  должен
шестьдесят".
   На летном поле было тихо и  пусто.  Где-то  в  дальнем  конце  повизгивал
прогреваемый двигатель: упорядоченными красными  звездочками  убегала  вдаль
взлетная полоса.
   Нестеренко добрался до конца административного здания и оглянулся. Да где
же эти двое лохов? Сазан вспомнил,  что  чуть  подальше,  за  ангаром,  есть
стоянка служебных машин и что Глуза машину свою оставляет именно там. Может,
они сидят в тачке?
   Конспираторы проклятые, полагают, что в  кабинете  их  подслушают!  Сазан
пошел вдоль забора, по привычке оставаясь  в  тени  и  осторожно  ступая  по
скошенной, пахучей траве. Запоздалый самолет вырулил на дорожку  и  взлетел,
мигнув зеленым огоньком. Двигатели смолкли. Бетонное полотно лежало  в  ночи
огромной белой простыней. В  тишине  было  слышно,  как  в  скошенной  траве
стараются цикады.
   И в этот момент странное чувство овладело бандитом. Запоздалое  бешенство
сменилось  тревогой:  какой-то  встроенный  в  мозг  бандита  радар  посылал
непрерывный сигнал "СОС".
   Глуза и Воронков ушли гулять минут двадцать назад - неужели  они  до  сих
пор не вернулись?
   Среди  шиферных  ангаров  и  безбрежных  взлетных   полос   Сазан   вдруг
почувствовал себя зайцем, на которого идет охота. Нестеренко потряс головой,
- это было глупо, это был его аэропорт, и вообще он мог  вернуться  в  тепло
кабинета и подождать, пока Глуза и Воронков нагуляются, но чувство опасности
не проходило.
   Однажды знакомый врач Сазана рассказал ему странную вещь: он сказал,  что
в минуту опасности  в  кровь  вбрасывается  не  только  адреналин.  То  есть
адреналин вырабатывается всегда, но у некоторых людей, особенно тех,  что  к
опасности привыкли, какой-то кусочек мозга - гипофиз или иное мудреное слово
- начинает выбрасывать в мозг особые гормоны,  эндорфины,  и  такой  человек
получает от опасности кайф, как другие получают кайф от наркотиков. И именно
поэтому такие люди ищут опасность там, где другие бегут от нее:  они  просто
физиологически отличны от серого большинства, они пьют риск так, как  другие
пьют водку.
   И сейчас Сазан чувствовал, как  приятная  радость  охоты  овладевает  им.
Глаза видели четче, уши слышали уже  не  шорох  травы,  а  шелест  отдельных
травинок, движения его внезапно стали мягкими и осторожными, как у тигра  на
охоте. Сазан выдернул из-под мышки теплый, нагретый  телом  "макар".Стараясь
держаться в тени, Нестеренко перешел ворота и  пошел  вдоль  забора  дальше,
туда, где за сбившимися в  кучу  автопогрузчиками  начиналась  площадка  для
служебных автомобилей.Сазан поднырнул под брюхо грузового АНа  и  немедленно
увидел то, чего боялся: поперек рулежной дорожки, закрыв своим телом один из
синих огоньков, лежал человек в дачных с пузырями брюках и белой рубашке,  и
в его немигающих глазах отражалось небо, полеты в котором он регулировал.
   Сазан замер.
   - Валерий Игоревич!
   Сазан обернулся.
   На фоне подсвеченной синим дорожки отчетливо выделялся силуэт Миши Ивкина
с подвешенной на перевязи рукой.
   Тень у соседнего ангара шевельнулась: там, где обычный человек увидел  бы
только пятно тьмы, Сазан  разглядел  мгновенный  взблеск  света  на  матовой
поверхности автоматного ствола.
   Сазан вынырнул из-под АНа, хватая мальчишку за плечо. От  ангара  донесся
невнятный шорох. Сазан толкнул мальчика и бросился ничком на  траву.  Что-то
весело свистнуло в вышине, и тут же  автоматная  очередь  сыграла  гамму  на
стальном передке выдвижного трапа. Звука выстрелов слышно не было  -  только
легкое чавканье  газов,  вырывающихся  из  глушителя,  и  цоканье  крошечных
свинцовых копытец о металл трапа.
   - А-а! - закричал Ивкин. - Видимо, в падении  он  задел  сломанную  руку.
Нестеренко зажал ему рот:
   - Не ори! Лежи мышью!
