...
   Он нащупал и надавил мой нос, как кнопку звонка:
   - Ззынь...
   И  за то,  что он сказал такое хорошее про моего папу,  я  изо всех сил
сжал его толстый палец и заплакал.



РАБОЧИЕ ДРОБЯТ КАМЕНЬ

   С  самого начала этого лета мы  все  трое,  Мишка,  Костик и  я,  очень
пристрастились к  водной станции "Динамо" и  стали  ходить туда  почти что
каждый день.  Мы раньше не умели плавать, а потом постепенно научились кто
где:  кто -  в деревне,  кто -  в пионерских лагерях,  а я,  например, два
месяца посещал наш плавательный бассейн "Москва". И когда мы все научились
плавать, мы очень быстро поняли, что нигде не получишь такого удовольствия
от купания, как на водной станции. Даю слово.
   Ох,  хорошо  лежать  ясным  утречком  на  водной станции на сыроватых и
теплых  ее  деревянных дорожках, вдыхать всеми ноздрями свежий и тревожный
запах  реки  и  слышать,  как на высоких мачтах и тонких рейках трещат под
ветром  разноцветные шелковые флажки и вода хлюпает и полощется где-то под
тобой  в дощатых щелях; хорошо так лежать, и молчать, и загорать, раскинув
руки,  и  смотреть из-под локтя, как недалеко от станции, чуть-чуть повыше
по  течению,  рабочие-каменщики  чинят набережную и бьют по розовому камню
молотками,  и  звук  долетает до тебя немножко позже удара, такой тонкий и
нежный,  как  будто  кто-то  играет  стеклянными молоточками на серебряном
ксилофоне.  И  особенно  хорошо, когда накалишься как следует, бухнуться в
воду,  и  наплаваться  вдосталь,  и  напрыгаться  с  метровой  тумбочки, и
наныряться  досыта,  до  отвала.  А  потом, когда устанешь, хорошо пойти к
своим ребятам, пойти по горячим досточкам, втянув живот до позвоночника, и
выпятив  грудь  колесом, и распирая бедра, и напружинив руки, а ноги ставя
непременно  носками  внутрь,  потому  что это красиво, и на водной станции
иначе  не пойдешь, здесь так ходят все. Здесь тебе не самодельный пляжик с
грязноватым  песком  и  бумажками,  здесь тебе не какой-нибудь травянистый
бережок - это там можно чапать как угодно, - а здесь водная станция, здесь
порядок,  чистота,  ловкость,  спорт, шик-блеск, и поэтому все здесь ходят
по-чемпионски,  на  "отлично",  фасонно  ходят - иногда даже ходят гораздо
лучше, чем плавают.
   И  вот  поэтому  мы все, Мишка, Костик и я, - мы дня не пропускали, все
лето  ходили  сюда  купаться, и загорели как черти, и здорово поднаучились
плавать,  и  у  нас  появились  мускулы, бицепсы и трицепсы, и мы на нашей
станции облазили все углы и знали, где медпункт, где игры и все такое, и в
конце  концов  все здесь стало для нас вроде бы как родное и обыкновенное.
Мы привыкли.
   И  однажды мы лежали,  как всегда,  на досточках и  загорали,  и Костик
вдруг сказал ни с того ни с сего:
   - Дениска! А ты мог бы прыгнуть с самой верхней вышки в воду?
   Я посмотрел на вышку и увидел, что она не слишком-то уж высокая, ничего
страшного, не выше второго этажа, ничего особенного.
   Поэтому я сейчас же ответил Костику:
   - Конечно, смог бы! Ерунда какая.
   Мишка тотчас же сказал:
   - А вот слабО!
   Я сказал:
   - Дурачок ты, Мишка, вот ты кто!
   Костик сказал:
   - Но десять же метров!
   - Ну и что? - сказал я.
   - СлабО! - отрезал Костик.
   И Мишка, конечно, его поддержал:
   - СлабО, факт, слабО! - И добавил: - Слабо - би-бо!!!
   Я сказал:
   - Дурачки вы оба! Вот вы кто!
