зал он, - видите ли, другие  порты  -  Внуково,
Шереметьево  -  не  хотят  конкурента.  И  на  тот  момент...   влияние   их
возобладало.  Но  я  вас  уверяю,  что,  как  только  мы  заберем  Рыкове  у
бессовестного менеджера,  строительство  дороги  начнется.  Так  как  насчет
сотрудничества? Сто тысяч - неплохой заработок за два дня.
   Сазан покачал головой.
   - Двести тысяч.
   - Нет.
   - Двести пятьдесят.
   - Черт побери, Валерий Игоревич! Триста тысяч  -  это  последнее,  что  я
уполномочен предложить.
   Сазан хищно улыбнулся.
   - Пуля стоит дешевле, - сказал Васючиц.
   - Да. Шесть долларов и пятьдесят центов.
   - Что?
   - Полуоболочечная пуля, которой стреляли в двух школьников,  стоит  шесть
долларов и пятьдесят центов.
   - При чем тут они?
   Сазан встал, с грохотом отодвигая стул.
   - При том, что я не люблю, когда стреляют в детей.
   Васючиц, побледнев, смотрел вслед Сазану.
   С квадратного лица бюрократа вдруг разом сошел весь лоск: и если бы Сазан
оглянулся  в  ту  минуту,  он  наверняка  принял  бы  Васючица   за   своего
брата-уголовника.

***

   Алексей Юрьевич Глуза задержался в аэропорту до поздней ночи.  Уже  давно
погасли все лампы в соседних с директорским кабинетах, а Алексей Юрьевич все
трудился над различными бумагами, истребляя в процессе труда грусть и тоску.
Но грусть и тоска не истреблялись: удивительное дело! Алексей Юрьевич  сидел
в директорском кабинете, кабинете, который уже третий год он вожделел так же
страстно, как петух вожделеет курицу или первокурсник -  Наоми  Кемпбелл,  и
вот теперь, в самый момент обладания кабинетом, ничто, даже процесс излияния
чернил  на  девственную  утробу  фирменного  бланка,  не  радовало   Алексея
Юрьевича.Даже личный  туалет,  расположенный  за  комнатой  отдыха,  главная
примета, коей начальник отличается от не  начальника,  и  тот  не  прибавлял
радости, а служил напоминанием невиданного дневного унижения.
   Глуза вздохнул, отложил ручку и вышел из кабинета.
   Кабинет был на втором этаже - этаж кончался - балкончиком, а с балкончика
лестница вела на поле. Глуза спустился с  лестницы,  горько  вдохнул  ночной
воздух и пошел по влажно поблескивающему в ночи бетону.
   Глуза мучительно думал.
   Он не был особенно плохим человеком, а может, и  даже  лучше  многих:  он
никогда не обманывал партнеров, если это не было очень  выгодно,  и  он  бы,
несомненно, оставался верен Ивкину, если бы не обстоятельства.
   Но обстоятельства складывались против генерального директора. Как  и  все
прочие предприятия постсоциалистической России,  авиакомпания  "Рыково-АВИА"
была устроена на манер  решета:  все  деньги,  пролившиеся  на  это  решето,
проходили через ячеи  и  скапливались  в  разных  незначительных  фирмочках,
занимавшихся текущим ремонтом, поставкой бортпитания и  прочими  вещами,  за
которые "Рыково-АВИА" немилосердно переплачивала.  Благодаря  этой  нехитрой
затее все убытки приходились на  долю  "Рыково-АВИА",  которая  принадлежала
государству, а все прибыли - на долю фирмочек, принадлежавших частным лицам.
   Сам господин Глуза заведовал наиболее сочной частью  операции,  а  именно
продажей авиабилетов. Билеты продавала особая  фирма,  сидевшая  тут  же,  в
здании аэропорта. Контрольный пакет фирмы  формально  принадлежал  Глузе,  а
прибыли фирмы регулировались двумя простыми фактами: во-первых, она получала
с  авиапассажиров  живые  деньги  -  через  секунду  после  продажи  билета.
Во-вторых, она перечисляла эти живые  деньги  на  счет  аэропорта  -  спустя
шесть-семь месяцев.
   Кроме того, Глуза владел контрольным  пакетом  "Рыково-ремонта",  который
чинил и обслуживал рыковские самолеты. Но тут было сложнее - на  самом  деле
половина акций Глузы принадлежала Ивкину, и они были записаны  на  Глузу,  с
тем чтобы Ивкин не очень подставлялся.
