"9"

     В первую минуту  Флоранс возмутилась  было поступком Квоты,  но  потом,
взглянув  на  браслет,  в  который были  вделаны  шесть  миниатюрных  часов,
обрамленных бриллиантами, замерла от восхищения.
     --  Я приготовил  вам этот подарок  по  случаю вашего  возвращения,  --
продолжал Квота с улыбкой. -- Так пусть же сейчас он скрепит и, так сказать,
ратифицирует данное вами обязательство остаться с нами.
     Флоранс обуревали  самые разноречивые чувства: то  ей чудилось, что она
попалась  на удочку Квоты, то, что  действительно довела его до раскаяния, а
если  это  так,  тогда она  просто  обязана  остаться  здесь,  чтобы  помочь
исправить его ужасные ошибки; сыграли  свою  роль и  великолепный браслет, и
милое внимание, о  котором  свидетельствовал этот  подарок,  и неразгаданная
тайна души этого человека, безусловно  обладающего притягательной  силой и в
то же время отталкивающего. Не зная, что делать, она подозвала Бретта:
     -- Дядечка! Взгляните-ка! Это же просто чудо!
     Они  принялись  вместе разглядывать  браслет:  одни  часики  показывали
время, а остальные -- число, день недели, месяц, фазы луны и знаки зодиака.
     -- Нет, это просто безумие, -- сказал Бретт. -- Честно говоря, Квота, я
даже не уверен, может ли Флоранс принять от вас такой...
     --  Это  не подарок, а контракт,  -- все так  же  улыбаясь, перебил его
Квота. -- Итак, Флоранс, значит, -- мы договорились, поздравляю вас!
     -- О чем договорились? У меня от вас голова кругом идет!
     -- Вы ведь согласились принять на себя руководство?.
     -- Какое руководство?
     -- Руководство лабораторией коммерческого психоанализа.
     Лицо  Квоты  сразу приняло  холодное  озабоченное выражение, он  вложил
какие-то бумаги в кожаный коричневый портфель и сказал:
     -- Я должен бежать, меня  ждет  министр. Вот  ваше назначение. -- Глядя
куда-то мимо Флоранс, он протянул ей листок.
     Флоранс взяла  бумагу, пробежала ее и, подняв глаза на  Квоту, радостно
проговорила:
     -- Значит, я  могу  прекратить производство этого мерзкого чесательного
порошка?
     Квота уже застегивал замок портфеля.
     --  Собственно  говоря,  --  по   его  отчужденному,   небрежному  тону
чувствовалось, что он старается увильнуть  от прямого ответа,  --  боюсь, вы
немного  опоздали. Он уже поступил в продажу, мы вложили капитал... Впрочем,
подайте мне докладную...
     Он направился к дверям.
     --  Но могу я хотя бы, -- Флоранс шла за ним, -- пока что приостановить
производство остальных изобретений такого рода?
     --  Трудновато... Здесь тоже могут  возникнуть всяческие непредвиденные
препятствия... Мы еще поговорим об этом.
     --  Вы обещаете  мне? Ведь  теперь  нам столько всего нужно обсудить...
Столько проектов...
     --  Ну  конечно  же,  --  бросил  Квота,  не оборачиваясь.  --  Чуточку
терпения, и все  будет в порядке, вот увидите. --  И он повернулся к Бретту:
-- До завтра, дорогой.
     Уже стоя в дверях, он взглянул на Флоранс:
     -- Чуточку терпения, и главное не беспокойтесь. Я вас извещу.
     Много позже Флоранс, должно быть, не раз спрашивала себя, как она могла
пропустить  мимо  ушей  последние  слова  Квоты,  ведь он даже не  попытался
видоизменить свою  классическую формулу, а это ясно свидетельствовало о том,
что он просто-напросто применил свой испытанный  и безошибочный метод, чтобы
убедить  ее  остаться,  а  значит, остаться  и  самому. Но  Квота  и  впрямь
досконально   изучил  человеческую  душу  и  понимал,  что   Флоранс,   горя
нетерпением  немедленно же  приступить  к работе, вмешаться  в их дела,  все
изменить, поставить все на правильный путь, вряд ли даже услышит его слова и
таким образом просто не узнает его излюбленной формулы.
