с, когда
Бретт остановился, чтобы перевести дух. -- Но умоляю вас, взгляните трезво в
лицо действительности: что вы называете комфортом? Квартиры, забитые всякими
немыслимыми  вещами  доверху, так  что они чуть из окон не вываливаются?  Вы
называете  счастьем жизнь автоматов, в ужасе мечущихся по магазинам, лишь бы
выполнить   обязательную   норму  покупок?   Вы  называете   радостью  жизни
смертельную скуку, которой охвачены эти превращенные вами в идиотов люди, да
им уже ничего не хочется, они  набрасываются -- как и  вы сами только что --
на  чесательный   порошок,  чтобы  всласть   почесаться,  словно   обезьяны,
взгрустнувшие в неволе. Возьмите хотя бы беднягу Эстебана...
     -- Эстебана?
     На  сей раз Флоранс перебил Каписта. Он слишком долго сдерживал себя, и
наконец терпение его лопнуло.
     --  Эстебана!  Вот  именно  --  Эстебана! -- восклицал  он.  --  Ну-ка,
позовите его сюда, и мы посмотрим. Нет, да вы соображаете, что говорите!
     Каписта подошел к двери, распахнул ее и крикнул:
     -- Эстебан! Эстебан! -- и, повернувшись  к  Флоранс, добавил: -- Сейчас
вы услышите, что он вам ответит!
     --  Эстебан,  --  сказал  Каписта  несколько  секунд  спустя,  стараясь
говорить как  можно спокойнее, -- приготовьте чемоданы, чтобы упаковать вещи
сеньора Квоты.
     -- Сеньор Квота собирается попутешествовать?
     -- Да. Он снова будет преподавать в колледже Камлупи.
     -- Но он... не покинет нас насовсем? -- с беспокойством глядя на Квоту,
спросил Эстебан.
     Квота сделал шаг вперед.
     --  Боюсь, что придется вас покинуть, Эстебан, -- с усмешкой проговорил
он. -- Мои ученики меня ждут.
     Эстебан переменился в лице. Он побелел.
     -- Значит, вы уезжаете насовсем?
     -- Боюсь,  что так, -- ответил Квота. -- Моя работа здесь кончена, дела
идут хорошо, видимо, можно обойтись и без меня...
     -- Ну уж нет, -- прервал его Эстебан хриплым от волнения голосом. -- Ну
уж нет, -- повторил он, -- вы не можете уехать! Дела, дела, как будто, кроме
них, ничего  и  нету! А мы,  а наша заработная  плата, наши  пятницы  и  все
прочее? Конечно, ваши ученики  -- они и  есть ваши ученики, но мы тоже имеем
на вас права!..
     Эстебан  даже  весь побагровел  от  сдерживаемой злости, он  притопывал
ногами, сжимая и разжимая кулаки.
     -- Ежели желаете знать мое мнение, -- кричал он все громче и громче, --
то вот оно:  когда вы  от  нас  уедете,  что-нибудь  непременно  произойдет,
начнется революция, уж поверьте мне! Люди, чего доброго, спалят ваш колледж,
слово даю. И я, глядишь, буду в первых рядах поджигателей!
     Флоранс подошла к нему и тронула его за руку.
     -- Эстебан, успокойтесь... -- ласково сказала она. -- Вспомните-ка, что
вы мне вчера говорили.
     Швейцар посмотрел на нее, теперь лицо у него побледнело от ярости.
     --  Я помню одно -- что я зарабатываю три тысячи песо в месяц! -- Голос
его дрогнул.
     --  Но тем  не  менее  у  вас долги...  -- все  так  же мягко напомнила
Флоранс.
     -- Возможно, но зато у меня две машины да три фортепьяно...
     -- От которых у вас лопаются барабанные перепонки.
     -- А может, мне нравится, чтобы у меня перепонки лопались!
     --  Полноте,  Эстебан!  Если  бы   вы   удовлетворились  одним  хорошим
пианино...
     --  А  почему это я должен удовлетвориться одним,  -- грубо оборвал  ее
Эстебан,  --  раз  я достаточно зарабатываю,  чтобы иметь  целых три? И куда
вообще вы клоните, сеньорита?
     Несмотря на его явно враждебный тон, Флоранс решила не сдаваться.
     -- Когда я  вас  спросила,  счастливы ли  вы, Эстебан, вы мне ответили,
что...
     -- Возможно,  я  наговорил глупостей, -- снова прервал Флоранс Эстебан,
злобно и  с вызовом глядя на нее. --  Но  мне хорошо, вот и все. А тому  или
той, кто осмелится  тронуть  хоть  волосок на голове сеньора Квоты, я первый
крикну: "Руки прочь!" Уж поверьте мне!