   Надобно сказать, что все эти маленькие хитрости были устроены не от одной
дурной жажды наживы, но и просто для того,  чтобы  государство  не  ободрало
аэропорт,  как  липку,  своими  чрезмерными  налогами.   В   былые   времена
гендиректор Ивкин строго  следил  за  тем,  чтобы  пользы  от  этой  системы
аэропорту было больше, чем вреда, и особо зарываться своим замам  не  давал.
Но в том-то и дело, что  с  появлением  на  горизонте  Службы  транспортного
контроля система пошла вразнос: каждый  из  замов  Ивкина  стремился  набить
защечные мешки перед тем, как новый хозяин его выгонит, а сам Ивкин, в  свою
очередь, не мог этому препятствовать, опасаясь, что в противном  случае  его
замы сдадут его с  потрохами,  подобно  сообщникам  Пугачева,  без  зазрения
совести и в надежде  на  помилование  выдавшим  предводителя  екатерининским
войскам.
   Так вот, господин Васючиц, зам, главы Службы транспортного контроля,  дал
понять Глузе, что в случае перехода Глузы на сторону Службы он вполне  может
сохранить свои маленькие концессии - как билеты, так и ремонт.  Более  того,
ему были даны гарантии, что ничто не  мешает  ему  загрести  под  себя  долю
Ивкина в авиаремонтном бизнесе, - и  это  обещание  основательно  поколебало
верность Глузы.
   Иудой себя Глуза не чувствовал - рыба ищет, где глубже, а человек  -  где
выгоднее.
   Это была обычная сделка; и даже тогда, когда машину Ивкина расстреляли на
шоссе, Глуза плюнул и про себя подумал: "Слишком часто  ты,  Витя,  давал  в
долг!"
   Да что там! Он постарался убедить себя, что этого не может  быть,  потому
что этого не может быть никогда, он не  мог  допустить  в  душе,  что  люди,
стрелявшие - пусть случайно - в его Лерочку, были те самые люди, с  которыми
он обменивался взаимными обещаниями.
   Но этот Нестеренко, ни с того ни с сего  обрушившийся  на  аэропорт,  как
тропический ураган на сонные острова, сказал страшные слова и раскопал,  что
патруль, якобы случайно остановивший Шило на шоссе, заранее знал  адрес  его
любовницы, - и как после этого было жить?
   Только что все происходящее точь-в-точь походило на цивилизованную  смену
руководства: Ивкин уходил, он, Глуза, оставался с новыми  начальниками.  Да,
он был человек из старой команды, но он имел все шансы уцелеть и  процветать
- должен же кто-то быть из старой команды, просто чтобы объяснить  Кагасову,
в каком ящике лежат скрепки, а в каком - бумага.
   Но люди, которые стреляли в Ивкина?
   Люди, которые так изящно сделали крутого авторитета?
   Нестеренко прав. Зачем  им  Глуза?  Они  играют  в  свои  игры  по  своим
правилам.  Таким  не  нужны  готовые  к  компромиссам  профессионалы  старой
команды. Таким нужны свои люди, даже если эти люди не отличат ЯК от ИЛа.
   Они выкинут Глузу с его билетами и с его ремонтом.
   "Хуже того - они убьют меня", -  с  ужасом  подумал  и,  о,  генерального
директора.
   Глуза вздохнул, зашевелился и тут увидел, что он тоскует не один - в тени
ремонтного ангара, упираясь взглядом  в  вечернее  небо,  сидел  какой-;  то
человек. Глуза внимательнее пригляделся: это был  Голем,  друг  и  наследник
владений покойного Шила.
   - Чего, директор, не спится? - спросил Голем.
   - В гробу отосплюсь, - горько сказал Глуза.  -  Господи,  что  за  жизнь!
Грыземся, как крысы в банке, и еще только этого Нестеренко  не  хватало  для
полного винигрета!
   - Сволочь он, - сказал Голем.  -  Не,  ну  шо  за  дела?  Всюду  ходит  и
ввинчивается, ввинчивается своим поганым языком. Ему за  гнилой  базар  яйца
повыдирать мало! Он что говорит: я - заказал Шило. Я!
   Пошел, догадался проверить - не спрашивал ли, мол, патруль, куда  побежал
Шило. А раз не спрашивали, значит, знали заранее. Ну я и сам вижу,  что  это
так. Ну не допер я ребят послать спрашивать, а он допер!  Ну,  может,  я  не
такой умный, как он. Я купился, а он нет! Что теперь - всем неумным  в  гроб
пора? И теперь ходит и говорит: это я замочил Шило. И вот ребятам  капает  в
уши и капает. А я не знаю, что делать! Правда! Мне Шило всегда говорил: "Ты,
Голем, дурак, у тебя все мозги мускулами заплыли". Ну и заплыли. Зато  я  не
такой сволочь, как умные. Я когда кого продавал, как эти умники,  у  которых
мозга за мозгу залезает? А теперь этот ходит и ходит...