     Он  предвидел и дальнейшее развитие  событий.  Предвидел,  что Флоранс,
возглавив  лабораторию, непосредственно столкнувшись с проблемами  коммерции
во всей их сложности, подчинится диалектике производства и сбыта; когда она,
занимая  к  тому  же  важный  пост,  окажется  лицом  к лицу  с  проблемами,
требующими безотлагательного решения, она будет не так разборчива, утверждая
предложения психоаналитиков. Короче, он  предвидел,  что, как только Флоранс
окажется в одном ряду  с теми, кто должен изо дня  в день, хочет он того или
нет,  подчиняться приказу:  "Либо  иди  вперед, либо  подыхай!",  она  будет
действовать так же, как все, и так же неизбежно пойдет вперед.
     Да, Флоранс внесла свежую струю в исследовательскую  и изобретательскую
работу лаборатории коммерческого психоанализа -- так по крайней мере заверил
ее Квота, и здесь он не лгал, -- но именно  в силу этого он  мог в остальном
дурачить ее как хотел,  да, она  натолкнула изобретателей на  мысль  создать
новинки, которых можно  было не стыдиться, как, например, блюститель тишины,
приглушавший в общественных местах  слишком громкие голоса, или "тотализатор
в   искусстве";  это   нововведение  обязывало  многочисленных  завсегдатаев
ипподромов  делать  ставку  не  только на лошадь, но и  на  двух победителей
аукциона, давших  наибольшую цену  за две  картины: современную и старинную,
что  прививало  вкус к живописи, учило  разбираться  в  ней, любить ее; зато
Флоранс, как и все  прочие --  как дядя  Самюэль,  Каписта,  члены правления
фирмы, члены Национального совета по  производству и даже само  министерство
торговли,  -- поддалась  общей  гонке, вызванной  постоянным опасением,  что
покупатель пресытится, что ему все надоест, что снизятся темпы производства,
и  поэтому она  все  слабее и слабее  сопротивлялась  выпуску  тех  товаров,
которые раньше возмущенно осудила бы, а может быть и осуждала.
     В первый раз, утверждая выпуск подобных изделий и пуская их  в продажу,
Флоранс еще пыталась найти себе какие-то оправдания. Но затем, войдя в новое
русло жизни, она все реже искала для себя смягчающие обстоятельства. А потом
и вовсе перестала искать. Квота  прекрасно  знал, что человек,  привыкнув  к
чему-нибудь,  прежде  всего  перестает настороженно к этому  относиться.  Он
прекрасно знал, что Флоранс в конце концов не будет больше обращать внимание
на то, что вначале ей так претило.
     Разумеется, случалось иногда, чаще всего это бывало в те дни, когда она
получала вдруг  открытку или какой-нибудь подарок из Франции  или Италии, ее
вдруг снова охватывал ужас и она принималась бунтовать. Или когда она, уехав
на  машине отдохнуть  за  город, внезапно обнаруживала,  что куда-то исчезла
прелестная зеленая долина или лесистый пригорок, и оказывалось, что за время
ее  отсутствия  здесь наспех  возвели  на  редкость  уродливые  здания новых
торговых  центров  с  автомобильными   стоянками,  тянущимися  на  несколько
гектаров,   станциями   обслуживания,   большими   магазинами,   автоматами,
павильонами,   торгующими  кока-колой  и   мороженым,  крикливыми  огненными
рекламами, которые  вспыхивали по  вечерам,  без передышки  кружились  перед
глазами, ослепляя,  словно  множество  разноцветных  солнц,  как  фейерверк,
вызывали  тошноту.  Или когда ей  попадались статистические данные об уровне
жидкости в канализационных трубах, по этим данным --  их обычно передавали в
конце телевизионной программы -- можно было судить о качестве передачи, если
уровень жидкости почти не  менялся -- значит, дело было плохо, если  же  он,
наоборот, сразу  резко понижался, это свидетельствовало о том, что все шесть
миллионов зрителей были захвачены зрелищем, до конца передачи не отходили от
экрана  телевизора и  только потом все разом  бросались  в уборные.  Вот это
единодушное действие мочевых пузырей и унитазных бачков, как  и расползшиеся
за городом, словно раковая опухоль, магазины и  торговые помещения, вызывали
у Флоранс былые приступы гнева, и тогда она проводила бессонную ночь.