   И тут я встал, растопырил ребра, выкатил грудь, напружинил руки и пошел
к вышке. А когда шел, все время ставил носки внутрь.
   Сзади Костик крикнул:
   - Сла-би-бу-бе-бо!
   Но я не стал ему отвечать. Я уже всходил на вышку.
   Все это время,  что мы ходили на водную станцию,  я  каждый день видел,
как с этой вышки прыгали в воду взрослые дядьки.  Я видел, как они красиво
выгибали   спину,    когда   прыгали   "ласточкой",    видел,    как   они
перекувыркивались через голову по полтора раза, или переворачивались через
бок, или складывались в воздухе пополам и падали в воду аккуратно и точно,
почти совсем не подымая брызг,  а когда выныривали,  то выходили на доски,
напружинив руки и выпятив грудь...
   И  это было очень красиво и легко, и я всю жизнь был уверен, что прыгаю
не хуже этих дядек, но сейчас, когда лез, я решил для первого раза никаких
фигур  в  воздухе  не  выстраивать, а просто прыгнуть прямо, вытянувшись в
струнку,  "солдатиком",  -  это  легче  легкого!  Я так просто, без затей,
прыгну  только  для начала, а уж потом, в следующие разы, я специально для
Мишки  такие буду выписывать кренделя, что Мишка только рот разинет. Пусть
они с Костиком лучше молчат в тряпочку и кричат мне вдогонку свое дурацкое
"сла-би-бо!!!".
   И пока я так думал, у меня было веселое настроение, и я быстро бежал по
маленьким лесенкам вверх и  вверх и  даже не заметил,  с какой быстротой я
оказался на  самой высшей площадке,  на  высоте десяти метров над  уровнем
станции.
   И тут я вдруг увидел,  что эта площадка очень маленькая, а перед нею, и
по  бокам,  и  далеко  вокруг,  стоит  какой-то  раздвинутый,  огромный  и
прекрасный город,  он  стоит весь в  каком-то  легком тумане,  а  тут,  на
площадке, шумит ветер, шумит не шутя, как буря, того и гляди, сдует тебя с
этой вышки. И совсем не слышно, как рабочие дробят камень, ветер заглушает
их стеклянные молотки. И когда я глянул вниз, я увидел наш водный бассейн,
он был голубой,  но такой маленький, прямо величиной с папиросную коробку,
и я подумал,  что,  если прыгну,  вряд ли попаду в него,  тут очень просто
промахнуться,  а тем более ветер не меньше шести баллов, он, того и гляди,
снесет меня куда-нибудь в  сторону,  в  реку,  или я бухнусь прямо в буфет
кому-нибудь на голову, вот будет история! Или я, чего доброго, угожу прямо
в кухню,  в котел с борщом!  Тоже удовольствие маленькое. От этих мыслей у
меня что-то зачесалось внутри коленок,  и  мне больше всего захотелось еще
раз  услышать,  как рабочие чинят набережную,  и  увидеть Костика и  Мишку
рядом с собой, все-таки они мои друзья...
   И я потихоньку сделал несколько шагов назад, ухватился за перила и стал
спускаться вниз, а когда спустился, настроение у меня опять было хорошее и
на сердце стало легко-легко,  как будто гора с  плеч свалилась.  И я очень
обрадовался,  когда увидел Мишку с  Костиком,  и  побежал к  ним,  а когда
подбежал,  остановился как вкопанный!.. Эти дураки хохотали во все горло и
показывали на  меня пальцем!  Они изображали,  что сейчас лопнут от смеха.
Они вопили:
   - Он спрыгнул!
   - Ха-ха-ха!
   - Он сиганул!
   - Хо-хо-хо!
   - Ласточкой!
   - Хе-хе-хе!
   - Солдатиком!
   - Хи-хи-хи!
   - Храбрец!
   - Молодец!
   - Хвастец!
   Я сел рядом с ними и сказал:
   - Дурачки вы, и больше ничего! Неужели вы думаете, что я струсил?
   Тут они прямо завизжали:
   - Нет! Ха-ха-ха!
   - Не думаем! Хо-хо-хо!
   - Ты не струсил!