   - И того хуже, - сказал Глуза.
   - А?
   - Ты подумай, зачем ему аэропорт?
   - В каком смысле зачем? "Крышей" быть.
   - Ты знаешь, он чья "крыша"? У него три банка под "крышей", у него  вилла
в Ницце, за  границей  счета,  он  с  Лешим  дружит.  Ты  керосин  имеешь  с
аэропорта. Ты ему керосин отдашь?
   - Нет.
   - Тогда зачем ему аэропорт? Какой ему с Рыкова навар?
   Голем задумчиво поскреб огромной пятерней шею. - Ну как, - сказал  Голем,
- это как девка: всегда приятней взять, чем не взять.
   Глуза немного кашлянул от такого сравнения, поскольку, сравнив  с  девкой
аэропорт со всем его содержимым, Голем невольно сравнил  с  девкой  и  часть
аэропорта, а именно Алексея Юрьевича Глузу. И продолжил:
   - У него один способ чего-то поиметь с Ивкина: продать Ивкина Службе.
   - Как продать?
   - Да обыкновенно. Приходит он в Службу и говорит: "Дайте мне двести  штук
баксов, и я отступлюсь от Рыкова. А иначе буду сидеть и вам кровь портить".
   - Так прямо и сказал? - ахнул  Голем,  и  Глуза  про  себя  отметил,  что
покойник Шило нисколько не преуменьшал степени умственного  развития  своего
референта.
   - Ну я над ними со свечкой не стоял, - сказал Глуза,  -  но  слухи  такие
ходят.
   - И что же делать? - потерянно спросил Голем.
   - Знаешь, есть такая  советская  народная  мудрость:  нет  человека,  нет
проблемы, - усмехнулся Глуза.

***

   Глава Службы транспортного контроля Сергей Станиславович Рамзай ужинал  в
ресторане с одним из знакомых,  высокопоставленным  чиновником  Министерства
юстиции. Разговор шел о том о сем  и  наконец  неизбежно  скатился  на  тему
растущей криминализации  общества.  Оба  чиновника,  будучи  представителями
государства и  вообще  людьми  высокой  гражданской  ответственности,  очень
переживали за эту криминализацию и с трепетом читали полосу "происшествия" в
газете "Коммерсант". Других полос они, кстати, не читали.
   - Да вот, - привел вопиющий пример. Рамзай, - помнишь, я тебе рассказывал
про рыкбвский аэродром?
   - Ну?
   - Беспредел на беспределе. Мы там намеревались сменить директора. Человек
просто все разворовал.  Созвали  акционерное  собрание.  И  что  начинается?
Сначала нашу доверенность признают  недействительной.  То  есть  акционер  с
контольным пакетом ничего не может поделать со своей собственностью!
   Дальше - больше. Директор наконец доигрался.
   У него такая куча долгов, что один из кредиторов от обиды устроил на него
покушение. Пострадать он не пострадал, но оказался в  больнице  с  сердечным
приступом.  Хорошо.  Мы   созываем   совет   директоров,   хотим   назначить
исполняющего обязанности. Людям осточертела эта война, все готовы  назначить
Кагасова - ну, это наш человек, и что ты думаешь?
   Директор вызывает откуда-то бандита.  Бандита  зовут  Нестеренко.  Бандит
проходит по кабинетам  со  своими  качками  и  говорит  людям:  "Ну  вы  тут
определитесь правильно с голосованием". И они все голосуют и  выбирают  и.о,
какого-то Алексея Глузу, первого зама.
   - Ужас, - искренне сказал чиновник из Министерства юстиции, и  оба  друга
продолжили разговор о язве преступности.

Глава 5

   Прошло  три  дня  -  и  за  эти  три  дня  в  аэропорту  ничего  особенно
революционного  не  произошло.  Служба   транспортного   контроля,   как   и
пред-сказывал Нестеренко, на время оставила аэропорт в покое. Директор Ивкин
перебрался домой, где и отлеживался в постели, и Служба  решила  к  нему  не
приставать по крайней мере до выхода на работу.
   Особых перемен в финансовых делах  авиакомпании  не  случилось,  если  не
считать того, что всем выплатили зарплату, а  счета  прилипших  к  аэропорту
предприятий были переведены в подконтрольный Сазану банк.