     И тут, словно желая поддержать Флоранс, в разговор вмешался Квота и, не
глядя на нее, сказал примирительным тоном:
     --  Спасибо,  Эстебан!  И  успокойтесь, я  еще  не  уехал,  и  никто не
собирается  заставить  меня  "накручивать  волосы  на  бигуди".  Впрочем,  я
убежден,  -- тут  он взглянул на  Флоранс  с  такой самоуверенной, спокойной
улыбкой,  что  в душе  ее  снова  поднялась  буря возмущения,  --  сеньорита
Флоранс,  увидев  воочию  ваше  счастье,  вопреки своим личным  взглядам  на
вопросы экономики доставит нам большую радость и останется с нами.
     --  Нет,  ни за что!  -- воскликнула  Флоранс,  с  отчаянием  глядя  на
Эстебана. -- Вот, значит,  до  чего дошло дело! Слава богу,  я еще не успела
распаковать свои вещи. Я уезжаю немедленно! Прощайте!
     Флоранс  направилась  к двери,  Бретт  побежал за  ней, тщетно  пытаясь
удержать племянницу.
     -- Не надо, девочка, не надо! Ты не можешь так поступить со мной!
     Еще некоторое время из коридора доносились их голоса, потом все стихло.
Квота,  Эстебан и  Каписта  стояли молча.  Квота,  казалось, был  совершенно
спокоен и лишь загадочно улыбался.  Эстебан и Каписта обменялись насмешливым
взглядом,  пытаясь держаться непринужденно,  но по их лицам видно  было, что
давалось им это нелегко.

        "8"

     После долгих уговоров Бретту удалось добиться от Флоранс только одного:
сегодня ночью она не сядет на самолет, а останется до утра.  Да и то он чуть
было  не  испортил  все дело, когда,  войдя  вместе  с  Флоранс  в гостиную,
машинально включил  все телевизоры,  а  числом их было ровно шесть, столько,
сколько программ -- тагуальпекских,  американских и мексиканских -- принимал
Хаварон.  Когда  Флоранс  увидела,  а  главное  -- услышала,  как в  комнату
одновременно ворвались двадцать  четыре реактивных  самолета, свора собак, с
лаем  преследующая в тундре  медведя,  малыш, с  ревом требующий  кока-колу,
артиллерийская  перестрелка  из  документальных  кадров о  падении  Берлина,
паровые  прессы, штампующие  новейшие  кузовы "Америкен-моторс",  и  конкурс
джазовых оркестров,  мощность коих измерялась  в децибелах,  она поняла, что
сейчас  лишится чувств от нервного потрясения.  Бретт едва  успел  выключить
телевизоры,  потому что Флоранс, вооружившись  пресс-папье,  уже готова была
кинуть его в первую очередь в ревущего младенца  и потом уж заняться джазом,
собаками, самолетом, пушками и паровыми молотами.
     Ужин прошел в натянутом молчании. После ужина Флоранс принялась изучать
расписание  самолетов.  Подняв  глаза,  она  увидела растерянное  лицо  дяди
Самюэля и села рядом  с ним  на тахту. Она взяла его за  руку и грустно  ему
улыбнулась. После долгого молчания Бретт наконец решился и тихо спросил:
     -- Ты действительно хочешь меня покинуть?
     Флоранс ответила не сразу. Собравшись  с мыслями, она мягко, но в то же
время  не  допускающим  возражения   тоном  попыталась   объяснить  ему  всю
серьезность создавшегося положения. Она рассказала дяде о том, что увидела и
услышала за сегодняшний день: об  обезумевшей толпе, о магазинах, о толкотне
у прилавков, о  человеке с лодочным мотором,  о  несчастном  Эспосито с  его
складом бытовых  приборов и, наконец,  о  своем разговоре  с  Квотой, о  его
образе мыслей, о его  бредовых проектах, доходящих до  того, что  он мечтает
добиться  несварения  желудка  поголовно  у  всех  жителей  Тагуальпы, чтобы
продавать  им слабительное, а  ее  дядюшка  Бретт ничего не видит, ничего не
понимает, находит все это нормальным и даже замечательным...
     -- Квота внушает мне ужас, но вас, дядечка дорогой, мне жаль до боли. Я
не  хочу  быть свидетелем  того,  что  с вами  произойдет. "Иди  вперед  или
подыхай! Кто не двигается вперед, тот отступает назад! Если я остановлюсь, я
разорен!" Разве вы не помните Катоблепа?
     Бретт удивленно поднял брови. Флоранс еще крепче сжала его руку.