   Сазан перекатился вбок, выстрелил два раза, не особенно целясь, и тут  же
кувырнулся еще. Автоматная очередь  взбила  фонтанчики  на  газоне,  где  он
только что лежал. Сазан  выстрелил  на  звук  -  в  мертвой  тишине  ночного
аэродрома хлопки глушителя звучали довольно громко, кто-то  вскрикнул,  Миша
Ивкин позади затрепыхался и пополз под трап.  Сазан  не  испытывал  большого
желания состязаться с одной обоймой против двух рожков, и стрелял он  больше
по той простой причине, что, в  отличие  от  "калашей"  с  глушителями,  его
"макар" обладал весьма громким голосом.
   Неизвестные киллеры это, видимо, тоже сообразили: через  стену  метнулись
две черные тени, в лесу по ту сторону аэродрома захрустели ветки.
   В здании аэропорта растворилось окно, и со второго этажа на бетон горохом
посыпались охранники.
   - Сазан! - орали они.
   Через минуту к рулежке выскочила иномарка, освещая мощными  фарами  сцену
разборки.
   Время замедлилось: секунды капали редко и громко, как капли  из  неплотно
затянутого крана. Сазан увидел, как Сверчок - один из его  людей  -  несется
кенгурячьими прыжками к стоянке, как поднимается на локте  Миша  Ивкин  и  с
ужасом смотрит на тело на дорожке, тело  с  широко  разбросанными  ногами  и
головой, похожей на упавший с грузовика арбуз, и как его  собственные  ноги,
загребая метры бетона, несут его к стене.
   В одно мгновение Сазан перемахнул через бетонный блок, опутанный  ржавой,
скатавшейся в пучок проволокой, и обрушился  во  влажную,  гудящую  комарами
листву. Следом за ним со стены ссыпался Сверчок.
   Новая очередь - на Сазана посыпался сор, сбитый с веток, он нырнул в тень
дерева и выстрелил оттуда, целясь на звук. На этот раз чавканье очереди было
много  громче  -  видимо,  глушитель  у  киллеров  был  самодельный  и   для
многоразового использования  негодный.Киллеры  ломились  сквозь  кусты,  как
стадо баранов. Сазан бросился вслед,  не  разбирая  дороги,  грохнул  новый,
выстрел, на этот раз  одиночный,  кто-то  сзади  вскрикнул  и  начал  громко
ругаться.
   Сазан выскочил на широкую прогалину и увидел в свете  луны  черную  спину
человека, прыгающего  через  канаву  с  водой.  Сазан  аккуратно  прицелился
человеку в голову и спустил курок. В  тот  момент,  когда  Сазан  выстрелил,
человек поскользнулся на мокрой  глине  и  растянулся  во  весь  рост.  Пуля
прошила воздух в  полуметре  у  него  над  головой.  Человек  перекатился  и
бросился, пригнувшись, в кусты.
   Сазан прыгнул за ним и не долетел: носки щегольских ботинок проехались по
глиняному откосу, и Нестеренко с шумом обрушился в канаву. "Макар",  выбитый
неожиданным толчком из рук, булькнул и с плеском ушел на дно.  В  лодыжку  с
размаху въехал какой-то прут или гвоздь - черт его знает, что туда накидали,
на дно непотребной ямы.
   На выуживание ствола ушли драгоценные мгновения, и в  тот  момент,  когда
Сазан, изгваздавшись с ног до головы, выскочил из лесополосы  на  шоссе,  он
уже отставал метров на сорок.
   Грузный джип сорвался с обочины и полетел, набирая скорость,  на  восток.
Нестеренко пальнул ему вслед, тачка огрызнулась в ответ и взревела мотором.
   За поворотом раздался отчаянный визг  покрышек,  и  на  дорогу  выскочил,
отчаянно вихляясь, шикарный темно-вишневый "БМВ" - новая и  любимая  игрушка
Мухи. "Спеклись, голубчики!" - ехидно подумал Сазан.
   Того, что  произошло  в  следующее  мгновение,  Сазан  никак  не  ожидал.
Громадные джиповы гляделки выхватили из темноты  деревянный  треугольник  со
светоотражающим покрытием, надпись:
   "Проезд закрыт", и за ней - провал в чреве шоссе. Полутораметровая канава
для теплотрассы, в которой только что искупался Сазан, пересекала дорогу,  и
края отбитого асфальта торчали по обе стороны щели гнилыми черными зубами.
   Джип  ударился  о  край  провала,  подпрыгнул,   отчаянно   громыхнул   и
перевалился на другую  сторону.  Бок  его  высек  искры  об  обрезок  трубы,
высунувший удивленное рыло у самого края щели.
   - Тормози! - отчаянно закричал Сазан.