   - Ты просто забоялся!
   - Сейчас мы напишем про тебя в газету!
   - Чтоб тебе медаль дали!
   - За красивое спускание по лестнице!
   Во  мне прямо все бурлило от злости!  Какие все-таки наглые типы,  этот
худущий Костыль и  особенно Миха  с  его  противным голосом!  Они,  видно,
серьезно воображают, что я струсил! Какая глупость! Олухи царя небесного!
   Но я  не стал ругаться и оскорблять их,  как они меня.  Ведь я-то знал,
что мне ничего не стоит спрыгнуть с этой жалкой вышки! Поэтому я сказал им
спокойно и вежливо:
   - Наплевать на вас!
   И  стремглав  кинулся  к  вышке, и в пять секунд снова взбежал на самый
верх!  В это время солнце спряталось за тучу. Здесь было холодно и мрачно,
ветер  выл,  и  вышка  немножко  скрипела  и  покачивалась.  Но  я не стал
задерживаться,  я  подошел к самому краю, сложил руки по швам, зажмурился,
чуть-чуть  согнул  коленки,  перед тем как прыгнуть, и... вдруг совершенно
неожиданно  я  вспомнил  про  маму.  И  про  папу  тоже.  И про бабушку. Я
вспомнил, что сегодня утром, когда я убежал на "Динамо", я не попрощался с
ними  и  что  теперь очень может быть, что я убьюсь насмерть, и я подумал,
какое  это  будет для них несчастье. Просто горе будет. Ведь им совершенно
некого  будет в жизни приласкать. Я представил себе, как мама всегда будет
смотреть  на  мою  карточку  и плакать, ведь я у нее единственный и у папы
тоже. И у них в душе будет вечный траур, и они не будут ходить в гости и в
кино  -  разве  это  жизнь?  И  кто  же  будет о них заботиться, когда они
состарятся?  Да и мне тоже без них будет плохо, я ведь тоже их люблю! Хотя
мне-то уже плохо не будет, меня в живых не будет, я буду уже мертвый, и не
увижу  больше  неба,  и  не  услышу,  как  рабочие  нежно дробят камень на
набережной!..
   И все это из-за этих негодных Костыля и Михи!
   Я  ужасно  возмутился  и  весь вскипел, что из-за таких дураков столько
народу  пострадает,  и  я подумал, что гораздо лучше будет, если я пойду и
насую им по шее, и чем скорее, тем лучше.
   И я опять спустился вниз.
   Костик,  когда увидел меня,  встал на четвереньки и  уткнулся головой в
пол.  И так, на голове, он побежал по кругу, как какой-нибудь жук. А Мишка
был совершенно синий и булькал - у него была смеховая истерика.
   Возле них  сидела небольшая толпа,  разные девушки и  парни.  Они  тоже
смеялись.  Видно, Костик с Мишкой рассказали им это дело. Они очень весело
смеялись,  незнакомые эти люди,  а мои друзья смеялись с ними заодно,  они
все вместе дружно надо мной смеялись...
   И  тут я почувствовал, что все, что было до сих пор, - это была чепуха!
Просто  я до сих пор не понимал, в чем тут суть! А сейчас, кажется, понял.
И  я  повернулся  и  пошел  обратно  на вышку. В третий раз! Они там сзади
кукарекали  мне  вслед, блеяли и улюлюкали. Но я долез доверху и подошел к
самому  краю.  Коленки  у  меня  дрожали.  Но я схватил их руками и сжал и
сказал  себе  тихонько,  а  когда  говорил, слышал, как дрожит мой голос и
клацкают зубы.
   Я бормотал:
   - Рохля!..  Вахля!! Махля!.. Прыгай сейчас же! Ну! А то я разговаривать
с тобой не буду!  Руки тебе не подам!  Ну! Прыгай же! Ну! Тухля! Протухля!
Вонюхля!
   И  когда я обозвал себя вонюхлей,  я не выдержал обиды и шагнул вперед.
Сердце и желудок у меня сразу подкатились к горлу.  И я,  когда летел,  не
успел ничего подумать, просто я знал, что я прыгнул. Я прыгнул! Я прыгнул!