     Но в отличие от былых времен это теперешнее состояние длилось недолго и
все к утру как-то сглаживалось: только эгоисты или слишком  равнодушные люди
могут,  ежедневно   принимая  участие  в  жизни  огромного  предприятия,  не
разделять принципов,  на  коих  оно  зиждется.  И  Флоранс  постепенно стала
смотреть на все глазами Квоты: "Конечно, это Катоблеп.  Но мы уже сожгли все
корабли.  Теперь,  чтобы  не  пойти  ко   дну,  необходимо  создавать  новые
потребности в более быстром темпе, чем удовлетворяются старые.  Иного выхода
нет.  А ваша задача, Флоранс, следить за  тем, чтобы наши  психоаналитики не
преступали разумных границ".
     Первое время  Флоранс упорно пыталась держаться в намеченных рамках. Но
вскоре  требования рынка вынудили ее пойти на небольшие уступки. А еще позже
ей пришлось свести свои требования к  минимуму. Пока наконец она не  поняла,
что стремится к недостижимому идеалу, и отказалась от него совсем.
     И одновременно  чувства Флоранс  в отношении Квоты претерпели  глубокие
изменения. Ее с самого начала и влекло к этому человеку и отвращало от него.
Но с тех пор, как ей удалось подавить в  себе то, что  возмущало ее в Квоте,
осталось  лишь  преклонение перед ним, слепая вера  в него. Достаточно Квоте
было сказать одно слово,  и она подарила бы ему свою любовь. Но  он, к чести
своей, не воспользовался  ее  чувствами, чтобы привязать  Флоранс к себе еще
более крепкими узами, нежели деловые. Но, возможно,  это  было его очередной
уловкой:  дойдя  до  определенных  границ,  неразделенное  чувство,  обычное
усердие,  рабочий  пыл  приобретают  окраску  слепой  преданности,  а  то  и
обожествления  любимого  человека.  Вскоре Флоранс  стала его самой  верной,
самой деятельной  помощницей.  За  короткий  срок в ней  заглохли  последние
ростки  критического  мышления,  которое некогда  заставляло  ее так яростно
бунтовать против Квоты.

        "10"

     Способность  критически  мыслить  вернулась  к Флоранс  гораздо  позже,
только после того, как она стала свидетельницей многих событий.
     По  правде говоря,  в  первые же  месяцы работы на новом  посту Флоранс
обнаружила,  что  Квота и его  система  одержали отнюдь не  такие уж крупные
победы, как ей это показалось сначала. В Тагуальпе существовала значительная
группа  промышленников, упорно сопротивлявшихся нововведениям.  Хаварон  был
безоговорочно в  руках  Квоты  и  фирмы  "Бреттико".  Но в  провинции, желая
противостоять их господству, промышленники объединились в  картели. Во главе
их  стоял  Спитерос,  которого  вскоре  после  появления  Квоты  изгнали  из
"Фриголюкса", перекупленного Бреттом.
     Эта  коалиция   упрямых   промышленников  вела  противоположную   Квоте
политику. Таким образом  она надеялась со временем если не одержать  победу,
то хотя бы нейтрализовать враждебную систему. Так, Квота видел будущее фирмы
"Бреттико" в  фактически  ничем не ограниченном  расширении  производства  и
надеялся таким путем добиться ее процветания. И пока он  наводнял  Тагуальпу
промышленными товарами,  Спитерос и  иже  с ним ограничивали в своем секторе
выпуск  товаров  широкого  потребления,  строго  следили за  тем,  чтобы  их
количество  не могло удовлетворить  спроса.  Спитерос считал,  что рано  или
поздно они  победят  в этом состязании,  что их разумная умеренность поможет
найти  экономическое равновесие, а бешеная  гонка Квоты, по их утверждениям,
наоборот, подрывает самые основы экономики, граничит с безумием.
     Но,   по  единодушному   мнению  жителей  Тагуальпы,   две   враждующие
группировки расходились  главным образом  в  политике  заработной платы. Все
прочее вытекало именно отсюда. На предприятиях  "Бреттико" заработная плата,
которая устанавливалась прямо пропорционально сумме, истраченной на покупки,
была выше, как уже говорилось, чем  в Соединенных  Штатах. А Спитерос  и его
единомышленники волей-неволей вынуждены были удерживать заработную плату  на
возможно более  низком уровне. В первое  время это приводило  к значительной
утечке  рабочей  силы  с их  предприятий, во всяком случае до тех пор,  пока
фирма "Бреттико" могла принять этих людей в  свое  лоно. Потом  этот процесс
замедлился, а вскоре и совсем прекратился, так как штаты были уже заполнены.