   Но водитель "БМВ" не слышал его - или не захотел  прислушаться.  Шикарная
тачка взмыла над трещиной, как прыгун с шестом, идущий  на  мировой  рекорд.
"Проскочит", - решил Сазан. Спустя мгновение бампер машины ударился о рваные
зубья асфальта, передние колеса соскользнули в траншею, и  "БМВ"  с  громким
плеском начал уходить под воду.  Через  две  секунды  из  грязной  расщелины
торчал, как корма "Титаника", вишневый лаковый зад.
   На вспененной грязной, воде показалась голова Мухи.
   Сазан протянул ему руку, и Муха кое-как выкарабкался на дорогу.
   - ... твою мать! - констатировал Муха,  обозревая  кормовую  часть  своей
новой игрушки. Сазан вынул "мобильник", но тот нахлебался воды  в  канаве  и
молчал.
   На  дорогу,  завывая,  выскочила  милицейская  "канарейка"  и  с   визгом
развернулась поперек осевой, заметив  затопленную  в  фарватере  машину.  Из
"канарейки" выпрыгнул тощий лейтенант с рацией в руке.
   - "Дискавери", темно-зеленый, номер забрызган грязью, - закричал Сазан, -
внутри трое или четверо!
   Через десять минут все выезды из Рыкова были перекрыты, но  темно-зеленый
"дискавери" не стал дожидаться расторопных милиционеров. Его не нашли  ни  в
эту ночь, ни на следующий день.
   Спустя час Сазан сидел в кабинете Ивкина за длинным столом для совещаний.
В кабинете было душно и накурено; на столе громоздились целая батарея  чашек
с кофейной гущей, две пустые  бутылки  из-под  водки  и  мезозойские  залежи
окурков.
   Рядом с Сазаном сидел  Миша  Ивкин,  и  заботливый  Муха  поил  мальчонку
прозрачной водкой, налитой из четырехгранной  заграничной  бутылки.  Руки  у
мальчика дрожали.
   Заслышав о происшествии, в аэропорт явилось, несмотря на поздний час, все
силовое начальство,  включая  районного  уполномоченного  ФСБ  и  городского
прокурора. Сазан, к ментовке  особых  симпатий  не  питавший,  вынужден  был
пригласить их в директорский кабинет.
   Осмотр места происшествия никаких примечательных результатов не дал, если
не считать отпечатков ботинок сорок  шестого  и  сорок  четвертого  размера:
отпечатки были оставлены на влажной глине, простиравшейся вокруг  траншеи  в
лесу.
   Джип с места происшествия скрылся бесследно, что же до автоматов,  то  их
бросили тут же, в лесополосе, с  пустыми  рожками  и  самодельными  тубусами
глушителей. Пока менты заливали отпечатки, Сазан, улучив минуту, отвел  Муху
в сторону и стал  его  расспрашивать.  Картина  происшедшего  была  довольно
ясной.
   Воронков, по свидетельству Мухи и Лешика, прибежал в аэропорт,  волнуясь,
как студент перед  экзаменами,  около  десяти  двадцати  пяти.  Был  он  без
портфеля и пиджака, и  Муха,  видевший  чиновника  при  полном  параде,  его
поначалу даже не признал. После телефонного  разговора  с  Сазаном  Воронков
некоторое время слонялся по терминалу и наконец вышел на  балкон,  откуда  и
разглядел свет в директорском кабинете.
   Тогда  он  направился  в  административное  крыло:  вероятно,  он   хотел
поговорить с Ивкиным, но вместо того застал в  кабинете  и.о.  Глузу.  Глуза
спросил Воронкова, что стряслось, и  чиновник  ответил,  что  у  него  очень
важное дело к  директору.  Тогда  Глуза,  видимо,  боясь,  что  директорский
кабинет прослушивают, предложил ему пройти прогуляться: оба они проследовали
через служебный выход на поле, и больше их живыми никто не видел.
   Прокурор города хмурился и кусал  губы.  Он  был  не  очень  счастлив,  и
основной причиной его печали был незарегистрированный "макар",  лежавший  на
столе. "Макар", как только  что  было  наглядно  продемонстрировано,  был  в
прекрасном рабочем состоянии, и прокурору явно не хотелось слишком  подробно
выяснять у начальника  службы  безопасности  аэропорта  родословную  оружия.
Правда, Валерий Нестеренко тут же достал заявление о том, что  "макар"  этот
он нашел сегодня утром за завтраком в ресторане, и хотя на заявлении не было
даты, для прокурора оно звучало весьма  убедительно.  Особую  убедительность
заявлению придавал  белый  конверт,  который  помощник  Сазана  тут  же  без
разговоров сунул прокурору в карман. Прокурор вышел и посмотрел: в  конверте
была тысяча баксов. Тем не менее прокурор не хотел, чтобы про него говорили,
будто он проявляет пристрастие к новому важному обитателю Рыкова.