Прыгнул все-таки!!!
   А  когда я  вынырнул,  Мишка и  Костик протянули мне руки и вытащили на
доски. Мы легли рядом. Мишка и Костик молчали.
   А я лежал и слушал,  как рабочие бьют молотками по розовому камню. Звук
долетал сюда  слабо,  нежно и  робко,  как  будто кто-то  играл стеклянным
молоточком на серебряном ксилофоне.



ПОЖАР ВО ФЛИГЕЛЕ, ИЛИ ПОДВИГ ВО ЛЬДАХ...

   Мы с  Мишкой так заигрались в  хоккей,  что совсем забыли,  на каком мы
находимся  свете,  и  когда  спросили  одного  проходящего мимо  дяденьку,
который час, он нам сказал:
   - Ровно два.
   Мы  с  Мишкой прямо за голову схватились.  Два часа!  Каких-нибудь пять
минут поиграли,  а уже два часа! Ведь это же ужас! Мы же в школу опоздали!
Я подхватил портфель и закричал:
   - Бегом давай, Мишка!
   И мы полетели, как молнии. Но очень скоро устали и пошли шагом.
   Мишка сказал:
   - Не торопись, теперь уже все равно опоздали.
   Я говорю:
   - Ох, влетит... Родителей вызовут! Ведь без уважительной же причины.
   Мишка говорит:
   -  Надо  ее  придумать.  А  то  на совет отряда вызовут. Давай выдумаем
поскорее!
   Я говорю:
   - Давай скажем, что у нас заболели зубы и что мы ходили их вырывать.
   Но Мишка только фыркнул:
   - У обоих сразу заболели,  да?  Хором заболели!.. Нет, так не бывает. И
потом: если мы их рвали, то где же дырки?
   Я говорю:
   - Что же  делать?  Прямо не знаю...  Ой,  вызовут на совет и  родителей
пригласят!..  Слушай,  знаешь что?  Надо придумать что-нибудь интересное и
храброе, чтобы нас еще и похвалили за опоздание, понял?
   Мишка говорит:
   - Это как?
   - Ну,  например,  выдумаем,  что где-нибудь был пожар,  а  мы как будто
ребенка из этого пожара вытащили, понял?
   Мишка обрадовался:
   - Ага,  понял!  Можно про пожар выдумать,  а то еще лучше сказать,  как
будто лед на пруду проломился,  и ребенок этот -  бух!.. В воду упал! А мы
его вытащили... Тоже красиво!
   - Ну да, - говорю я, - правильно! Но пожар все-таки лучше!
   - Ну нет, - говорит Мишка, - именно что лопнувший пруд интереснее!
   И  мы с  ним еще немножко поспорили,  что интересней и  храбрей,  и  не
доспорили,  а  уже пришли к  школе.  А в раздевалке наша гардеробщица тетя
Паша вдруг говорит:
   -  Ты  где  это так оборвался, Мишка? У тебя весь воротник без пуговиц.
Нельзя таким чучелом в класс являться. Все равно уж ты опоздал, давай хоть
пуговицы-то  пришью!  Вон  у  меня  их целая коробка. А ты, Дениска, иди в
класс, нечего тебе тут торчать!
   Я сказал Мишке:
   - Ты поскорее тут шевелись, а то мне одному, что ли, отдуваться?
   Но тетя Паша шуганула меня:
   - Иди, иди, а он за тобой! Марш!
   И вот я тихонько приоткрыл дверь нашего класса, просунул голову, и вижу
весь класс, и слышу, как Раиса Ивановна диктует по книжке:
   - "Птенцы пищат..."
   А у доски стоит Валерка и выписывает корявыми буквами:
   "Птенцы пестчат..."
   Я  не выдержал и  рассмеялся,  а Раиса Ивановна подняла глаза и увидела
меня. Я сразу сказал:
   - Можно войти, Раиса Ивановна?
   - Ах,  это ты,  Дениска,  -  сказала Раиса Ивановна.  -  Что ж,  входи!
Интересно, где это ты пропадал?