     -- Ну  как же так, вспомните у Флобера в "Искушении святого Антония"...
Было  такое  легендарное  чудовище,  ужасно  глупое,  и  именно  из-за своей
фантастической глупости оно чуть не увлекло святого отшельника в нирвану,  в
пропасть  блаженного  небытия... До  того  глупое,  ну  вспомните,  что  оно
пожирает свои  ступни,  не понимая, что это его  собственное тело. "Либо иди
вперед, либо подыхай!" А Квота вместе с его Катоблепом жрут  не  только свои
ступни, они пожирают уже ноги и зад, и пожирают с такой жадностью, что скоро
подавятся  собственными  потрохами. Ну,  а дальше-то что  будет,  дядя,  что
дальше? Насколько, по-вашему, их еще хватит, если они будут так обжираться?
     Бретт тщетно искал веского ответа,  аргумента. Да  что там, образ этого
Катоблепа,  словно взрывная волна, пробудил в нем  былые тревоги...  А вдруг
Флоранс  права? А вдруг это пресловутое "экономическое  развитие", с которым
носятся сейчас деловые круги всего мира, -- тот же Катоблеп?
     -- Это ужасно, -- услышала Флоранс шепот Бретта.
     Она  не  верила  своим  ушам. Неужели ей удалось так скоро  переубедить
дядю? И действительно, он продолжал:
     -- Надо бы повидать Квоту. Надо ему все это сказать. Прости, я накричал
на тебя,  но  ты  же  знаешь, я  всегда  бешусь,  когда  сомневаюсь  в своей
правоте... Не уезжай. Подожди хоть  несколько дней.  Не оставляй меня  снова
одного с этим дьяволом в образе человека. Может, ты и права. Может, и впрямь
ему лучше  вернуться в свой колледж. Если он останется здесь, нас, возможно,
ждут черные дни.
     -- Пусть будет так, -- согласился Квота.
     Когда на следующее утро после разговора Флоранс с дядей Самюэлем пришли
к Квоте, тот сразу же по  выражению  их  лиц понял все. Однако он не показал
виду, что взволнован. Он предложил  им  сесть. Со  своей обычной усмешкой он
выслушал Бретта, который поделился с ним  своими  опасениями и даже упомянул
для  убедительности Катоблепа. Когда  Бретт умолк, Квота  принялся  медленно
ходить взад и вперед по кабинету.
     --  Пусть будет так, --  повторил он серьезным тоном. -- Вы  правы, оба
правы, это совершенно ясно.
     Бретт похолодел. Неужели и Квота сейчас признает...
     --  Не  надо быть семи пядей  во  лбу, чтобы понять, кого  вы  считаете
Катоблепом. Если не ошибаюсь, это выпад против вашего покорного слуги?
     Квота резко остановился и повернулся лицом к Бретту и Флоранс.
     -- Скажите, дорогой друг, кто придумал  этого самого Катоблепа? Уж не я
ли, по-вашему? Как бы  не  так. Он родился сто лет назад,  точнее,  вместе с
началом промышленной эры и массового  производства.  Я же, как и все прочие,
лишь  получил  его   в  наследство,  и   получил   таким,   каков  он  есть:
самоуверенного болвана, облизывающегося от удовольствия. И совершенно верно,
что  рано или поздно, с моей помощью  или без нее, все  равно он сожрет свои
собственные потроха. Это уж вернее верного...
     -- Значит... -- вскричал Бретт.
     --  Значит,  главная  проблема  не  в  этом.  Вы  сами  выразили   суть
современного мира, дорогой Бретт, "Либо иди вперед, либо подыхай". И мы не в
силах ничего изменить. Следовательно,  проблема  проста --  не  сдохнуть.  А
значит, идти вперед, действовать. Иными словами -- продавать. Другого выхода
нет. "Все прочее литература", а у нас  времени  нет на то, чтобы  убаюкивать
себя  красивыми  словами.  Или  сравнениями с мифологическими  чудищами.  Мы
должны продавать, и опять продавать и продавать, все больше и больше.  И все
время  выискивать новые методы, чтобы не  остановиться на полпути. Если ваша
страна может обойтись без  моих  методов,  я  буду только рад,  пусть другие
предложат что-нибудь получше.
     --  Но  что  с  нами  будет,  когда  у   людей  действительно  окажется
переизбыток  всего?  --  нетерпеливо  спросил  Бретт, ибо  Квоте  впервые не
удалось его переубедить. -- Если у них и правда начнется несварение желудка?
Если они не  захотят больше ничего покупать? Совсем ничего? Если они объявят
забастовку?