   - Вы уехали  из  Рыкова  в  одиннадцать  ноль-ноль?  -  спросил  прокурор
Нестеренко.
   - Да.
   - А почему вернулись?
   - Тачка сломалась.
   - А?
   - Отъехал двадцать минут, - сказал Сазан, - смотрю, она не тянет.  Доехал
до станции и вернулся обратно.
   - У вас сотовый телефон с собой, Валерий Игоревич, был?
   - Да.
   - И почему вы им не воспользовались?
   - Он не работал. Тут близ аэродрома всегда эфир не клеится.
   - А почему вы не поймали попутку?
   - А если бы вы ехали в Москву, вы бы взяли меня попутчиком? - с  издевкой
спросил Сазан.
   Прокурор внимательно оглядел короткую стрижку Нестеренко  и  лежавший  на
столе "макар". Даже после купанья в болоте было видно, что костюм на бандите
дорогой и модный, но что-то в осанке свернувшегося в кресле человека, в едва
приметном развороте плеч было такое, отчего очень , не  хотелось  брать  его
попутчиком в машину.
   - Где вы оставили машину?
   - Станция Боярово.
   - А какая машина?
   - "Мерседес". Пятисотый.
   - А я думал, "Запорожец", - сказал прокурор.
   - Почему "Запорожец"? - искренне удивился Сазан.
   - Потому что "мерсы" не ломаются.
   - Этот сломался.
   - Итак, вы вернулись электричкой обратно. Что вы делали дальше?
   - Мне ребята сказали, что Глуза хотел  со  мной  поговорить.  Я  пошел  в
кабинет Глузы. Глузы не было, он был на поле. Я пошел на поле.
   - А дальше?
   - Там на поле стоянка для служебных автомашин. Глуза, наверное, поговорил
с этим гостем, а потом пошел к своей машине. Там его и поджидали.
   - А кто был другой убитый, рядом с Глузой? - спросил прокурор.
   Откуда я знаю? - удивился Сазан.
   - Валерий Игоревич! - начал Миша Ивкин. Прокурор повернулся к нему. - Что
такое?
   Миша смотрел во все глаза на Нестеренко, и  Нестеренко  тоже  смотрел  на
Мишу, невозмутимо, как египетский сфинкс.
   - Я... это... я знаю,  кто  этот  второй,  -  сказал  Миша.  -  Это  Петр
Воронков, из Службы транспортного контроля. Он старый друг отца.
   - И что Воронков делал в Рыкове в одиннадцать вечера?
   - Это не к нам с Мишей вопрос, а? - сказал Нестеренко.
   - А за что, по-вашему, Валерий Игоревич, могли  убить  Глузу?  -  спросил
прокурор. Нестеренко развел руками.
   - Без понятия. И встал.
   - Господа, - сказал он, -  полпервого  ночи.  Вам  не  кажется,  что  наш
рабочий день уже кончен?
   Прокурор со свитой вымелись из кабинета, и в нем остались Миша  Ивкин  да
Муха.
   - Почему вы не сказали им, что приехали из-за Воронкова? - спросил Миша.
   - Нам менты не кенты.
   - А откуда Воронков здесь взялся?
   - С дачи. Точнее,  с  дачного  товарищества  "Авиастроитель".  Пятнадцать
километров по Снежинскому направлению.
   - И зачем он приехал?
   - Вот то-то и оно, - улыбнулся Сазан. - Что  такого  случилось  с  Петром
Алексеевичем Ворон-ковым в дачном  поселке  "Авиастроитель",  где  он  живет
через улицу с господином Васючицем,  что  Воронков  испугался  до  состояния
промокашки и бросился меня искать? Потому что это произошло на даче, а не на
работе - он бы мне с работы иначе позвонил.
   - Может, он о чем-то догадался? - предположил Муха.
   - Интересное дело, о чем он догадался, а? - спросил Сазан. - Вот я тут, в
вашем аэропорту, сижу три дня, и мне уже все до донышка известно:
   И о том,  что  "Петра-АВИА"  хочет  загрести  заправку,  и  о  претензиях
харьковских авиаремонтников, и о том, что Васючиц поругался с  Ивкиным...  О
чем же таком этот Воронков догадался, что его стоило за это мочить с великой
поспешностью, не разбирая, кто подвернется рядом?
   - А может, это действительно Глузу мочили? - неуверенно спросил Муха.
   Саз