   Я вошел в класс и остановился у шкафа. Раиса Ивановна вгляделась в меня
и прямо ахнула:
   - Что у тебя за вид? Где это ты так извалялся? А? Отвечай толком!
   А я еще ничего не придумал и не могу толком отвечать, а так, говорю что
попало, все подряд, только чтобы время протянуть:
   -  Я,  Раиса  Иванна,  не один... Вдвоем мы, вместе с Мишкой... Вот оно
как. Ого!.. Ну и дела. Так и так! И так далее.
   А Раиса Ивановна:
   - Что-что?  Ты  успокойся,  говори помедленней,  а  то  непонятно!  Что
случилось? Где вы были? Да говори же!
   А  я  совсем не  знаю,  что говорить.  А  надо говорить.  А  что будешь
говорить, когда нечего говорить? Вот я и говорю:
   - Мы с Мишкой. Да. Вот... Шли себе и шли. Никого не трогали. Мы в школу
шли,  чтоб  не  опоздать. И вдруг такое! Такое дело, Раиса Ивановна, прямо
ох-хо-хо! Ух ты! Ай-яй-яй.
   Тут все в  классе рассмеялись и загалдели.  Особенно громко -  Валерка.
Потому что он  уже давно предчувствовал двойку за своих "птенцов".  А  тут
урок  остановился,   и  можно  смотреть  на  меня  и  хохотать.  Он  прямо
покатывался. Но Раиса Ивановна быстро прекратила этот базар.
   - Тише,  -  сказала она, - дайте разобраться! Кораблев! Отвечай, где вы
были? Где Миша?
   А  у  меня  в  голове уже  началось какое-то  завихрение от  всех  этих
приключений, и я ни с того ни с сего брякнул:
   - Там пожар был!
   И сразу все утихли. А Раиса Ивановна побледнела и говорит:
   - Где пожар?
   А я:
   - Возле нас. Во дворе. Во флигеле. Дым валит - прямо клубами. А мы идем
с Мишкой мимо этого...  как его...  мимо черного хода!  А дверь этого хода
кто-то доской снаружи припер.  Вот.  А мы идем!  А оттуда,  значит, дым! И
кто-то пищит.  Задыхается.  Ну,  мы доску отняли, а там маленькая девочка.
Плачет.  Задыхается.  Ну,  мы ее за руки,  за ноги - спасли. А тут ее мама
прибегает,  говорит:  "Как ваша фамилия,  мальчики?  Я  про  вас в  газету
благодарность напишу".  А мы с Мишкой говорим:  "Что вы,  какая может быть
благодарность за  эту  пустяковую девчонку!  Не  стоит  благодарности.  Мы
скромные ребята". Вот. И мы ушли с Мишкой. Можно сесть, Раиса Ивановна?
   Она встала из-за стола и  подошла ко мне.  Глаза у нее были серьезные и
счастливые.
   Она сказала:
   - Как это хорошо!  Очень, очень рада, что вы с Мишей такие молодцы! Иди
садись. Сядь. Посиди...
   И  я видел,  что она прямо хочет меня погладить или даже поцеловать.  И
мне от всего этого не очень-то весело стало.  И я пошел потихоньку на свое
место, и весь класс смотрел на меня, как будто я и вправду сотворил что-то
особенное.  И  на  душе  у  меня  скребли кошки.  Но  в  это  время  дверь
распахнулась,  и  на  пороге  показался  Мишка.  Все  повернулись и  стали
смотреть на него. А Раиса Ивановна обрадовалась.
   - Входи,   -  сказала  она,  -  входи,  Мишук,  садись.  Сядь.  Посиди.
Успокойся. Ты ведь, конечно, тоже переволновался.
   - Еще как! - говорит Мишка. - Боялся, что вы заругаетесь.
   - Ну,  раз у тебя уважительная причина,  - говорит Раиса Ивановна, - ты
мог не волноваться. Все-таки вы с Дениской человека спасли. Не каждый день
такое бывает.
   Мишка даже рот разинул.  Он,  видно,  совершенно забыл,  о чем мы с ним
говорили.
