ки гармошку, и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца,
как  он  упал  на траву, возле своего коня, у его ног, и закрыл свои карие
очи, и красная кровь стекала на зеленую траву.
   Я подошел к окошку, и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки,
и  все думал про этого комсомольца,  что я бы тоже вместе с ним поскакал в
разведку и его, может быть, тогда не убили бы.
   А  потом папа подошел ко  мне,  и  мы с  ним вдвоем помолчали,  и  папа
сказал:
   - Не скучай.  Мы послезавтра вернемся,  и ты расскажешь маме,  как было
интересно.
   Он отошел и стал стелить постель, а потом подозвал меня и спросил:
   - Ты где ляжешь? К стенке?
   Но я сказал:
   - Лучше ты ложись к стенке. А я с краю.
   Папа  лег  к  стенке,  на  бок,  а  я лег с краю, тоже на бок, и колеса
застучали: трата-та-трата-та...
   И  вдруг я  проснулся оттого,  что я наполовину висел в воздухе и одной
рукой держался за  столик,  чтоб  не  упасть.  Видно,  папа во  сне  очень
разметался и  совсем меня вытеснил с полки.  Я хотел устроиться поудобней,
но в  это время сон с меня соскочил,  и я присел на краешек постели и стал
разглядывать все вокруг себя.
   В вагоне уже было светло,  и отовсюду свисали разные ноги и руки.  Ноги
были  в  разноцветных носках или  просто босиком,  и  была  одна маленькая
девчонская нога, похожая на коричневую чурочку.
   Наш поезд ехал очень медленно.  Колеса тарахтели. Я увидел, что зеленые
ветки почти касаются наших окон, и получилось, что мы едем, как по лесному
коридору,  и мне захотелось посмотреть,  как оно так выходит,  и я побежал
босиком в  тамбур.  Там  дверь  была  открыта настежь,  и  я  ухватился за
перильца и осторожно свесил ноги.
   Сидеть было холодно,  потому что я был в одних трусиках, и железный пол
меня прямо захолодил,  но по том он согрелся, и я сидел, подсунув руки под
мышки.  Ветер был слабый,  еле-еле дул,  а поезд шел медленно медленно, он
поднимался в  гору,  колеса тарахтели,  и  я потихоньку к ним подладился и
сочинил песню:

                       Вот мчится поезд - красота!
                       Стучат колеса - тра-та-та!