Борьба между Квотой и  Спитеросом создала  новую  торговую географию страны.
Квота  и его партнеры владычествовали в  Хавароне, Порто-Порфиро и остальных
крупных  городах,  а их противники  пока  еще  контролировали провинциальные
городки.   Труд   рабочих  на   предприятиях  Спитероса  оплачивался  низко,
себестоимость  товаров  тоже была низка,  и продавали  их  по  гораздо более
дешевым ценам,  чем  товары фирмы  "Бреттико". Не слишком-то дешево, так как
товаров было мало, и в силу закона  спроса и предложения на них удерживалась
довольно  высокая  цена.  Таким образом,  группа Спитероса  при ограниченном
количестве  товаров  получала  большой   процент  прибыли,  а  Квота  с  его
единомышленниками  при  массовом производстве -- маленький. Если же сравнить
суммы  прибылей,  то в  обоих  лагерях  они  были  примерно  равны.  Разница
заключалась  лишь в  том, что  в провинции люди,  получая низкую  заработную
плату (а  многие там  вообще  сидели без работы), жили бедно, чуть  ли не  в
нужде, а жители городов, находившихся в  сфере  влияния группы Квоты,  даже,
пожалуй,   излишне  разбогатели.   В   глазах   Флоранс  эта  разница  имела
первостепенное значение, и она окончательно связала свою судьбу с гениальной
системой Квоты, против которой вначале собиралась бороться.
     Понятно, во  всей стране по каналам прессы,  радио и телевидения велась
ожесточенная борьба  между  обоими направлениями,  даже,  можно сказать,  --
обеими партиями, а еще вернее -- между двумя группировками, ибо за всем этим
скрывалась,  естественно,  глухая  политическая  борьба.   Группа  Спитероса
высмеивала   Квоту  и  его  единомышленников,   величала  их  не  иначе  как
"плеторианцами",  "сторонниками  изобилия",  поскольку   сами  они  отдавали
предпочтение  не  опасному  переизбытку  товаров  широкого  потребления,   а
разумному их ограничению. Квота не  остался в долгу и окрестил их осторожную
торговую политику "контролем  над  рождаемостью". Определение  это оказалось
настолько метким,  что в конце концов, когда речь заходила о Спитеросе и его
приверженцах, то их называли не иначе как "мальтузианцы".
     "Сторонники изобилия" и "мальтузианцы" старались всеми силами завоевать
общественное  мнение,  каждый  со  своей стороны приводил столь убедительные
доводы и столь  убийственно критиковал соперника,  что Бретт, который всегда
умел найти  повод  для беспокойства, вдруг  заколебался.  А что,  если правы
"мальтузианцы"? Квота только плечами пожимал.
     -- Ваши "мальтузианцы" с их "мальтузианством", -- говорил Квота, -- это
тот  же  Катоблеп, но только не  так ярко  выраженный.  У  нас, "сторонников
изобилия", чудовище  кормится своими  собственными лапами, это верно, но  мы
хоть стремимся  к  тому, чтобы  у  него  прежде,  чем он  успеет сожрать их,
вырастали на  смену новые лапы.  Так что в  конечном счете  он  жиреет.  Наш
Катоблеп -- счастливчик. А вот вашим  "мальтузианцам" не терпится обречь его
на голодный паек, единственная его пища -- собственные ноги, и пусть он себе
худеет,  пусть  стонет: они  порождают нищету,  лишь бы  нажиться,  не тратя
больших усилий, не напрягая ни воображение,  ни мозг, ни мускулы. Неужели же
они, по-вашему, правы?
     Флоранс была  согласна с  Квотой, по тем  же  мотивам  его поддерживала
большая  часть  населения.  И  в том числе  те  рабочие,  которые  благодаря
изобилию,  царящему  в  больших   городах,  быстро  обуржуазились.   И  они,
естественно,  поставили  во  главе  своих  профсоюзов  таких  руководителей,
которые представляли их  самые заветные чаяния,  а  чаяния  эти сводились  к
тому, чтобы выбиться в буржуа. И  вот эти  руководители, которым нечего было
теперь  защищать, кроме как собственные посты, тайно поддерживали  Квоту, по
его указанию  устраивали  собрания и выдвигали требования,  которые в  конце
концов оборачивались против "мальтузианцев".