   - Ч-ч-человека?  -  говорит Мишка и даже заикается. - С...с...спасли? А
кк...кк...кто спас?
   Тут я понял, что Мишка сейчас все испортит. И я решил ему помочь, чтобы
натолкнуть его  и  чтобы он  вспомнил,  и  так ласковенько ему улыбнулся и
говорю:
   - Ничего  не  поделаешь,   Мишка,   брось  притворяться...  Я  уже  все
рассказал!
   И сам в это время делаю ему глаза со значением:  что я уже все наврал и
чтобы он не подвел!  И я ему подмигиваю,  уже прямо двумя глазами, и вдруг
вижу -  он вспомнил!  И сразу догадался,  что надо делать дальше!  Вот наш
милый  Мишенька глазки опустил,  как  самый  скромный на  свете  маменькин
сынок, и таким противным, приличным голоском говорит.
   - Ну зачем ты это! Ерунда какая...
   И  даже покраснел, как настоящий артист. Ай да Мишка! Я прямо не ожидал
от  него  такой  прыти.  А  он сел за парту как ни в чем не бывало и давай
тетради  раскладывать.  И  все  на  него смотрели с уважением, и я тоже. И
наверно,  этим  дело  бы и кончилось. Но тут черт все-таки дернул Мишку за
язык, он огляделся вокруг и ни с того ни с сего сказал:
   - А он вовсе не тяжелый был. Кило десять - пятнадцать, не больше...
   Раиса Ивановна говорит:
   - Кто? Кто не тяжелый, кило десять - пятнадцать?
   - Да мальчишка этот.
   - Какой мальчишка?
   - Да которого мы из-подо льда вытащили...
   - Ты что-то путаешь, - говорит Раиса Ивановна, - ведь это была девочка!
И потом, откуда там лед?
   А Мишка гнет свое:
   - Как -  откуда лед? Зима, вот и лед! Все Чистые пруды замерзли. А мы с
Дениской идем,  слышим -  кто-то из проруби кричит.  Барахтается и  пищит.
Карабкается.  Бултыхается и хватается руками. Ну, а лед что? Лед, конечно,
обламывается!  Ну,  мы с Дениской подползли,  этого мальчишку за руки,  за
ноги - и на берег. Ну, тут дедушка его прибежал, давай слезы лить...
   Я  уже ничего не  мог поделать:  Мишка врал как по писаному,  еще лучше
меня.  А  в  классе уже все догадались,  что он врет и что я тоже врал,  и
после каждого Мишкиного слова все покатывались, а я ему делал знаки, чтобы
замолчал и перестал врать,  потому что он не то врал,  что нужно,  но куда
там! Мишка никаких знаков не замечал и заливался соловьем:
   -  Ну,  тут  дедушка  нам говорит: "Сейчас я вам именные часы подарю за
этого мальчишку". А мы говорим: "Не надо, мы скромные ребята!"
   Я не выдержал и крикнул:
   - Только это был пожар! Мишка перепутал!
   - Ты что,  рехнулся,  что ли?  Какой может быть в проруби пожар? Это ты
все позабыл.
   А  в  классе  все  падают  в  обморок от хохота, просто помирают. Раиса
Ивановна  ка-ак  хлопнет  по  столу!  Все замолчали. А Мишка так и остался
стоять с открытым ртом.
   Раиса Ивановна говорит:
   - Как  не  стыдно  врать!  Какой  позор!  И  я-то  их  считала хорошими
ребятами!.. Продолжаем урок.
   И  все сразу перестали на нас смотреть.  И  в классе было тихо и как-то
скучно.  И  я  написал Мишке записку:  "Вот  видишь,  надо  было  говорить
правду!"
   А  он  прислал ответ:  "Ну  конечно!  Или говорить правду,  или получше
сговариваться".



ХИТРЫЙ СПОСОБ

   - Вот,  -  сказала мама,  -  полюбуйтесь! На что уходит отпуск? Посуда,
посуда,  три  раза  в  день посуда!  Утром мой  чашки,  а  днем целая гора
тарелок. Просто бедствие какое-то!
   -  Да, - сказал папа, - де