   Пилоты и ремонтники не без основания  полагали,  что  без  Нестеренко  им
зарплаты не видать бы, как  своих  ушей,  и  потому  имя  его  стало  весьма
популярно, а эпизод с купанием Глузы  в  унитазе  пересказывался  далеко  за
пределами летного поля.
   Ребята Сазана охраняли дом директора и здание  аэропорта,  а  на  стоянке
дежурили люди Голема. Между ними непременно  случилась  бы  стычка,  но,  на
счастье Сазана, у наследника  покойного  Шила  внезапно  образовалась  масса
проблем, и самой серьезной из них стала сеть автозаправок на юге столицы.
   Сеть эта на деле принадлежала Шилу, номинально  же  ее  возглавлял  некто
Огарков,   пронырливый   пятидесятилетний    живчик,    доселе    безропотно
подчинявшийся приказам Шила. То есть если говорить совсем уж честно, то Шило
считал автозаправки своими, поскольку деньги на развитие дал  именно  он,  а
Огарков считал автозаправки своими, поскольку первоначальную точку  построил
именно он, да и связи с нефтеперерабатывающими заводами тоже проистекали  от
Огаркова.  Пока  Шило  был  жив,  Огарков  свое  мнение   о   принадлежности
собственности держал при себе; когда же покойника расстреляли,  уцепился  за
подвернувшийся случай. Он переманил к себе десяток пацанов Голема, и,  когда
Голем прислал к нему ребят  за  деньгами,  ребят  встретили  старые  друзья,
которые за стаканом водки очень убедительно им объяснили, что Огарков теперь
сам себе "крыша". Голему это объяснение не понравилось, и он со свойственной
ему прямотой заявился к Огаркову в офис с помповиком в руках.  К  сожалению,
бизнесмен Огарков, будучи  человеком  более  проницательным,  чем  Голем,  о
визите догадался и пригласил в офис, в предвкушении его, московский РУОП.
   В результате руоповцы отличились при аресте еще одной  банды  вооруженных
рэкетиров, а Голем  два  дня  просидел  в  ИВС  и  вышел  оттуда  совершенно
изумленный  непостоянством  человеческой  натуры.Таким   образом,   господин
Огарков, окруженный бывшими же соратниками Шила, стал для  Голема  проблемой
номер один, и ему было не до разборок с Сазаном.
   Охрана топливозаправочного комплекса - а говоря по-простому, быки  Голема
- это понимали, и их не один  раз  видели  в  компании  людей  Сазана:что-то
подсказывало самым проницательным из  них,  что  скоро  им  придется  искать
работу и лучше всего за этой работой далеко не ходить.
   Люди  Сазана  продолжали  искать  киллеров,  стрелявших  по  "мазде",   и
разбираться с убийством Шило. Как и в том, так и в  другом  случае  ментовка
была им не конкурент.
   Сазан, единственный среди участвовавших в инциденте, заметил номер  белой
"девятки" и потому точно знал, что машина, угнанная у коммерсанта  Рокина  и
найденная на следующее утро на  Большой  Черкизовской,  была  та  самая,  из
которой стреляли по  "мазде".  Делиться  этой  информацией  с  ментовкой  он
посчитал излишним. Дело о расстреле "мазды" тянулось  через  пень-колоду,  и
две  прокуратуры  -  московская  городская  и  районная  рыков-ская  -  вяло
препирались на тему о том, кто его должен расследовать.
   Что касается гибели  Шило,  то  ее  вообще  никто  не  расследовал:  СОБР
застрелил при задержании спятившего бандита, и все.
   Самое же удивительное было то, что Сазан не  мог  найти  той  грядки,  из
которой рос топливный концерн "Петра-АВИА".  Нестеренко  добыл  список  НПЗ,
поставлявших концерну керосин на  все  те  аэродромы,  которые  заключили  с
"Петрой" договор. Но все НПЗ, к его удивлению, принадлежали разным  нефтяным
компаниям, и, таким образом, первоначальная гипотеза  Сазана  -  о  нефтяном
гиганте, который с помощью Службы транспортного контроля пытается влезть  на
новые рынки, - не выдерживала критики. Сазан навел справки по своим каналам,
и оказалось, что воры, контролировавшие эти НПЗ,  тоже  не  слишком  дружили
между собой.
   Большая часть  НПЗ,  у  которых  "Петра"  покупала  бензин,  принадлежала
"Роснефти", и Сазан даже сходил к  умным  людям  посоветоваться,  как  будет
выглядеть топливозаправочный расклад, если "Роснефть" купят те-то  и  те-то,
но в конце концов все единодушно сошлись на том, что нет - не было у "Петры"
какого-то официального нефтяного гиганта за спиной.