   И  случайно я  посмотрел направо и  увидел конец нашего поезда:  он был
полукруглый, как хвост.
   Я  тогда посмотрел налево и  увидел наш  паровоз:  он  вовсю карабкался
вверх, как какой-нибудь жук. И я догадался, что здесь поворот.
   А рядом с поездом была тропочка,  совсем узкая, и я увидел, что впереди
по  этой тропочке идет человек.  Издалека мне  показалось,  что он  совсем
маленький, но поезд все-таки шел побыстрее его, и я постепенно увидел, что
он большой,  и на нем голубая рубашка, и что он в тяжелых сапогах. По этим
сапогам было видно, что он уже устал идти. Он держал что-то в руках.
   Когда поезд его догнал, этот дядька вдруг спустился со своей тропочки и
побежал рядом  с  поездом,  сапоги  его  хрупали по  камешкам,  и  камешки
разлетались из-под тяжелых сапог в  разные стороны.  И  тут я поравнялся с
ним,  и он протянул мне решето, затянутое полотенцем, и все бежал рядом со
мной, и лицо у него было красное и мокрое. Он крикнул:
   - Держи решето, малый! - и ловко сунул мне его на колени.
   Я вцепился в это решето,  а дяденька ухватился за перильца, подтянулся,
вскочил на подножку и сел рядом со мной. Он вытер лицо рубашкой и сказал:
   - Еле влез...
   Я сказал:
   - Нате ваше решето.
   Но он не взял. Он сказал:
   - Тебя как звать?
   Я ответил:
   - Денис.
   Он кивнул головой и сказал:
   - А моего - Сережка.
   Я спросил:
   - Он в каком классе?
   Дяденька сказал:
   - Во вторым.
   - Надо говорить: во втором, - сказал я.
   Тут  он  сердито  засмеялся  и  стал стаскивать полотенце с решета. Под
полотенцем  лежали  серебристые  листья, и оттуда пошел такой запах, что я
чуть  не сошел с ума. А дяденька стал аккуратно снимать эти листья один за
одним,  и  я увидел, что это - полное решето малины. И хотя она была очень
красная, она была еще и серебристая, седая, что ли; и каждая ягодка лежала
отдельно, как будто твердая. Я смотрел на малину во все глаза.
   - Это ее холодком прикрыло,  ишь притуманилась,  - сказал дядька. - Ешь
давай!
   И  я  взял ягоду и  съел,  и  потом еще одну,  и тоже съел,  и придавил
языком,  и  стал так  есть по  одной,  и  просто таял от  удовольствия,  а
дяденька сидел и  смотрел на меня,  и лицо у него было такое,  как будто я
болен и ему жалко меня. Он сказал:
   - Ты не по одной. Ты пригоршней.
   И  отвернулся.  Наверно,  чтоб я  не стеснялся.  Но я  его нисколько не
стеснялся:  я  добрых не стесняюсь,  я стал сразу есть пригоршней и решил,
что пусть я лопну, но все равно я эту малину съем всю.
   Никогда еще не было так вкусно у  меня во рту и так хорошо на душе.  Но
потом я вспомнил про Сережку и спросил у дяденьки:
   - А Сережа ваш уже ел?
   - Как же не ел, - сказал он, - было, и он ел.
   Я сказал:
   - Почему же было? А например, сегодня он уже ел?
   Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.
   - Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.
   Он помолчал и сказал:
   -  И  душу  вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток,
теперь в городе живет, уехал он от меня.
   Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал!
   Я сказал:
   - А он один удрал или с товарищем?
   Но дяденька сказал сердито:
   -  Зачем - один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У
ней  там  родичи,  друзья-приятели разные... Вот и выходит кино: Сережка в
городе живет, а я здесь. Нескладно, а?
   Я сказал:
   - Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите.
   Он сказал:
   - Долго больно ждать.
   Я сказал:
   - А он в каком городе живет?
   - В Курским.
   Я сказал:
   - Нужно говорить: в Курске.
   Тут  дяденька опять  засмеялся -  хрипло,  как  простуженный,  а  потом
перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал:
   -  Ладно,  ученая  твоя  голова.  Я тоже выучусь. Война меня в школу не
пустила.  Я в твои годы кору варил и ел. - И тут он задумался. Потом вдруг
встрепенулся  и показал на лес: - Вот в этим самым лесу, браток. А за ним,
гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и
соскочу.
   Я сказал:
   - Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину.
   Но он придержал решето у меня на коленях:
   - Не в том дело. Возьми себе.
   Он положил мне руку на голую спину,  и я почувствовал,  какая тяжелая и
твердая у него рука,  сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к
своей голубой рубашке,  и  он  был весь теплый,  и  от него пахло хлебом и
табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.
   Он так подержал меня немножко и сказал:
   - Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо...
   Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться,
а  он  уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми
сапогами.
   И  я  увидел,  как  он  стал удаляться от  меня,  быстро пошел вверх на
подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах.
   И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я
взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы.
   Малина уже начала оттаивать и  не была такая седая,  но пахла все равно
как целый сад.
   А папа спал;  он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было
приткнуться,  и  некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в
голубой рубашке и про его сына.
   В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.
   Я  поставил решето на пол и увидел,  что у меня весь живот,  и руки,  и
колени красные,  -  это был малиновый сок,  и я подумал,  что надо сбегать
умыться, но вдруг начал клевать носом.
   В  углу  стоял большой чемодан,  перевязанный крест-накрест,  он  стоял
торчком;  мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к
нему и положил на него локти и голову,  и сразу поезд стал особенно сильно
стучать,  и  я  пригрелся и долго слушал этот стук,  и опять в моей голове
запелась песня:

                            Вот мчится поезд -
                            кра-
                            со-
                            та!
                            Поют колеса -
                            тра-
                            та-
                            та!