     -- А разве кто-нибудь вас уверяет,  что этого не произойдет? -- спросил
Квота. -- Я скажу  даже больше -- ваше "если" излишне.  Производить товары в
изобилии -- значит  постепенно подготавливать роковой  финал. Это ясно,  как
дважды два -- четыре.
     -- Значит... -- повторил Бретт, покрываясь холодным потом.
     -- Значит, чтобы выкарабкаться, нужно  сделать выбор, это ясно всякому.
Есть только  два выхода.  Либо  властной  рукой уравновесить производство  и
потребление, другими словами, прийти  к социализму.  А  это  означает  конец
частного  предпринимательства,  конец западной цивилизации. Либо по  примеру
Америки  --  как  бы это ни претило вашей  милейшей племяннице --  все время
создавать новые  потребности,  раньше  чем  будут  удовлетворены  прежние. И
действовать  так,  чтобы  Катоблеп сжирал  свою лапу  медленнее, чем у  него
отрастет вторая. Вот в этом и заключается моя работа, job, над этим трудятся
наши научно-исследовательские лаборатории. Кстати, --  без  всякого перехода
обратился он к Флоранс, -- я вам искренне благодарен.
     Флоранс с недоумением посмотрела на него.
     -- Нет, нет,  действительно  благодарен  от всего  сердца, -- продолжал
Квота. --  Только после  разговора с  вами я понял,  что  допустил грубейшую
ошибку в организации наших лабораторий. Я глубоко вам за  это признателен. Я
даже не могу вам высказать как!
     Но Флоранс насторожилась. К чему это он клонит...
     --  Пожалуйста,  не  втягивайте меня  в ваши  гнусные  истории, -- сухо
бросила она.
     --  Вот именно! -- Квота энергично вскинул руку, словно подсек рыбу. --
Вот именно в этом моя ошибка! В том, что я с самого же начала не втянул вас.
Вы  бы помешали нам  совершить  уйму  глупостей! Таких,  например, как  этот
злосчастный  чесательный  порошок. Я целиком  согласен с  вами, что подобная
мысль могла родиться только у пошляка! Извините меня.
     -- Значит, вы это поняли,  --  удивленно и даже  с  некоторым волнением
пробормотала Флоранс.
     -- Конечно, это же противно здравому смыслу, --  проговорил Квота тоном
гордеца, вынужденного признать свою ошибку. -- Равно как и унитазы с норкой,
столь полюбившиеся американцам, или их груди-солонки, краска для  озеленения
травы.  Да,  я вам  признателен  за  то,  что вы  открыли  мне  глаза. Очень
признателен, хотя не могу не упрекнуть вас: и вы тоже виноваты. Как вы могли
бросить меня? -- с горьким высокомерием закончил он.
     -- Я? Вас! -- пробормотала Флоранс. -- Ну, знаете...
     Ей  хотелось швырнуть ему в лицо, что он нахальный, дерзкий и  в  то же
время наивный и обольщающийся наглец,  но, не  найдя  подходящих слов, чтобы
сформулировать свои противоречивые мысли, она так и не закончила фразы.
     -- Да,  вы  бросили нас:  меня  и  вашего  дядю,  --  продолжал  Квота,
закрепляя  свои  позиции, --  бросили  на  Каписту и целую армию лавочников,
которые ничего  не понимают, да и не хотят понимать, кроме своей выгоды. Вы,
вы покинули нас и ничуть не интересовались, каких  глупостей мы  здесь можем
натворить.
     --  Но как  же  я  могла помешать... --  пыталась протестовать Флоранс,
которой оставалось только защищаться.
     --  Да  одним  вашим  словом,  вашим  жестом,  улыбкой,  наконец...  --
продолжал Квота грустно и даже -- тоскливо. -- Ведь когда мужчина ведет дела
один, что он  такое? Просто  скот.  Но если рядом с ним стоит женщина,  с ее
чувствительной,  тонкой  натурой,  с  ее  врожденным чувством  изящества,  и
напоминает ему о хорошем вкусе, красоте...
     -- Да вам наплевать  на хороший вкус и красоту! --  возмущенно прервала
его  Флоранс в последней  попытке взбунтоваться. -- Как  вы осмеливаетесь...
Ну, хорошо, оставим ваши туфли-пульверизаторы, скребницы и  консервированный
смех  для банкетов  и  свадеб,  раз уж  вы якобы жалеете, что  пустили  их в
торговую сеть.  Но кто же,  как  не вы, завалили весь город проигрывателями,
роялями,  приемниками,   разными  там  орфеолами,  радиолами?   Вам  удалось
размножить их в умопомрачительном  количестве, так что музыка  теперь лишена
для людей всякой прелести, не  приносит им удовольствия. Знаете, до чего  вы
довели меня?  -- крикнула она в исступлении. -- Я стала мечтать о склепе,  о
пещере, о ските, да, да, о спокойном и тихом убежище, где бы ничего не было,
ничего, наконец, где ничегошеньки нельзя было бы купить, а главное -- ничего
нельзя было  бы  услышать! Звуконепроницаемый  погреб  с  совершенно  голыми
стенами!