   Больше всего  было  похоже  на  то,  что  Служба  действительно  пытается
отхватить себе жирный кусок совершенно самостоятельно, и притом не  очень-то
в этом преуспела: покамест поддавшиеся ей аэропорты были крошечные областные
точки, зачастую так же, как и Рыково, смежные с военными.
   Но - изрешеченная пулями "мазда"? Но - мастерское убийство Шила?
   Конторе по пчеловодству такие фокусы не по рангу.
   Нефтеперерабатывающий завод.

***

   Петр Алексеевич  Воронков,  заместитель  начальника  управления  грузовых
авиаперевозок,  вышел  из  мрачного  подъезда  СТК  на  июльское   солнышко,
перекинул летний плащ через руку и  озабоченно  посмотрел  на  бульвар,  где
сильный, почти ураганный ветер  гонял  туда-сюда  листву  деревьев  и  кроны
старых тополей свистели, словно метла, подметающая небо.
   За неделю, прошедшую с визита непонятного посетителя,  бандитские  угрозы
совершенно выветрились из его головы благодаря полной их  несовместности  со
здравым смыслом. Ну, бывает, приснится человеку дурной сон, или обругают его
в очереди, или пропадет неведомо куда нужная бумага. Но потом сон забудется,
а бумага найдется, и сейчас Воронкова волновал вовсе не обознавшийся бандит,
который, несомненно, давно осознал свою ошибку и  не  решается  позвонить  и
извиниться перед Петром Алексеевичем, а яблоня сорта  "коричное  полосатое".
Яблоня росла у него на даче, и ветки ее, ввиду феноменального  урожая,  были
усыпаны огромными, зелеными с  белой  полоской  яблоками.  Чтобы  яблоня  не
сломалась, Воронков прилежно подпер ветви рогатинами, но ветер  сегодня  был
очень сильный, и Воронков боялся, что рогатины будут поломаны или выворочены
из земли. Поэтому Воронков спешил  на  электричку  и  думал  о  яблоне  куда
больше, чем о бандите.
   Метров за сто до метро за  Воронковым  затормозила  машина,  и  пассажир,
сидевший сзади, высунулся из окна и крикнул:
   - Эй! Как проехать к Арбату? Воронков  стал  объяснять,  как  проехать  к
Арбату, и пассажир вышел наружу, чтобы лучше услышать. Дальнейшее  случилось
так быстро, что Воронков, собственно,  даже  не  успел  понять,  что  и  как
произошло: пассажир сгреб чиновника в охапку и швырнул в автомобиль,  другой
из седоков на заднем сиденье  бережно  принял  драгоценную  ношу,  и  спустя
секунду машина, сорвавшись с места, уносилась  вдоль  бульвара,  а  Воронков
сидел в ней на заднем сиденье, зажатый меж двумя похитителями,  как  котлета
между двумя половинками "Биг-Мака".
   - Вы что? - возмущенно начал Воронков.
   - Сиди и не рыпайся, - бросил ему один из злоумышленников, - побазлать  с
тобой хотят, ясно?
   И Воронков покорно затих на заднем сиденье, размышляя о  хрупкости  веток
яблони и мимолетности человеческой жизни.
   Спустя сорок минут машина въехала в раскрытые  ворота  загородной  виллы,
увенчанные  битым  стеклом  и  пронырливым  глазом  телекамеры.  Воображение
Воронкова рисовало уже подвал, камеру пыток и окровавленные щипцы у вбитых в
стену железных колец. Однако на первый раз его отвели на террасу,  где  ждал
давешний бандит в летнем светло-сиреневом пиджаке.
   Как ни был занят мозг Воронкова  мыслями  о  бренности  его  собственного
сущестования, чиновник не мог не оглянуться вокруг и не  огорчиться  в  душе
бездумной растрате подмосковной земли: вместо грядок  с  помидорами  и  иных
радующих глаз растений за террасой расстилался мрачный и  огромный  участок,
почти сплошь заросший бесплодными соснами.
   - Ну как, принес сорок штук? - спросил бандит.
   - У меня нет таких денег. - А дача есть? Воронков замялся.
   - Есть у него дача, - подал голос сзади один из злоумышленников, -  шесть
соток и сарай-сараем.
   - Мало лучше, чем ничего, - рассудил бандит. - Продавай дачу.
   У Воронкова перехватило дыхание. Час назад  он  боялся,  что  сегодняшний
ветер сломает ветви  "коричного  полосатого",  о