     Этот  раскол  общественного мнения, понятно,  нашел  свое отражение и в
правительстве.   Там   тоже   образовались  две   партии.   Часть  министров
покровительствовала  "сторонникам  изобилия".  Но  остальные  --  а их  было
большинство!  --  противились действиям  Квоты, пугавшим их своей смелостью;
эти предсказывали  грандиозный кризис. Движимые  инстинктом  самосохранения,
они мечтали  спустить  дело  на  тормозах и с этой  целью  оказывали  весьма
сильное давление  на президента Тагуальпы Фенимора Лапаса, стремясь добиться
его поддержки.
     Вся власть в  Тагуальпе  принадлежала президенту, роль парламента  была
сведена к  простой  канцелярии, формально утверждавшей  его решения, которые
фактически  имели силу закона. Декрет, подготовленный "мальтузианцами"  и их
сторонниками-министрами,  ждал  только подписи президента, по этому  декрету
заработная плата снижалась почти до того уровня, который установили Спитерос
и его группировка. Новый закон  должен был подорвать систему Квоты и  свести
на  нет все завоевания "сторонников изобилия". Кроме того, предусматривалось
уменьшить  в   десять  раз  производство   товаров,   обложив  их   огромным
прогрессивным налогом. Но Лапас никак не мог решиться подписать этот декрет.
     Он боялся  общественного  мнения, противодействия профсоюзов, волнений,
забастовок. Боялся также, что немедленно падет кабинет министров, ибо девять
министров  из  двадцати двух подкуплены "сторонниками изобилия", и они,  вне
всякого  сомнения,  подадут   в   отставку,   придется   формировать   новое
правительство, а  во  время междуцарствия положение  президента  будет не из
веселых, тем более что даже сам министр внутренних дел -- хотя открыто  он и
не оказывал предпочтения ни одному  из  лагерей  -- не  слишком скрывал свое
тайное покровительство  Квоте и его друзьям, и в  политических кругах страны
это было хорошо известно.
     Но   "мальтузианцы"   все-таки  оказывали   решительное   давление   на
правительство. И  особенно оно усилилось после того,  как  Квота  предпринял
попытку подчинить себе экономически некоторые  секторы, находящиеся  в руках
противника,  --  пусть  видят,  как  сжимается  вокруг  них  кольцо.  Почуяв
опасность, Спитерос и его единомышленники решительно насели на правительство
с  требованием, чтобы Лапас подписал  декрет о снижении  заработной  платы и
повышении налогов  на  промышленные  товары.  Ходили  слухи,  что  министры,
сторонники  Спитероса, заявили президенту  о своем  выходе из кабинета, если
тот немедленно те утвердит новый закон.
     Узнав об этом, Квота обрадовался.
     -- Ну, наше дело в шляпе, -- потирая руки, твердил он.
     -- Вы думаете, они подадут в отставку? -- недоверчиво спросил Бретт.
     --  Надеюсь, что нет!  -- рассмеялся Квота.  -- Думаю,  Лапас  подпишет
декрет.
     -- Но если он подпишет, нам будет нанесен жестокий удар.
     -- Главное, не волнуйтесь, --  успокоил его Квота, но не стал вдаваться
ни в какие объяснения.
     На сей  раз давление "мальтузианцев" оказало желаемое действие. Фенимор
Лапас,  правда,  не сразу, но  представил декрет парламенту на  голосование.
Парламент немедленно принял декрет, отклонив все поправки.
     -- Дожили! -- стонал Бретт. -- Очевидно, вы этого хотели, да? Теперь мы
погибли?
     -- Да неужели? -- сказал Квота.
     Увидев торжествующую улыбку,  осветившую  тонкое  лицо  Квоты,  Флоранс
поняла, что он уже давно готовился к этой минуте.
     В  деловых кругах ожидали,  что на следующий же день после  голосования
девять  министров  --   сторонников  Квоты,  несколько  месяцев  тормозивших
утверждение  нового  закона,  подадут  в  отставку.  Президент Лапас,  желая
избежать  правительственного  кризиса,  предусмотрительно  наметил на тайном
заседании девять "мальтузианцев", кандидатов в министры, которым намеревался
передать   портфели   оппозиционеров.   Но,  к   великому   его   удивлению,
оппозиционные  министры и не