     -- Вот видите, -- мягко вставил Квота.
     -- Что? -- задыхаясь, спросила Флоранс.
     --  Какие прекрасные идеи приходят вам в  голову.  Насколько вы мыслите
тоньше и изысканнее наших психоаналитиков... Каждому универсальному магазину
-- по часовне молчания! -- вслух мечтал Квота. -- Кинотеатры, шум и толкотня
на  улицах... Пусть люди  покупают порции  тишины,  как они сейчас  покупают
музыку...
     --  Да вы  что,  смеетесь  надо  мной?  Покупать! Покупать!  Все  время
покупать! А речь идет  совсем о другом  -- нужно,  чтобы сначала понравилась
вещь,  а уж потом  бы ее  покупали, а  не  наоборот. Нужно,  Квота, покупать
только то, что тебя привлекает!
     -- Вот видите, вот видите, -- воскликнул Квота. -- "Покупать только то,
что привлекает". Прекрасно сказано! Нет, вы все-таки преступница!
     -- Я? -- возмутилась удивленная Флоранс.
     --  Бросили нас на произвол  пошлости, -- сказал Квота. --  И вы хотите
вновь совершить такое же преступление! Флоранс, вы, одна вы среди нас можете
пробудить у толпы вкус только к хорошим и изящным вещам.
     -- Почему одна я?.. -- спросила Флоранс.
     -- Да, да,  одна вы, -- повторил Квота.  -- В ваших силах  пробуждать в
людях тягу  к искусству, к  гармонии, разжечь в них благородные потребности,
выявить пока еще смутное желание приобщиться к духовным ценностям, вырваться
из серенького существования, из прозябания!
     -- Да, но как же я могла...
     -- Ну,  конечно,  куда легче,  --  продолжал  Квота унылым,  огорченным
голосом,  -- дезертировать, сбежать в Европу  и  эгоистично наслаждаться там
всеми  прелестями  старой  цивилизации, ее прекрасными соборами,  греческими
храмами...
     -- Но я же...
     -- Вместо того чтобы выполнять  здесь свой  долг, свои  обязанности  --
тяжелые, возможно даже неблагодарные, но возвышающие душу...
     -- Вы имеете в виду...
     -- Вместо того чтобы помочь нам  бороться  с этим мерзейшим Катоблепом,
доставшимся   нам  в   наследство  от  наших   отцов,  с   нашими   тупицами
психоаналитиками...
     -- Квота, если бы вы... если бы я...
     --  Вместо  того  чтобы помочь  мне  создать Народный институт  изящных
искусств и культуры, о котором я мечтаю...
     -- Значит, вы хотите...
     -- ...Вместо того  чтобы помочь мне  перестроить наши торговые училища,
ставя своей целью повсеместное распространение красоты и хорошего вкуса...
     -- Но, если вы и впрямь задумали...
     --  Да,  Флоранс,  в этой области предстоит все создавать заново, а  вы
уезжаете и снова оставляете нас одних...
     -- Но как же я могла догадаться...
     -- Однако  теперь вы все знаете,  Флоранс. Теперь, когда  вам известно,
какая задача стоит перед нами...
     -- Квота, я...
     --  Вот  чего  мы  от вас ждем,  укажите  нам, что  нужно  сделать  для
исправления наших ошибок, вносите смелые предложения...
     -- Вы хотите... вы хотите, чтобы я осталась?
     Квота одним прыжком очутился рядом с Флоранс.
     -- Значит, вы остаетесь, Флоранс?
     -- Я... то есть как... -- растерянно пробормотала Флоранс.
     -- Браво, Флоранс! Спасибо! Дайте мне вашу руку.
     Квота схватил ее руку,  не дожидаясь,  пока она ее  протянет,  и крепко
стиснул в своих ладонях.
     -- Но за что?  За что спасибо? --  лепетала она, застигнутая  врасплох,
слишком удивленная, чтобы сопротивляться ему.
     Жестом  профессионального  фокусника  или   полисмена  Квота  надел  на
запястье Флоранс браслет, который тут же защелкнулся, словно наручники.
     --  Это небольшой сувенир в благодарность  за ваше  согласие.  Ведь  вы
согласились, не правда ли?